Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

Сиротин заметил, как Зозуля сместился ему за спину и заслонил дверь. Лобанов тоже напрягся, готовый прыгнуть на предателя.

– А вот если бы не зарыл, – спокойно продолжил Сиротин, – то скорее всего избежал бы наказания. Тело есть, хоть и мёртвое. Да, никаких надежд на выздоровление, но и никаких иллюзий, порождающих слухи. Родственники и коллеги быстро похоронят покойного, поделят наследство и успокоятся. А органы, если нет явных улик, найдут какого бомжа и закроют дело побыстрее.

– Ну, если ты такой умный, то тебе и карты в руки, – неожиданно согласился Борщов.

Через неделю Сиротин написал рапорт о переводе его в участковые. «По случаю» оказалось свободным место в Кутузовском районе Москвы. Теперь он сам стал пассажиром электричек и каждый день мотался из Боровска в Москву.

Чтобы не вызывать насмешек от изредка проходивших по вагонам сотрудников его бывшего отделения и избегать откровенных провокаций со стороны внезапно ставших «свободными» граждан, Сиротин проделывал путь на работу и обратно в штатским, каждый раз оставляя форму в отделении милиции.

Это испытание не смирило, а наоборот закалило боевой дух молодого борца за социалистическую законность. Он ближе изучил людей в естественной для них обстановке и окончательно убедился, что страна катится в пропасть.

Эти люди решили, что они больше не нуждаются в постоянной опеке со стороны государства, им нет никакой необходимости уважать и сотрудничать с органами, которые охраняют это государство… от них же самих.

Стройность замкнутой системы, в центре которой стоял Отец всех народов, разрушена. И что же теперь делать органам? Продолжать охранять, конечно, но теперь уже друг от друга. Это в сто крат сужает и круг задач, уничтожает страх и снижает ответственность перед высоким начальством. Отсутствие Вождя лишило многих из соратников Сиротина инициативы на местах. Да, очень часто инициатива эта приводила к нарушению закона, потому что закон был для всех, а воля Вождя – для каждого из тех, кто закон охранял, и воля эта была выше закона.

Сиротин помнил товарищей отца, вернувшихся из мест заключения, – у них не было обиды, наоборот вера их только окрепла. Отец имеет право наказывать своих чад, но он же и милует тех, кто по своему разумению исполняет его волю, защищает его от врагов, которые только прикрываются законом, и делает это самозабвенно. А сейчас кого защищать? Предателей? Нет, настало время, когда можно и нужно подумать не только о Родине, но и о себе.

От этих мыслей в голове Сиротина случился надлом, будто жилка, сосудик какой гулко лопнул. И когда он получил комнату в подвальном помещении студенческого общежития для иностранцев в районе Киевского рынка, то нисколько не обиделся, даже не возмутился.

Новое устроение мира только начинало складываться в воспалённом мозгу сержанта в устойчивую, его, частную, идеологему.

Местом служения были дворы и прилегающие к ним территории на другой, чётной, стороне Кутузовского проспекта, от Дорогомиловского железнодорожного моста до только что построенной гостиницы «Украина». Но там всё было спокойно, потому как жили здесь люди в большинстве своём непростые.

Согласно неформальным установкам местного правоохранительного начальства весь охраняемый контингент распределялся между домами следующим образом. Тридцатый дом – заместители министров, начальники отделов ЦК, мидовские работники среднего звена, профессора и начальники кафедр, обслуживающий персонал. Двадцать шестой – генеральный секретарь, министры, ректоры, проректоры. Двадцать четвёртый – военные начальники, и руководители различных спецслужб. Дальше, чем ближе к Смоленке, ареал заселялся людьми, так или иначе связанными с международными делами и внешней торговлей. И охраняло жизнь и спокойствие этих людей достаточно много простых и «непростых» милиционеров и сотрудников.

Очень скоро самый широкий проспект столицы стал своеобразной межой между сформировавшимися внутри сержанта двумя Сиротиными. Чётный Сиротин исправно нёс службу: мирил соседей, гонял шпану, ловил воров в магазинах и изредка захаживал на ночь к директрисе ЖЭКА «тридцатого». Нечётный быстро определил, кто из постояльцев общаг заправляет напряжённой внутренней жизнью квартала и, заявившись к нему в штатском, – иначе бы не добрался – сделал признание о своей принадлежности к органам и предложил сотрудничество: он информирует братву о планах своего начальства, её касающихся, а взамен получает долю от крышевания фарцы.

