Уродливая любовь
Корбин стучит в квартиру напротив. Я только что узнала, что он пригласил Майлза поехать с нами к родителям на День благодарения.
– Все равно ему больше нечем заняться.
Кажется, я киваю в ответ, но тут же отворачиваюсь и иду к лифту. Не хочу, чтобы Майлз заметил мое волнение.
Когда они с Корбином входят в кабину, я уже стою у задней стены. Майлз приветствует меня кивком. Вот и все, чего я удостоилась. При нашей последней встрече я поставила Майлза в неловкое положение, а потому тоже молчу и стараюсь на него не смотреть, хотя трудно сосредоточиться на чем-то другом. Одет он небрежно: бейсболка, джинсы и футболка с символикой команды «Сан-Франциско Форти-Найнерс». Оттого и трудно не обращать на него внимания: я всегда предпочитала мужчин, которые не зациклены на собственной внешности.
Ловлю на себе его пронзительный взгляд.
Робко улыбнуться или опустить глаза? Не знаю. Просто стою и жду, когда он перестанет.
Но вот Майлз не отворачивается и молча продолжает смотреть на меня. Я отвечаю тем же.
Наконец мы внизу. Слава богу, Майлз покидает лифт первым и не видит, как я делаю глубокий вдох – я же целую минуту не дышала.
– Куда это вы? – спрашивает Кэп, когда мы все выходим из лифта.
– Домой, – говорит Корбин. – В Сан-Диего. А у тебя какие планы на День благодарения?
– В праздники всегда много полетов. Вероятней всего, здесь буду сидеть, работать.
Кэп подмигивает мне, а я ему.
– А ты, малыш? – обращается он к Майлзу. – Тоже домой?
Майлз пристально смотрит на старика – такой же взгляд, каким он сверлил меня в лифте. Какое разочарование. У меня уж было затеплилась слабая надежда, что Майлза тоже влечет ко мне. А сейчас, видя их с Кэпом молчаливый поединок, я почти уверена: если Майлз не сводит с кого-то глаз, это еще ничего не значит. Похоже, привычка у него такая – всех буравить взглядом.
Проходит секунд пять, молчаливых и тягостных.
Может, Майлз не любит, когда его называют малышом?
– С Днем благодарения, Кэп, – наконец произносит Майлз, даже не подумав ответить на вопрос, и шагает к выходу вслед за Корбином.
Я смотрю на Кэпа и пожимаю плечами.
– Пожелай мне удачи. Похоже, мистер Арчер опять сегодня не в духе.
– Да нет. Просто некоторые не любят лишних вопросов, вот и все.
Кэп плюхается в кресло и салютует мне на прощание. Я отвечаю тем же и спешу к выходу.
Непонятно, почему он пытается оправдать грубое поведение Майлза. Может, нравится он ему? Или у старика такая привычка – всех оправдывать?
– Хочешь, сяду за руль, – предлагает Майлз Корбину, когда мы подходим к машине. – Ты же не выспался еще. Поведешь на обратном пути.
Корбин соглашается, Майлз занимает место водителя. Я забираюсь на заднее сиденье и выбираю, где сесть. Позади Майлза, посередине или за Корбином? Что бы я ни выбрала, все равно буду чувствовать только Майлза. Он везде. Все вокруг – сплошной Майлз.
Вот что происходит, когда тебя влечет к человеку. То его нет вообще, то он повсюду, хочешь ты того или нет.
Интересно, а я для него тоже повсюду?
Нелепая мысль. Я в состоянии понять, тянет мужчину ко мне или нет, и к Майлзу это явно не относится. Значит, нужно положить конец тому, что со мной творится. Не до глупой влюбленности сейчас. И так учебу с работой совмещать нелегко.
Я достаю из сумочки книгу. Майлз включает радио, а Корбин откидывает спинку сиденья и вытягивает ноги на приборную панель.
– Не будите, пока не приедем, – просит он, надвигая кепку на глаза.
Я смотрю на Майлза, который в этот момент поправляет зеркало заднего вида. Он оборачивается назад, чтобы выехать со стоянки, и на миг наши взгляды встречаются.
– Тебе удобно? – спрашивает он и отворачивается, не дождавшись ответа. Включает переднюю передачу и вновь мельком смотрит на меня.
– Да, – говорю я и растягиваю губы в улыбке. Пусть не думает, будто я не рада, что он с нами поехал. Хотя трудно не казаться холодной, когда именно такое впечатление я и хочу на него произвести.
Майлз сосредоточен на дороге, я – на книге.
