Подручный смерти
– При больном?
– Нет, что вы! Когда свободная минутка выдается. А еще… он дома пациентов принимает. Частным образом.
– Это мне известно.
– А еще… у него на столе стоит фото в рамочке.
– И кто на фото? Зазноба?
– Крокодил! – отчего-то перешла на шепот Мариша.
– Ишь, ты? – удивился главный. – Крокодил? Что же это значит?
– Я сама в недоумении. Кирилл Сергеич очень крокодилов уважает. Говорит, в Древнем Египте они были богами, и люди им поклонялись.
– Слушай, а как у него с головой?
– В смысле? – опешила девушка.
– Может, он ненормальный? Вопросов много задает, крокодила в рамочке держит?
– Кирилл Сергеич говорит, крокодиловой кровью лечили фараонов! Потому что она кислая. Из-за этой кислоты, по его мнению, крокодилы ничем не болеют.
Главврач поперхнулся чаем и долго, до слез, кашлял…
* * *Ренату приглянулась улица Кирова. Несмотря на раздолбанный асфальт и деревянные домишки-близнецы, окруженные запущенными садами.
– Ты предлагала остановиться на отдых, переодеться, поесть чего-нибудь горячего, – сказал он.
Ларисе не понравились его намеки.
– Я номер предлагала снять в отеле, – возразила она. – Но ты отказался.
– Давай здесь комнату снимем.
– В одной из этих хибар? Ты издеваешься? Тут всюду печное отопление и сортир во дворе.
– Зато экзотика, – не сдавался он. – Подыщем домик с банькой, попаримся с дубовыми веничками. Мне прогреться не помешает. А любая местная хозяйка охотно нас к себе пустит. За щедрую плату, разумеется.
– Говори прямо, зачем тебе это понадобилось? Хочешь за археологом проследить? Дался он тебе!
Ренат решил не хитрить, тем более что с Ларой это не работает. Она уже раскусила его замысел.
– Хочу, – признался он. – Может, я за этим сюда и ехал.
– За этим? – поразилась она. – Ты впервые увидел человека, когда он голосовал на дороге! Разве вы знакомы?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Поживу с ним рядом денек, другой, – узнаю.
– А я? – возмутилась Лариса. – Ты меня спросил, хочу я торчать в какой-то развалюхе, мыться в черной бане и ходить в холодный туалет?
– Мы подыщем парную баню, а не черную. Черных, вероятно, даже тут не строят.
– Успокоил! – разозлилась она.
Однако Ренат, похоже, утвердился в своем решении поселиться на улице Кирова, чтобы наблюдать за пассажиром, которого случайно подобрал по дороге. Он сам не мог взять в толк, зачем ему этот незнакомый археолог. Но вопреки протесту Ларисы тронулся с места и медленно поехал вдоль улицы, приглядываясь к домам.
Она смирилась. В конце концов, случайностей не бывает. Раз Ренат считает, что нужно остановиться именно здесь, так тому и быть.
– Умница, – искренне улыбнулся он. – Я в тебе не ошибся. Я должен благодарить Вернера уже за то, что встретил в его клубе тебя.
– Это признание в любви?
– Вот смотри, – Ренат указал на дом номер одиннадцать и притормозил. – Во дворе есть вполне подходящая банька и сарай для дров. На этой улице живут одинокие женщины. Мужья спиваются и умирают, дети ищут лучшей доли на стороне, а они остаются в опустелых семейных гнездах коротать старость.
– Печально…
Лариса вышла из машины, вдохнула воздух с привкусом дыма и приблизилась к калитке. За забором пронзительно тявкала маленькая черная собачка с обвислыми ушами. На пороге показалась пожилая хозяйка в платке и войлочной жилетке поверх свитера.
– Вам кого?
– Мы комнату ищем, – улыбнулся Ренат. – На пару недель. Сдаете?
Она степенно кивнула.
– Входите, коль не шутите.