Торговались недолго, и очень скоро у Сиротина появился стабильный левый доход, и он из общаги переехал на другую сторону к директрисе.

Благодаря её информированности о тутошних, чётных, делах он обрёл видение глубинных процессов, происходящих в среде власть предержащих, и касались они, в основном, сферы жилищного вопроса.

Престижные и по тем меркам благоустроенные квартиры стоили дорого, а новые времена стали плодить тех, кто может их купить. Надо было только во-время подсуетиться, свести покупателя с продавцом, и, если нужно, внести небольшие коррективы в списки очередников, опять же за счёт одной из заинтересованных сторон. Кроме того, регулярные обходы квартир, что полагалось по инструкции и не вызывало у населения никаких вопросов, сделало Сиротина знатоком материального состояния их владельцев. Он стал авторитетным посредником в сделке, имеющим право на соответствующую мзду.

Но работа на чётной стороне требовала чрезвычайной осторожности и приносила только разовый, хоть и весьма значительный доход. К тому же работать приходилось в паре с сожительницей, что повышало риски провала. Поэтому основной источник благополучия Сиротина оставался на нечётной стороне, где он был сам себе хозяин.

Всё шло хорошо. Плотные пачки наличных скапливались в шкафу отца на малой родине в Боровске. Отдыхал теперь Сиротин со своей товаркой исключительно в Сочи. Он уже подумывал купить себе «Москвич» и присматривал квартиру в новом, строящемся на пустыре за «двадцать четвёртым», жёлто-кирпичном доме…

Как-то в один из дней в его явочной полуподвальной комнатке в общежитии появился молодой человек в штатском, сунул под нос ещё пахнувшую типографской краской корочку с гербом на обложке и заявил о «смене караула». Фарца и привокзальные таксисты, которых за особые заслуги подарил Сиротину пахан, обретали новую, куда более весомую, крышу.

Удар был столь неожиданным и весомым, что Сиротин растерялся и тут же решил напиться. Но ключи от своей явочной квартиры ему пришлось сразу отдать, а идти к сожительнице – себе дороже: начнутся ненужные расспросы, Софа обязательно впадёт в истерику, ведь она несколько раз сама водила страдавшего от запоя Сиротина к врачу, а это стоит больших денег.

Именно из этих соображений Сиротин решил проверить свою излюбленную нору на запретке и был страшно взбешён, увидев, что место занято – и кем? Поэтому Сиротин и сорвался – там, в опорном пункте.

Кипя злобой и томимый усилившейся от совершённого насилия жаждой, он в тот же день отправил своего молодого напарника разнести родителям этих щенков повестки с указанием срочно явиться в отделение милиции.

На следующий день, 03 июня 1967 года, в понедельник, явившись в отделение, он увидел в коридоре, рядом с кабинетом начальника, только одну посетительницу. Профессионально определил, что это скорее всего мать Ильи Шторца.

Может, ещё подойдут, подумал, но взглянув на бледное, но решительное лицо женщины с плотно сжатыми губами, пожалел, что и она пришла. Взглянул на часы: до времени явки, указанном в повестке, оставалось пять минут. Пути к отступлению были отрезаны, повестки не отзовёшь.

Женщина встала и молча протянула ему мятый листок. Сиротин, не останавливаясь, что-то буркнул в ответ, но повестку не принял. Чуть ли не бегом он бросился в конец коридора в патрульную комнату, уселся за стол и замер.

Через пять минут в комнату ворвался дежурный.

– Сиротин,к начальнику, быстро.

Женщина всё так же сидела у двери, но в руках у неё повестки уже не было…

Сиротин тяжело вздохнул и открыл дверь. Начальник встретил его тяжёлым взглядом из под сросшихся бровей. С портрета за его спиной, удивлённо подняв бровь, на сержанта скосился Феликс Эдмундович, с соседнего вопрошал о душевом здоровье гражданина Леонид Ильич с пририсованной чей-то неверной рукой очередной новенькой медалью «Героя» на груди.

На счастье Сиротина заговорил только один из этих трёх.

– Ты что себе позволяешь, – неожиданно тихим голосом начал начальник.

– По вашему приказанию…

– Молчать! Стоять! По приказанию… А по чьему приказу, позвольте вас спросить, ты вчера арестовал троих подростков, завёл в опорный пункт и учинил там над ними расправу?