Проходит полчаса. От чтения и тряски разболелась голова. Кладу книгу рядом и устраиваюсь поудобнее: откидываю голову на спинку кресла и забрасываю ноги на консоль между передними сиденьями. В зеркале Майлз одаривает меня таким взглядом, точно скользит руками по всему моему телу. Смотрит так секунды две, не более, затем вновь переключается на дорогу.
Жаль…
Что же творится у него в голове? Непонятно. Он никогда не улыбается. Никогда не смеется. Не флиртует. И лицо у него такое, словно он постоянно создает непроницаемую завесу между собой и остальным миром.
Молчаливые мужчины мне всегда нравились. Большинство парней слишком болтливы – говорят обо всем, что лезет в голову. Правда, в случае с Майлзом я бы не отказалась, чтобы он молчал чуть меньше. Хочу знать каждую его мысль. Особенно ту, что занимает его прямо сейчас, скрываясь за маской равнодушия.
Все еще смотрю на Майлза, пытаясь его разгадать, и вдруг он снова перехватывает мой взгляд. Немного смущенная тем, что меня поймали с поличным, опускаю глаза на телефон. Но зеркало притягивает как магнит, и очень скоро я вновь их поднимаю.
Как только перевожу внимание на зеркало, Майлз делает то же самое.
Я вновь опускаю глаза.
Проклятие…
Похоже, эта поездка станет самой долгой в моей жизни.
Терплю минуты три и опять бросаю взгляд в зеркало.
Черт… Он тоже…
Я улыбаюсь. Такая игра меня веселит.
Он тоже улыбается.
Он.
Тоже.
Улыбается.
Майлз сосредоточен на дороге, но усмешка не сходит с его губ еще несколько секунд. Я это знаю, потому что не могу оторвать от нее взгляд. С радостью бы сфотографировала ее, пока она не исчезла, но боюсь показаться странной.
Майлз намерен облокотиться на консоль, которую заняли мои ноги.
– Извини, – говорю я и собираюсь их убрать, но его пальцы обхватывают мою босую ступню.
– Все в порядке, – произносит он.
Его рука держит меня за ногу. Я слежу за ним, не отрываясь.
Боже мой, он только что пошевелил большим пальцем… провел им по ступне. Мои бедра напряжены, дыхание сбилось. Будь я проклята, если Майлз не погладил меня по ноге специально, прежде чем убрать руку!
Приходится закусить себе щеку, чтобы не улыбнуться.
Похоже, тебя все-таки влечет ко мне, Майлз…
* * *Мы только приехали, а папа уже поручил Корбину с Майлзом развесить гирлянды фонариков. Я занесла вещи в дом и освободила для Корбина с Майлзом свою комнату – только в ней есть две кровати. Сама заняла бывшую спальню брата и отправилась на кухню, помочь маме с ужином.
В моей семье День благодарения всегда отмечали без особого размаха. Родителям не хотелось выбирать между родственниками с обеих сторон, да и папа редко бывал дома в это время года, ведь праздники для пилота – самое напряженное время. Вот мама и решила, что День благодарения мы будем отмечать в тесном семейном кругу. Так и справляли его всегда вчетвером: я, Корбин, мама и папа, – если он был, конечно, дома. В прошлом году мы с мамой остались вдвоем, потому что и папа, и Корбин работали.
В этом году мы все вместе.
Плюс Майлз.
Как-то необычно, что он здесь, с нами. Мама встретила Майлза радушно – похоже, она не против. Папа вообще любит всех без исключения. Он только рад дополнительной помощи с украшениями, так что присутствие постороннего человека ему совсем не в тягость.
Мама подает мне кастрюлю с вареными яйцами, и я берусь за чистку, чтобы затем их нафаршировать. Сама она облокачивается о стол и подпирает голову руками.
– А этот Майлз просто красавчик, – замечает она, приподняв одну бровь.
Должна кое-что объяснить. Она прекрасная мать. Потрясающая. Но мне неловко разговаривать с ней о мужчинах. С тех пор как мне исполнилось двенадцать и у меня начались месячные. Мама тогда впала в такой ажиотаж, что позвонила трем подругам, прежде чем объяснить мне, что, собственно, со мной происходит. В общем, я еще в то время поняла, что секреты перестают быть таковыми, как только достигают маминых ушей.
– Да, ничего так, – небрежно отвечаю.