Калитка со скрипом отворилась. Ренат закашлялся. Лариса ступила на вымощенную камнем дорожку с предчувствием беды…
Глава 7
– Ой, Мишаня, какой же ты худой, – причитала сестра. – Высох весь! Вас в экспедиции не кормили, что ли? Бросай ты эту работу! Могилы разорять грешно, братец!
– Все, что можно, уже до нас разорили, – вздохнул Слепцов. – Мы последки подбираем.
– Не боязно мертвецов-то тревожить? Косточки ихние ворошить? Бог накажет.
– Те, кто в курганах погребен, другому богу поклонялись, не христианскому.
– Ну и что же? Чужой бог – безжалостный! От него пощады не будет.
– Не каркай, Анюта, и без тебя тошно.
– Изболелся ты, братец, извел тебя злой недуг. Ну ничего, у нас доктор столичный объявился, я тебя завтра же к нему отведу. Уж с ангиной-то он точно справится.
– У меня болезнь хроническая. То отступит, то опять навалится. Ночью в отеле я думал, смерть моя пришла.
– Ничего. Попаришься, сразу полегчает.
Анюта истопила баню, веник березовый приготовила. Брат долго париться не смог, помылся кое-как, переоделся в чистое и есть попросил. Она накрыла стол: жареная картошка, соленья, самогон.
– Выпьем, что ли? За встречу. Давно не виделись. Что смотришь? Постарела? От такой жизни не только лицо в морщинах, сердце рубцами покрылось, – жаловалась сестра. – Мой-то пил горькую, руки распускал, пока не выгнала. Ох, и натерпелась я от него!
– Прости, я тебе плечо не подставил…
– Да я не в обиде, – махнула она рукой. – Ты далеко был, я и не ждала. Привыкла сама разгребать. Теперь сын того и гляди по отцовским стопам пойдет. Что делать, Мишаня? Как парня спасать? В Грибовке молодежи деваться некуда. Улица, дискотека, пьянки-гулянки. Пашка давеча домой на бровях явился. Я истерику закатила, а что толку? Ты бы поговорил с ним по-мужски.
– Где он, кстати?
– Гуляет с дружками. Дома ему, видишь ли, не сидится. Скоро он школу закончит, куда дальше? Учить его надо, а на какие шиши?
– Я помогу, – пообещал Слепцов. – Если раньше того в ящик не сыграю. Худо мне, Анюта, сил нет.
– Ты что говоришь-то? Тебе ж и тридцати не исполнилось!
– А выгляжу, как старик.
– Ну… меня тоже судьба потрепала. Волосы крашу, чтобы седину скрыть. Одеваюсь во что подешевле. Баба бабой! Хоть бы с работы не поперли. У нас хозяин строгий, если выручка падает, нагоняй устраивает. Уволить грозится. Я первая под увольнение попаду. За меня заступиться некому! У меня лапы волосатой нет.
Сестра воспитывала без мужа сына-подростка. Она работала провизором в аптеке, еле сводила концы с концами. Слепцов ей сочувствовал, но денег не подкидывал. У самого пустые карманы. Виделись они редко, созванивались раз в месяц. Если бы не скрутила его болезнь, может, и не приехал бы погостить.
– Ты ешь, – спохватилась Анюта. – Разговорами сыт не будешь.
Михаил с трудом глотал картошку, запивал чаем. Он вспомнил, как в детстве они с сестрой прятались на сеновале, шептались и пугали друг друга хвостатым чертом. Как Анюта однажды от страха побежала вниз и свалилась с лестницы. Ей наложили гипс на ногу, а Михаилу мать надавала подзатыльников и заперла в чулане. Он уже тогда мечтал стать путешественником, ездить по глухим местам, искать клады. Должно быть, археология – его призвание.
– Попробуй помидорчик, сама солила, – угощала сестра. – Капустку бери!
– Не лезет…
– А ты выпей для аппетита. Моя самогонка лучшая в городе. Чистая, как слеза, на травах настояна.