– Товарищ капитан, – промямлил Сиротин, но с усилием взял себя в руки и продолжил, – эти пацаны на вверенном мне участке территории вчера учинили настоящий погром. Сначала они кран завалили. Вот. Потом на запретной зоне…

– А запретная зона – это разве твоя территория? Какого чёрта ты туда попёрся?

– Так я же преследовал…

– Кого? Злостных преступников? Мальчишек!

Последние слова капитан Терентьев произнёс особенно громко, но как показалось Сиротину, обращался он не к нему, а к двери, за которой сидела одна из родительниц. Капитан вышел из-за стола, прошёл мимо Сиротина и так же громко продолжил разговор с дверью.

– Партия учит нас с особым вниманием относиться к подрастающему поколению, к будущим строителям коммунизма в отдельно взятой стране. Вы понимаете, товарищ сержант?

Терентьев вернулся в кресло, перевёл дух и снова, но уже не так строго посмотрел на Сиротина.

По большому счёту, до сих пор у него не было никаких претензий к сержанту. Как все остальные тот исправно нёс службу, не конфликтовал, не высказывал недовольства по поводу бытовой неустроенности. Да, в спорах защищал Сталина, но при новом генсеке это даже выходило ему в плюс. Запойный. Но и это хорошо – можно держать на привязи. А подарок, который он сделал ему на юбилей, – чёрного коня каслинского литья! И про жену не забыл – на позапрошлый новый год французский парфюм принёс. При его-то зарплате!? Это, конечно, вопрос интересный. Это он дал маху.

Тогда капитан повнимательнее решил присмотреться к своему сотруднику, но после одного звонка по закрытой связи, решил с этим повременить. И вот сегодня ночью – тот же голос, но уже по домашнему аппарату.

Терентьев сделал знак рукой. Сиротин, не спуская с него преданных глаз, подвинул ногой стул и осторожно, без обычного скрипа, опустил своё грузное тело.

На столе лежало два листа бумаги с написанным разными чернилами текстом от руки и с подколотыми к ним повестками. Рядом одиноко изогнувшись журавликом лежала ещё одна помятая бумажка, очевидно, принадлежавшей сидящей в коридоре гражданки.

Сиротин настороженно и вопросительно посмотрел в глаза капитану. И ему тоже на память пришёл каслинский конь, парфюм и счастливая дочка капитана, выносящая коробки с югославскими сапогами для себя и мамаши со служебного входа универсального магазина, доступ к которому вне очереди устроил Сиротин.

Может всё обойдётся, отважился он задать немой вопрос.

– Не обойдётся, – ответил капитан, угадав его мысли, – вот, читай.

Это было заявление от гражданки Мещериной, жены профессора Плехановского института, по поводу незаконного задержания её сына. Второе подписано начальником главка Госплана Ляпустиным. К нему прилагалась справка из Первой поликлиники об обнаруженных на теле сына свежих следах побоев, которых до момента его задержания, родителями и парой свидетелей не наблюдалось.

– Тебе ещё повезло, что третий – Илья Шторц по устному заявлению той гражданки, – капитан кивнул в сторону двери, – домой не пошёл, а почему-то решил удрать к деду с бабкой. А то, была бы и вторая справка. Я прав?

Сиротин сокрушённо кивнул головой.

– Ну, если ты такой понятливый, – тяжело вздохнул капитан, – вот тебе бланк, пиши.

Сиротин взял перо и начал писать:

«Начальнику милиции, имярек, от сержанта, имярек, заявление: прошу уволить меня по соб…»

– Стоп, – схватил его за руку капитан. – Ты что делаешь? Я разве тебе это говорил писать?

– Но я… – удивился Сиротин.

Начальник достал новый бланк.

– Пиши. Прошу перевести меня на должность… Нет погоди. Гражданка Шторц, зайдите, пожалуйста, – крикнул он через дверь.

Женщина вошла. Она судорожно сжимала перед собой обеими руками сумку. Лицо её уже не было таким бледным, но глаза, смотрели испуганно и в то же время с вызовом.

– Товарищ Шторц, – важно произнёс капитан и встал, Смирнов тоже мгновенно поднялся. – Мы рассмотрели все обстоятельства дела, и от имени советской милиции я приношу свои извинения за причинённые вашей семье нравственные страдания. Эта повестка доставлена ошибочно. Виновные будут наказаны. Товарищ Сиротин…!?

