– О, Господи! – закричала она, когда увидела ужасную картину.
Слетевшее с петель окно, осколки стекла в раме и на полу, вздыбленные ветром занавески, ливень, заливающий пол и край детской кроватки, вселили страх в обезумевшую мать.
– Где он?! – она не увидела на кроватке дитя и, склоняясь, искала его на полу. – Вы его забрали? – волновалась Виктория.
– Нет… – удивленная медсестра переглянулась с врачом.
Виктория подошла ближе и увидела торчавшую над кроватью посиневшую голову сына, застрявшую между кроватью и стеной. Тельце, видимо, съехало и перекатилось через низкий бортик, и только голова мешала телу упасть на пол.
…Печалька. Да-да… мне повезло испытать все прелести эшафота уже в возрасте младенца.
Мама, шокированная смертью сына, с ужасом смотрела на людей в белых халатах, ожидая помощи. Врач резко отодвинул Викторию в сторону, и быстро вернул меня в положение на спину, удобное для спасения жизни. Пощупал пульс, осмотрел мои глаза на признак реакции зрачков на свет, покрутил мне голову влево вправо и, убедившись, что я мёртв, горестно посмотрел на мать и констатировал:
– Мне очень жаль…
Виктория метнулась к кровати с криком: «Не верю!».
Она оттолкнула в сторону безучастного врача. Он ошалел от неожиданного выпада пациентки, и едва не упал, поскользнувшись на осколках стекла. Мама начала спасать меня. Она подняла мое тело над головой, потрясла словно грушу. Я помню, как болталась моя голова, будто тряпка на ветру и эти неудобные позы. Мама, не зная, что делать, с глазами полными слёз и паники, все реанимировала меня, искренне ругая всех и вся, полная скорби и проклятий, с мольбой к Богу вернуть ей дитя.
Кстати, моя мама своего рода доктор. Нет, у неё нет медицинского образования, но она профессионал традиционной народной медицины. Пока она меня «дубасила» пальцами в моё маленькое тело, чтобы запустить сердце, цвет моей головы пришел в норму, и она уже не выглядела так ужасно.
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! – мама шептала себе под нос, делая ритмичные толчки в крохотную грудь, не боясь сломать ребра. – Вдох! – Она выдыхала свой воздух из легких в мой рот (хорошо, что мой нос не закрыла пальцами! иначе порвала бы мои легкие своим объемом воздуха, а так, лишний выходил через нос). – Раз! Два! Три! Четыре! Пять! – Снова толчки. – Вдох!
Она совершала однотипные действия уже пять минут. Вот она сила – материнской любви – она верила, и даже ни на секунду не сомневалась, что оживит меня.
– Дыши, Артист! Ты меня слышишь?! – первый раз повысила она голос именно на меня. – Я тебя не отпускаю! Не тебя! Не сегодня! Я слишком долго тебя ждала!
Объяснить её крики можно довольно просто, но это весьма трагично. Несколько раз она теряла ребенка, будучи беременной: один раз упала с лестницы на живот; другой – перепугалась едва не сбившего её на вокзале автобуса и снова упала на живот; третий – перепарилась в бане, не подумав обо мне. Но вот он… я! Долгожданный и реанимируемый мамой.
Персонал решил не трогать расстроенную мать – мало ли что у неё в голове, того гляди, стеклом полоснёт ненароком. Поэтому они молчали, наблюдая в сторонке, когда она поймёт и примет неизбежную трагедию. Но не тут-то было… я задышал… зрачки сузились после хриплого вздоха. Закашлявшись, я тихо заплакал.
Доктор был, мягко говоря, в шоке: он перекрестился, а медсестра от радости упала на стул. Мама, в отличие от них, счастливо разревелась, осознав, что только что силой материнской любви воскресила своего Артиста. Она укутала тёплым одеялом мое ознобившее тельце. Взяв меня на руки, она крепко обняла, затем гневно взглянула на медсестру, которая оцепенела от маминого взгляда.
– Сволочь! – это всё, что сказала мама.
Врач опустил голову и стыдливо прикрыл глаза.
Я вообще не понимаю… у этого типа, развлечение такое было – наблюдать за страданиями несчастной женщины? По-моему, ничего развлекательного в произошедшей беде не было! Я понимаю, что подобное зрелище не случается каждый день, но всё же…
Итак, у меня таки получилось добраться живым домой, в моё первое настоящее личное пространство, заполненное теми, кому я дорог. Мама поклялась себе, что больше никогда в жизни не доверится ни одному человеку в белом халате. И, знаете, она в чём-то права. Большинству из них интересны лишь деньги, несмотря на клятву Гиппократа, но о каких деньгах идёт речь в советской семье.
Бабушка встретила нас тёплой улыбкой и вкусным домашним печеньем, наполнившим ароматом весь дом, и целым заварником чая. Какого именно? Хм… довольно деликатный вопрос, ведь в магазинах, все равно, выбора не было. Точнее выбор был – чай или кофе в банках с названиями «Чай» и «Кофе» (в Советском Союзе кофе, вроде бы, поставлялся из Бразилии, а чай – из Индии). Поэтому честно будет сказать «Индийский чай». Вспомнил! Был еще «Грузинский чай». Так или иначе, мне было всё равно. Рано мне было пить чай. Он предназначался для моей семьи, я же любил молоко (кстати, я, даже учась в университете, предпочитал его другим напиткам).
Мои новоиспеченные родственники много разговаривали, обсуждали насущные проблемы, моё удушение между стеной и кроватью, с ужасом охая и ахая.