– За сына боишься, а самогон гонишь, – упрекнул ее Михаил.
– Как не гнать-то? Я без хозяина живу, чуть что – соседских мужиков прошу проводку починить, дымоход почистить. Без самогону никак нельзя! Это наша местная валюта. И лекарство от всех болезней. Ты глотни, полезно.
Слепцову было так паршиво, что он послушался и выпил рюмку. Зеленоватая жидкость обожгла горло, теплом разлилась в желудке. Его разморило, потянуло в сон.
– Я тебе в гостевой комнате постелила, Мишаня. Отдыхай! А завтра к доктору пойдем…
Самогон ударил Слепцову в голову, ноги подкашивались. Сестра помогла ему добраться до постели, села рядом, долго говорила о чем-то… Он то проваливался в забытье, то опять слышал голос Анюты, который мешал ему полностью отключиться.
– Помнишь, Мишаня, черта хвостатого, которого мы боялись? Кто его придумал? Ты или я?
– Кажется, я…
– А может, это и не выдумка вовсе. Недавно у нас на пустыре чудище объявилось, рычит так, что волосы дыбом встают. Настоящая чупакабра! Говорят, у него и хвостище, и рога, как у черта! Оно в развалинах прячется, где раньше бараки были…
* * *Мариша задержалась на работе допоздна, чтобы Бортников вызвался ее провожать. Иногда он засиживался в своем кабинете, что-то писал, обдумывал.
Она уже два раза пила чай в ординаторской, поболтала с санитаркой, которая делала уборку, а доктор все не выходил.
– Кирилл Сергеича поджидаешь? – прошипела Авилова. – Клеишься к нему?
Мариша вздрогнула от неожиданности. Авиловой давно пора быть дома. С какой стати она тут околачивается?
– Делать мне нечего! – разозлилась девушка. – А ты почему до сих пор здесь? Следишь за мной?
– Я так просто спросила. Вообще-то у меня сегодня дежурство. Я с Лосевой поменялась. У нее свидание.
– Врешь ты все! Зря губы раскатала, подруга. Кирилл Сергеич – не твоего поля ягода. Не надейся!
Авилова через силу улыбнулась и смерила Маришу презрительным взглядом. Что себе позволяет эта самоуверенная девчонка? Укоротить бы ей язык! А еще лучше – прикончить и закопать на пустыре. Чтобы другим неповадно было.
Пустырь издавна пользовался в Грибовке дурной славой. Когда в бараках, от которых нынче остались развалины, еще жили люди, рассказывали, что по ночам в близлежащих зарослях раздавался жуткий вой. В комнатах сами собой хлопали двери, посуда падала на пол и разбивалась, постиранное белье кто-то завязывал в узлы. Со временем бараки обветшали, жильцов расселили, а о зловещих происшествиях забыли. И вот теперь пустырь вдруг решил подтвердить свою испорченную репутацию.
– Бортников – мой, а тебя я с дороги уберу, если сама не отступишься.
– Ой, испугала! – засмеялась Мариша, ощущая бегущие по телу мурашки.
Авилова способна на что угодно. Она – старая дева, такие ни перед чем не остановятся. В городе приличных женихов – раз, два и обчелся. Авилова своего не упустит.
Мариша решила не злить соперницу и начала собираться домой. Подкрасилась перед зеркалом, надела шапочку. Авилова, прищурившись, наблюдала за ней.
Когда девушка вышла на улицу, Авилова накинула на себя пуховик и… отправилась следом.
Мариша шагала по облетевшей тополиной аллее. Было темно и сыро. К вечеру небо очистилось, за деревьями показалась луна. Пейзаж в синеватом свете фонарей казался мрачным.
Девушка пожалела, что не дождалась Бортникова. Все-таки Авилова добилась своего: помешала ее планам. В ушах звучали слова соперницы: «Я уберу тебя с дороги, если сама не отступишься». Как Авилова это сделает? Убьет ее?