– Уважаемая Надежда Поликарповна, – вступил в игру сержант, – это я ошибся. На днях в районе совершено серьёзное преступление, мы ищем свидетелей. Но теперь есть уверенность, что ваш сын не имеет к этому никакого отношения. Ещё раз прошу меня извинить, готов понести…

– Вот и хорошо, – прервал его Терентьев и демонстративно порвал бумажку. – У вас есть претензии?

– Есть, – вдруг сказала женщина.

Смирнов и капитан вздрогнули одновременно.

– Вы вот повестку порвали, а что я теперь на работе скажу?

– Ах это, – рассмеялся Терентьев. – Опять ошибка.

Он приобнял женщину за плечи.

– Так мы вам справочку сейчас выпишем. Вот, пожалуйста. А с сыном как? Разобрались?

– С ним всё в порядке, – сказала женщина и недобро взглянула на Сиротина. – И вы, товарищи милиционеры, уж больше так не ошибайтесь, пожалуйста.

Когда женщина ушла, Терентьев усадил Сиротина за стол, сам остался стоять у него за спиной.

– Давай пиши…

Вечером Сиротин распил с Софой бутылку шампанского, и, прежде чем идти в постель, дал ценные указания, как они дальше будут сотрудничать, пообещал не изменять и не пить… много. Утром поцеловал её влажный глаз, нелепо моргавший спросонья, забрал чемодан и двинулся к Киевскому вокзалу.

***

В Боровске родное отделение встретило его подновлённым крыльцом, покрашенным в грязно-жёлтый цвет фасадом и новой вывеской с позолоченными буквами – «Боровское линейное отделение УВД Киевской дороги».

Борщёв, теперь уже в чине полковника, хмуро поздравил его с возвращением «в альма матерь, так сказать» и положил перед Сиротиным приказ о назначении его старшим инспектором и новенькие погоны младшего лейтенанта.

– Работать с тобой будут Лобанов, Попов и Зозуля. Ты их знаешь. Кабинет там, в конце коридора. Вот ключи. Оперативка в 10.00.

Сиротин демонстративно откинул и вернул к глазам руку, освободив от рукава позолоченные часы «Сейка» на толстом запястье.

– Значит, через двадцать пять минут и… – Он пальцем стёр невидимую пылинку с кристаллического гранённого стекла и добавил, – и тридцать две секунды.

Медленно поднялся.

–Разрешите идти?

В начале оперативки Сиротин протянул через стол коллегам руку, глядя твёрдо и чуть насмешливо каждому в глаза. До этого, перед самым выходом из своего кабинета, он перекинул часы на правую руку, и, судя по всему, желаемый эффект был достигнут: старший инспектор Рассохин, предпенсионного возраста капитан, удручённо покачал головой, тяжело вздохнул и надвинул рукав на свою потёртую «Славу»; получивший совсем недавно вторую звёздочку на погоны лейтенант Млечин одобрительно цыкнул зубом; секретарь Попова покраснела и кокетливо заправила за маленькое ухо выбившуюся из «бабетты» прядь.

Главной темой начальник обозначил два нераскрытых убийства. В течение месяца в районе станций Балабаново и Рассудово обнаружены трупы молодых женщины 25 и 27 лет. Тела найдены в лесу. Следов борьбы или побоев не обнаружено.

– Обе задушены и изнасилованы или наоборот, – заключил полковник.

– Скорее всего первое, – вставил Сиротин.

Начальник отложил рапорт пристально посмотрел поверх очков на наглеца, поднял вопросительно брови и с лёгкой усмешкой обвёл взглядом остальных.

– И с чего такое драгоценное мнение, товарищ старший инспектор?

– Так вы сами сказали: следов борьбы не обнаружено,—невинно улыбнулся Сиротин.

– Гм, – задумался на мгновение начальник.

– Так, может он их уговорить смог, и вообще – вдруг знакомый какой? – решил поддержать руководство Рассохин.

– Ну да, знакомые, в лесу…

– Товарищи, – сказал начальник, – прекратите разговоры. Это дело следствия смотреть, кто они такие и по согласию или как. А наше дело обеспечить безопасность граждан. Сейчас вовсю идёт сезон летних лагерей. Начальство озабочено: этих лагерей понапихано везде уйма, а там дети, и родители к ним едут, да и среди персонала лагерей достаточно молодых и красивых девиц. Пока не ясен мотив преступника или преступников. Может их целая банда. Есть версия, что…

– Маньяк? – снова перебил начальника Сиротин.