Вести о «пополнении» моментально разнеслись по округе, так что друзья семьи пришли в гости, чтобы поздравить родителей и познакомиться со мной (и естественно, никто не удержался от пощипывания моих щёчек… больно же, блин!).
И был среди них один человек, который любил меня больше всех. Ему было четыре года. Его звали Александр, мой старший брат.
Мне иногда кажется, что я сам люблю его больше, чем себя. Он всегда был для меня кем-то возвышенным. Я знаю, что «не сотвори себе кумира» и всё такое, но всё, чем бы он ни занялся, производило на меня неизгладимое впечатление: я хотел делать так же, уметь то же, вести себя так же, но не лучше, а именно так же. Я до сих пор это чувствую. Он меня вдохновляет. Да, я сам себе удивляюсь, но чего таить-то.
Обычно братья не очень хорошие друзья, и мы с ним не были исключением. Дело во мне. Я как истинная «Рыба» терпеть его не могу, но души в нём не чаю. Он всегда был любимчиком в семье, хотя мама убеждала меня в обратном (не верю я вам, ребята, я слишком глубоко увяз в политике, красноречии и прочей дребедени развивающей IQ).
Александр родился в семье, где преобладали хорошие манеры поведения и безупречный этикет цивилизованного общества.
Ему прививали доброжелательное отношение к людям, безотносительно к их общественному положению; почтение к пожилым членам общества; учтивое обращение к женщинам; правила поведения в обществе и за столом, чтобы манеры соответствовали требования вежливости, в основе которых лежат принципы гуманизма.
Он рос целых четыре года в идеальных условиях, по меркам об идеальности, конечно.
С родителями ему было весело и уютно. Они путешествовали по родным просторам, хотя он уже, наверное, забыл об этом, в силу слабости кратковременной памяти в человеческом мозге.
Само собой, он, как и другие дети, иногда доставлял неприятности, но первый ребёнок – всегда счастье, поэтому небольшие шалости не представляли особых хлопот семье, моей семье.
Соскучились по политике? Вот вам немного информации, которая просочилась в мой мозг на лекции: дети, рождённые в СССР, были ничем большим, чем средство к получению государственной помощи в виде личной квартиры, за второго ребенка. Ужасные, но факты. Это и есть причина моей слабой привязки к семейным узам. Я благодарен за то, что меня вырастили, выкормили и выучили, отправив в университет, но ведь мне совсем не это надо было от семьи.
– Ты типей будис фыть с нами? – спросил меня мой брат.
Точнее сказать, он направил свой вопрос в сторону того, что должно было быть мной: я был закручен-перекручен тысячей и одним одеялом, чтоб не замерзнуть и не выпачкаться (или чтобы я ничего не выпачкал). Единственное, что было видно – мои большие и зелёные как изумруд глаза.
– Мама, а как иво завут?
– Мы ещё не знаем, – сказала мама и улыбнулась. – Как ты думаешь? Какое бы ты хотел дать ему имя?
– Я ни знаю, – маленький Саша был в замешательстве, – я чилавекав исё не называл никакда.
Все умилённо улыбнулись.
– До сих пор я звала его Артист, но ведь это не совсем имя… – мама на секунду задумалась. – Знаешь что, Санька, есть одна очень интересная книга, написанная известным русским писателем Николаем Островским, она называется «Как закалялась сталь».
Книга рассказывает о революционных тяжёлых временах советских людей, их жизнь, заботы, их борьбу за выживание и сражения с врагами народа. Книга описывала множество замечательных людей, их характеры и жизненные устои.
Так вот, был там один слесарь депо, очень сильный, большой и добрый, рассудительный и спокойный. Я бы хотела, чтобы у твоего братика были все эти качества.
Имя его было – Артём. Оно происходит из древнегреческого, от имени богини Артемиды, и означает «здоровый», в обоих пониманиях этого слова.
Так вот, Арт, это сокращенно, и не обозначает «Арт-стайл дизайн» или «Арт-галерея», и вообще ничего общего с искусством в целом не имеет, о чем многие думали до сих пор. Позже это имя сыграло немаловажную роль в моей жизни (или лучше сказать живучести).
Как только мама закончила свою речь, мой дед, её отец, до сих пор молчавший, взял меня в руки и поднял над всей семьёй под потолок, и сказал:
– Да будет так! Артём звать будут его отныне! – он это, наверное, специально так громко произнес, чтобы я запомнил. – Он будет велик и очень важен в жизни многих людей! Он тот самый, которого ждали… – Он положил меня туда, откуда взял и поднял стакан водки, опустошив его залпом.
– Папа, – укорительно взглянула Виктория, – не кричи, ты его пугаешь.
– Тихо, женщина! – сморщившись после принятого алкоголя, прошипел он. – Твой сын и мой внук однажды станет очень силён и храбр. Его друзья преклонятся перед ним, а враги разбегутся.
Вся семья засмеялась, поняв, что дед уже в кондиции, и никто не придал никакого значения его словам, кроме меня. Подсознательно. Каким-то образом. Это одна из тех вещей, которые я отчетливо помню из детства. Даже теперь я чувствую, что знаю деда всю свою жизнь.
Он умер пять лет спустя. Печально и грустно осознавать, что единственный человек, который видел тебя насквозь и понимал, как никто, умер нежданно от аневризмы мозга (наверняка, знаете – это бомба замедленного действия, которая убивает мгновенно и мгновений не выбирает).