Мариша поежилась. Холод заполз под куртку, добрался до самого сердца. А может, это страх леденит душу? Она прибавила шаг. Чтобы согреться. Сзади кто-то шлепал по мокрому асфальту. Неужели Авилова?
Девушка хотела повернуться, удостовериться, что за ней идет обычный прохожий, который тоже спешит домой, в тепло и уют, за накрытый к ужину стол.
«Если это Авилова, нельзя показывать ей, что я боюсь, – подумала Мариша. – Она поднимает меня на смех, будет прикалываться и рассказывать всем, какая я трусиха. Сплетни дойдут до Бортникова. Авилова преподнесет их соответствующим образом, выставит меня дурой. Будто я за ним бегаю!»
Мариша свернула на пустынную улицу и запаниковала. Вместо того чтобы обернуться и посмотреть, кто идет сзади, она метнулась в темный проулок и побежала. Ноги в модных сапожках разъезжались, каблуки застревали в грязи. Она не разбирала дороги, только бы оторваться от преследователя. Только бы тот не настиг ее!
Теперь она слышала за спиной не просто шаги, а тяжелое, хриплое дыхание. Чвак! Чвак! Это шлепал по мокрой земле преследователь. У страха глаза велики. Марише казалось, за ней гонится ужасное чудовище. Чупакабра в образе Авиловой! Сверкает налитыми кровью глазами, щелкает зубищами, возбужденно машет хвостом…
Глава 8
После бани Ренат выпил чаю с медом и уснул. Лариса сокрушалась, что в доме нет Интернета. Решение этого вопроса отложили на завтра. Бесполезный ноутбук уныло поблескивал в желтом свете лампы. За неимением другого занятия Лариса пыталась проникнуть в сон своего спутника. Она натыкалась на обрывки горячечных видений, которые не складывались в общую картину. Похоже, Ренат сам не знает, что с ним творится. Сумерки… потоки воды… он растерянно бредет по склону, поросшему лесом…
«Иди за мной, – раздалось у Ларисы в ушах. – Иди за мной!»
Это «пароль» для входа в иную реальность. Кто зовет ее за собой? Чей это голос?
Она с трудом карабкалась по скользкому склону… вот-вот пласт размокшей почвы сдвинется и увлечет ее вниз, в ущелье. Там неглубоко, можно выбраться, если оползень не накроет с головой. Где-то рядом идет человек с ружьем… Охотник!.. Только его мишенью станет не зверь…
Прогремел выстрел… и Лариса очнулась. Стрелок исчез. Она сидит у постели Рената. Тот хрипло дышит, ворочается во сне. В комнате – две кровати с перинами, горы подушек, круглый столик, старинный шкаф с зеркалом. Обложенная изразцами печь пышет жаром.
– Это не шутки, – прошептала Лариса, вглядываясь в измученное, усталое лицо Рената. – Неужели всему виной Вернер? Он опять устроил нам испытание?
Никаких следов бывшего гуру она пока не заметила. Ей еще не попадалась ни статуэтка любимой Вернером богини Баст с головой кошки, ни обычный кот. Хозяйка котов не любит, посему и не держит.
Ренат закашлялся, но не проснулся. Стук в дверь оторвал Ларису от напряженных раздумий. Это была хозяйка.
– Я молока принесла, как вы просили…
От глиняной кружки шел пар.
– Осторожно, горячее, – предупредила женщина. – Я слышу, худо мужу-то вашему. Может, за доктором сбегать?
– Не надо. Пусть поспит. Завтра решим, что делать.
– Доктор прямо на нашей улице живет. У бабы Зины половину дома снимает!
– Знахарь, что ли?
– Знахарь! Не чета нынешним докторам. Даром что молодой! Но с дипломом, все чин-чином. Он в нашей поликлинике работает, а после работы на дому больных принимает. Никому не отказывает! Хороший человек.
– Завтра, – кивнула Лариса. – Все завтра.