Полковник отложил бумагу в сторону, снял очки.

– Младший лейтенант Сиротин, – он перешёл на назидательный тон, – бывший товарищ участковый, вы там в Москве понахватались всякой чуши и теперь излагаете нам тут, чёрт знает что. Вам и вам, товарищи, должно быть известно, что маньяки только в Америке и в европах бывают, а у нас их нет и быть не может. Потому что партия и правительство уделяют самое пристальное внимание физическому и душевному, – он поднял указательный палец к потолку – здоровью наших граждан. Те, а среди советских людей таких крайне мало, кто страдает психическими заболеваниями, все, заметьте, – все, находятся на строжайшем учёте или под надзором лучших в мире специалистов в специальных лечебных клиниках, – немного подумал и, лизнув палец, перевернул страницу. – И так, ставлю задачу. Проверять всех подозрительных мужчин крупного или крепкого телосложения, записывать паспортные данные. Без документов… – задерживать до выяснения личности. Чтобы не возникало панических настроений, окружающим гражданам говорить, что идёт плановая проверка в связи с…

–… эпидемией кори,– хихикнула Попова.

– Товарищ Попова! – прикрикнул начальник, развернул газету «Правда». – Ну вот, – щёлкнул по передовице – в связи с подготовкой к празднованию 45-й годовщины пионерской организации. А там где пионеры, там корь, в этом вы абсолютно правы, товарищ Попова. Всем всё ясно? По местам!

Все потянулись к выходу. Сиротин задержался.

– Разрешите обратиться, товарищ полковник. И всё-таки, как они были задушены?

Начальник угрюмо порылся в рапорте.

– Как-как… – он нашёл нужное место и брови его поползли вверх. – Предположительно тонкой, очень прочной бечевой. Орудие преступления пока не обнаружено.

Смирнов удовлетворённо хмыкнул.

– Вот чёрт, – озадачился полковник. – Впрочем, я же сказал – не наше это дело. Кстати, на-ка вот тебе для разминки.

Он протянул Смирнову докладную с штемпелем Боровской городской поликлиники.

– Что смотришь? Огнестрел! Вот и поезжай прямо сейчас, разберись.

***

Холин сидел нога за ногу и мерно покачивал парусиновым штиблетом едва не касаясь сапога Сиротина. Это явно была провокация. Сиротин подвинул сапог и, пока укладывал бумагу обратно в планшет, быстро соображал, как поставить этого наглеца на место.

– Ваши документы, пожалуйста, – твёрдо сказал он, едва сдерживая восторг от удачной мысли.

Штиблет Холина замер.

«Ага, подействовало,– возликовал Сиротин, – ну сейчас ты у меня повертишься!»

– Вот мои документы, – ответил Холин, пальцем обозначив овал своего лица.

За спиной милиционера кто-то хмыкнул.

– Сам же сказал, что он Холин, – съязвила Матрёна, – а теперь паспорт требует.

– Прошу не мешать следствию, – строго сказал Сиротин, не спуская глаз со штиблета спортсмена. – Гражданин, ваш паспорт, пожалуйста.

– Вам какой, – насмешливо спросил Холин, – наш, советский, или заграничный?

– Оба.

На стол легли две книжки. Сиротин не глядя взял паспорта и засунул в планшет.

– Позвольте?! – слегка возмутился Холин.

– До окончания следствия они побудут у меня.

– Ну вы даёте, товарищ, – уже с угрозой в голосе произнёс парень. – Вы что, меня подозреваете?

Илья увидел, как чёрный пук на его голове зашевелился, будто змея. Глаза Холина сощурились, скрывая подступивший из глубины мрак.

Сиротин старался не глядеть на Холина, сомневаясь, что сможет выдержать его самоуверенный напор. Понадёжнее затянул застёжку планшета и только после этого поднял глаза.

– И так. Этой ночью вы были здесь и всё видели.

– Ну да. Мы с приятелем, кстати, тоже очень уважаемым человеком, вчера вечером остановились на берегу реки. Захотелось немного отдохнуть. Я решил прогуляться, а приятель остался в машине. Проходя мимо этого дома, я увидел, как вот этот молодой человек – он указал на Илью – вышел из сарая и ни с того, ни с сего начал палить в воздух. Мне стало интересно: может быть здесь так принято. Знаете, я бывал в разных странах и таких обычаев навидался! Например, в Нигерии…

– Попрошу не отвлекаться, – оборвал его Сиротин.