Хозяйка с сочувствием смотрела на Рената. У нее мог бы быть такой же сын, если бы она в свое время не сделала аборт. Одна дите растить побоялась, а потом уж бог не дал. Наказал за грехи!
– Ладно, я пойду… А вы, если чего понадобится, зовите, не стесняйтесь. Постукайте в стенку. Я чутко сплю, каждый шорох слышу. Прибегу мигом!
– Спасибо.
Лариса вздохнула с облегчением, когда хозяйка ушла к себе. Молоко в кружке остывало на столике. Ренат перестал кашлять, и она решила его не будить. Потекли мысли: почему он поселился на этой улице? что связывает его с археологом, сестра которого проживает неподалеку? Неспроста это все.
Ренат раскраснелся во сне, губы сухие, обветренные, голова утопает в пуховой подушке. Края наволочки обшиты вязаными кружевами, в уголках – вышитые цветы. Хозяйка, видать, рукодельница. Здесь многие коротают вечера за спицами, крючком и пяльцами.
Ренат пошевелил губами, словно откликнулся на мысли Ларисы. На самом деле он был далеко отсюда… за тридевять земель. За ним по пятам шел охотник…
* * *Слепцов вскочил посреди ночи, хватая ртом воздух. Ему казалось, он от кого-то бежит… но его настигает неведомый враг. Раздается ужасный хруст, это ломаются, крошатся его шейные позвонки…
Он сел на кровати, отдышался, огляделся по сторонам. Где он? На палатку не похоже. Стены сложены из бревен, в углу икона висит. Пресвятая Богородица в позолоченном окладе. Золото фальшивое, облезает по краям. Под иконой лампадка теплится.
Слепцов потрогал руками горло, покачал головой и перекрестился. Не то, чтобы он верил в Бога, – просто так, для облегчения души. Авось, поможет. Ангина его душит, от этого кошмары чудятся. И во сне, и наяву.
Ему захотелось пить. Он сунул ноги в тапочки и тихо, стараясь не шуметь, вышел в горницу, налил себе теплой воды из термоса. В окно заглядывала луна, окутанная белой дымкой. Михаил вспомнил, что гостит у сестры: приехал подлечиться у местного знахаря. Было больно глотать даже воду, но он терпел, радовался, что наконец-то обрел надежду на выздоровление.
Печку на ночь натопили, однако его знобило. Он поискал свитер. Вещи из рюкзака сестра постирала, но запасной свитер был чистый, ненадеванный. Слепцов купил его перед отъездом из Турана.
Он вернулся в комнату. Свитер висел на спинке стула, рядом с его кроватью. Михаил оделся, стуча зубами от холода. Наверное, температура поднялась, вот его и колотит. Где же таблетки? Должны быть в рюкзаке. После ужина его сморило, и он забыл принести их в комнату.
Слепцов отправился на поиски рюкзака. Сестру будить не стал. Навязался на ее голову, а ей и без него хлопот хватает. Где же рюкзак? Он обшарил вешалку у двери, накинул на плечи куртку и вышел на веранду. Рюкзак висел на крючке рядом с прорезиненным плащом и старой кофтой.
Михаил достал упаковку таблеток, сразу сунул одну в рот и скривился от горечи. Рюкзак тут оставлять нельзя. Сестра на сына жаловалась, может статься, тот не только к бутылке прикладывается, но и на руку не чист.
«Чего у меня брать-то?» – подумал он, но рюкзак все же повесил на плечо. Вещь добротная, продать можно и кое-каких деньжат выручить. На выпивку. Лучше не соблазнять племянника, чтобы потом скандала не вышло.
Слепцов вчера уснул, не дождавшись парня. Утром надо будет поговорить с ним по-мужски, усовестить. Чтобы мать пожалел. Она с мужем намаялась, теперь сын от рук отбился. Хотя вряд ли парень станет дядьку слушать. Молодежь нынче дерзкая пошла, ленивая и циничная. До них не достучишься.
Анюта просила летом взять Пашку в экспедицию, но к раскопкам не подпускать. Пусть, мол, дрова заготавливает, по воду бегает, посуду моет. Тогда почувствует, как деньги достаются. Может, одумается, возьмется за ум.
– До лета еще дожить надо, – вздохнул больной и потопал обратно.
В горнице было тепло, пахло лампадным маслом и дровами. Он только сейчас заметил, что раскладной диван, застланный плюшевым покрывалом, стоит пустой. Похоже, Пашка заночевал у дружка или подружки. Непутевый сын у Анюты растет. С этой мыслью Слепцов запил таблетку и налил себе еще воды в чашку.
В голове у него шумело, коленки дрожали. Он закрылся у себя в комнате и лег. Пуховое одеяло не грело. Горло разболелось, как будто его сжимали раскаленными клещами. Михаил провалился в бредовое забытье, где он бродил по лесу с ружьем в поисках дичи…
Он забирался все дальше и дальше, карабкался по склонам и спускался в ущелья… Вверх-вниз, вверх-вниз… Все тело гудело от усталости, ноги подкашивались… В пихтовых зарослях изредка попадались вросшие в землю стелы с руническими надписями. Как археолог, он мог бы заинтересоваться ими, но нет… Его влекло нечто иное. Он искал, сам не понимая, что…
Странная одержимость гнала его вперед. Он наделся на интуицию, которая вела его. Он, словно в трансе, подчинялся подсознательному голосу… Он не знал, чей это голос и куда зовут его…
Слепцов страшно устал и уселся на замшелый камень – валун, обкатанный давним ледником, – скинул рюкзак, развязал и заглянул внутрь…
Его бил озноб, который перешел в жестокую лихорадку… Нахлынула тошнота, в груди заполыхал пожар, рассудок помутился… Он хотел позвать на помощь, но язык его не слушался…
Утром Анюта заглянула в комнату, где спал брат, и увидела пустую кровать. Постель была смята, на полу валялся рюкзак… а больного и след простыл.
– Да что ж это такое! – испугалась она. – Пашки нет, Миши нет!
Мобильный сына не отвечал. Либо тот нарочно отключил телефон, либо забыл зарядить. А сотовый брата лежал на столе.
Анюта сквозь сон слышала какие-то шаги, скрип половиц, но подумала, что это Пашка явился. Не стала вставать, чтобы не сорваться и не устроить ссору при брате. Тот в кои-то веки приехал погостить, а они с первого дня испортят ему настроение.
То, что Пашкин диван оказался пуст, ее не удивило. Такое случалось время от времени. Загулял парень, остался на ночь у друзей. Она сама его просила, чтобы в темноте мимо пустыря не ходил. Не ровен час, беда приключится.
Но куда мог подеваться брат? Он болен, слаб и едва держится на ногах. Куда его понесло ни свет ни заря? И почему тайком?
Анюта прижала руки к груди. Сердце заныло от тревоги. Она метнулась к вешалке, проверила одежду. Куртка брата на месте, ботинки тоже. Не раздетый же он ушел? И телефон оставил…
– Господи!.. Что случилось-то?
Хлопнула входная дверь, и в дом ввалился Пашка. Мать оторопела, глядя на него: без шапки, челка прилипла ко лбу, глаза вытаращенные, дышит так, словно бежал стометровку.
– Что с тобой, сынок?
От подростка разило водкой, он покачнулся и чуть не упал. Анюта подхватила его под мышки и повела в горницу, к печке – греться, отпаивать чаем.
– Где тебя носит? Почему не позвонил, что ночевать не придешь? Я же просила!
– З-забыл…
– А к нам дядя Миша приехал, в гости.
Пашка пропустил ее слова мимо ушей. Он привалился к окну, отодвинул занавеску и выглянул на улицу.
– Ты чего такой взъерошенный? – забеспокоилась мать. – За тобой гнался кто?