–… однако через мгновение, – как ни в чём не бывало продолжил Холин, – на двор выбежал, я так понимаю, дедушка этого молодого человека. Я подумал, что нужно ему помочь и открыл калитку. Дедушка отобрал ружьё у молодого человека и тут увидел мня. Не знаю, что старику взбрело в голову, но он стал мне угрожать этим ружьём. Я хотел объясниться, но дедушка с юношей скрылись в доме. Тогда я крикнул, что ухожу, но в ответ услышал выстрел. Стреляли через дверь. Мне ничего не оставалось как удалиться, чтобы не нарушать покой местных жителей.

Илья следил за Холиным и всё больше убеждался, что рассказ предназначался не для милиционера, а для него. Несколько раз поймал на себе его серьёзный и в то же время насмешливый взгляд, будто тот говорил: «Учись, шкет, как врать надо!».

Конечно, изложенная версия полностью лишала Сиротина возможности арестовать дедушку, если… если только не принимать во внимание то, что в действительности дедушка пальнул в Илью из обоих стволов и тяжело ранил.

Илья заметил, что примерно с середины выступления Холина Сиротин потерял интерес к его вранью и всё чаще поглядывал на забинтованную руку Ильи. Илья решил незаметно спрятать руку за спину.

– Ну да, ну да, – задумчиво сказал Сиротин, – всё совпадает. Мальчик разбудил дедушку, тот вышел, увидел маньяка, спасая внука, спрятал его в доме и на всякий случай пальнул через дверь для острастки.

– Всё ясно. Стечение обстоятельств, – вдруг заявил Борис. – Бытовуха. Евдокия, надо корову доить. Да и мне тоже пора.

– Стоять, – прорычал Сиротин.

– А чего стоять-то! – вскинулась на него Евдоха. – Вы зачем трудовой народ здесь держите?

– А вот это, что? – крикнул Сиротин и потряс бумагой доктора. – Здесь русским языком написано – огнестрел в грудь и в руку.

– Мало ли что там написано, – окончательно обнаглела Евдокия, – и на заборе написано…

Сиротин вдруг с грохотом отодвинул стул и схватил Илью за шею.

– Майку задери, – приказал он.

Илья послушно снял майку. Сиротин повернул его всем на обозрение и сорвал со спины перепоясавшие тело мальчика бинты.

Дед без сил присел на освободившийся стул. Матрёна заохала, закрывая рот платком:

– Господи, худющий какой!

– Худющий! И всё? – крикнул Сиротин.– А это что?

Он крутанул Илью к себе как «волчок» и… застыл в полном изумлении. Потом повернул ещё пару раз, пытаясь найти хоть один кровавый след.

У Ильи от этих вращений закружилась голова, его мучила только одна мысль – что стало с рукой. Лучше бы её совсем не было!

Сиротин был в бешенстве. Это чёрт знает что такое. Проклятый доктор. Проклятый мальчишка и мерзкие дед с бабкой. Цирк какой-то! Но этого не может быть, что бы вот так опозориться. А может быть ему просто не везёт сегодня, может быть карма какая-то разыгралась. Ладно, посмотрим. Для чистоты эксперимента…

– Понятая, – он протянул руку к Елизавете, – разбинтуйте ему руку.

Елизавета охнула и подалась назад.

– А может быть, я?

Холин незаметно для всех оказался рядом с Ильёй.

– Ну, значит, вы, – хмуро согласился Сиротин.

Холин осторожно и, как показалось Илье, намеренно медленно стал разматывать бинт. Илья со страхом смотрел на свою руку. Она почему-то начала побаливать. Когда оставалось всего несколько витков, Илья побледнел и был готов потерять сознание. Вдруг он заметил, как при очередном обороте из бинта вылез паук, подмигнул Илье, снова помахал лапкой и неожиданно исчез в рукаве рубашки Холина.

Илья от волнения на мгновение отключился, а когда открыл глаза, увидел как Холин, улыбаясь, показывает всем собранную в комок белоснежную ленту. Когда он проносил её мимо Ильи, из складок выпала большая щепка.

Матрёна быстро подобрала её и спрятала под передник.

Сиротин был раздавлен. Он молча протянул Холину паспорта, забрал протянутую Матрёной фуражку, не заметив, надел задом наперёд, и медленно пошёл к "Уазику". Но вдруг остановился.