– Отстань…
Она помогла ему снять куртку и усадила на лавку, покрытую плетеным ковриком. Парень явно был не в себе.
– Ты что пил-то? Казенку или самогон?
Анюта наклонилась к сыну и принюхалась. Кроме водки, от него ничем не пахло. Значит, не курил. Может, наркоту пробовал?
Она вспомнила о брате, и всплеснула руками. Мишаня исчез, Пашка явился бухой. Все одно к одному!
Вдруг в доме раздался стук, будто кто-то в двери ломится, и крик.
– Че это, ма? – всполошился сын, трезвея. – Слышишь?
– Не знаю…
Анюта побежала на звуки и очутилась перед дверью в чулан, где хранился ее фирменный горячительный напиток. Снаружи висел замок. Она запирала чулан, чтобы Пашка не добрался до выпивки.
– Помогите… – донеслось из-за двери. – Выпустите меня!..
Анюта подергала замок. Закрыт! Ключи она прятала у себя в комнате, за иконой. Взять их оттуда никто не мог. Пашки дома не было, а Мишаня…
Бух! Бух! Бух! – кто-то колотил изнутри в дверь чулана. Хозяйка ойкнула и побежала за ключами…
Глава 9
Грибовка была обычным провинциальным городком с признаками застоя и угасания. По мнению Бортникова в жизни в принципе не бывает точки стабильности. Если что-то не развивается, оно непременно будет разрушаться, опускаться ниже и ниже, пока не дойдет до самого дна. Впрочем, где это дно и как быстро его можно достигнуть?
Доктор на себе проверил это правило и убедился, что оно верно не только для живых организмов и материальных объектов, но и для вещей неуловимых и эфемерных – таких, например, как человеческие чувства и даже пресловутые «духовные искания». Если дух не устремлен ввысь, он погрязнет в низменных страстях и деградирует до уровня животных инстинктов.
Должно быть, Бортников выбрал извилистый путь к саморазвитию, потому как почти добравшись до вершины, понял, что не туда попал. То ли ошибся в выборе, то ли заблудился, и «вершина» на поверку оказалась обманкой.
Он тяжело переживал разочарование. Оттого и забрался в глушь, чтобы в уединении зализывать раны. Однако же надо на что-то жить, и Кирилл устроился терапевтом в поликлинику, где не хватало врачей. Поскольку он являлся специалистом «широкого профиля», скоро к нему стали бегать за советами сначала коллеги-эскулапы, потом грибовское начальство, бизнесмены и их склочные жены, которые жаловались на депрессию, нервы и головные боли.
Женщины любят лечиться, в отличие от представителей сильного пола. Они-то и составили основную клиентуру Бортникова, который отказался от карьеры в столичной клинике и решил похоронить себя в глубинке. Поговаривали, что всему виной – несчастная любовь. Дескать, не добившись взаимности от красавицы-модели, которую он вылечил от анорексии, доктор хотел застрелиться. Потом передумал, уволился с работы и укатил, куда глаза глядят. Он нашел подходящее лекарство от отчаяния и сердечной боли – спасать других и тем обрести спасение для себя.
Когда до ушей Кирилла дошли эти слухи, он не знал, смеяться или ругаться. Пожилые докторши сочувственно поглядывали на него и вздыхали, медсестры украдкой перешептывались за его спиной. Сначала его это забавляло, а со временем стало раздражать. Но он смирился.
Бортников поселился у старухи-вдовы в деревянном доме с настоящей русской печью, резными наличниками, ставнями на окнах и геранью на подоконниках. Вдова души в нем не чаяла и относилась, как к сыну. Тем более, что оба ее отпрыска забыли и думать о матери. Один уехал на нефтепромысел за длинным рублем, другой спился, надебоширил и угодил за решетку. Внуков Зинаида Петровна так и не дождалась, зато в ее безрадостной судьбе появился Кирилл, о котором она могла заботиться.