Я лгу. Бессовестно лгу. Майлз и правда настоящий красавец: золотисто-каштановые волосы, завораживающие голубые глаза, широкие плечи, волевой подбородок, покрытый легкой щетиной, когда Майлзу не нужно на работу… А еще от него всегда изумительно пахнет – как будто он только что принял душ и не успел вытереться…
Боже мой…
Ну и кто я после этого?
– А девушка у него есть?
Пожимаю плечами.
– Мам, мы с ним едва знакомы.
Подхожу с кастрюлей к раковине и обдаю яйца водой, чтобы легче чистились.
– Как папе на пенсии? – интересуюсь я, чтобы сменить тему.
Мама многозначительно ухмыляется, и эта улыбка мне совершенно не по вкусу.
Ей можно вообще ничего не рассказывать: она и так все поймет. Родительский инстинкт, как-никак.
Я краснею, поворачиваюсь к столу и продолжаю чистить эти дурацкие яйца.
Глава 8
Майлз
Шестью годами ранее
– Вечером иду к Иэну, – сообщаю я папе.
Ему не до того. Он собирается на свидание с Лисой. Лиса занимает все его мысли.
Лиса стала для папы всем.
Раньше всем для него была Кэрол. А иногда – Кэрол и Майлз.
Теперь их место заняла Лиса.
Это ничего, потому что раньше всем для меня были он и Кэрол.
Теперь – нет.
Я спрашиваю Рейчел эсэмэской, где ее лучше встретить. Она отвечает: Лиса ушла, можно заехать к ним домой.
Добравшись до места, я не могу решить, выходить из машины или нет. Не могу понять, хочет ли этого Рейчел.
В конце концов подхожу к двери и стучу. Когда Рейчел открывает, меня охватывает замешательство. С одной стороны, хочется извиниться за то, что я ее поцеловал.
С другой – закидать вопросами, чтобы узнать о ней все.
Но больше всего хочется еще раз ее поцеловать, особенно теперь, когда дверь открыта и она стоит прямо передо мной.
– Может, зайдешь ненадолго? – спрашивает Рейчел. – Мама вернется только через пару часов.
Я качаю головой. Интересно, любит ли она мои кивки так же сильно, как я ее?..
Рейчел захлопывает дверь, и я осматриваюсь. Квартира совсем небольшая. Никогда не жил в таком маленьком месте. Пожалуй, мне нравится. Чем меньше места, тем сильнее люди любят друг друга. У них просто недостаточно свободного пространства, чтобы друг друга не любить. Вот бы и нам с папой переехать в дом покомпактнее. Дом, где мы будем вынуждены общаться. Дом, где не надо делать вид, будто мамина смерть не оставила после себя слишком много пустоты.
Рейчел проходит в кухню, спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить.
Я интересуюсь, что у нее есть. Она отвечает, что имеется практически все, кроме молока, чая, газировки, кофе, сока и спиртного.
– Надеюсь, ты любишь воду, – говорит она и сама над собой смеется.
Я смеюсь вместе с ней.
– Вода – это прекрасно. Я бы и так ее выбрал.
Рейчел наполняет стаканы, и мы становимся напротив друг друга.
Смотрим друг на друга.
Зря я вчера ее поцеловал…
– Я не должен был целовать тебя, Рейчел.
– А я не должна была тебе позволять.
Снова обмениваемся молчаливыми взглядами.
Интересно, позволит ли она еще раз себя поцеловать?
Может, лучше уйти?
– Мы легко можем покончить с этим.
Я лгу.
– Нет, не можем.
Рейчел говорит правду.
– Думаешь, они поженятся?
Рейчел кивает. Этот кивок я люблю не так сильно, как прежние. Мне не нравится вопрос, на который он служит ответом.
– Майлз…
Рейчел глядит себе под ноги. Она произносит мое имя так, словно делает предупреждающий выстрел и мне пора спасаться бегством.
Я бросаюсь наутек.
– Что?
– Мы сняли квартиру только на месяц. Вчера я слышала, как она говорила с ним по телефону. Через две недели мы переезжаем к вам.
На бегу я спотыкаюсь о препятствие.
Рейчел переезжает ко мне…
Будет жить со мной в одном доме…
Ее мать заполнит все то пустое пространство, что осталось после моей мамы…
Я зажмуриваюсь и вижу перед собой Рейчел.
Открываю глаза и смотрю на Рейчел.
Отворачиваюсь и стискиваю край стола. Голова падает на грудь. Не знаю, что мне делать. Не хочу, чтобы она мне нравилась.
Не хочу влюбляться в тебя, Рейчел…
Я не дурак и понимаю, как действует вожделение.
Вожделение всегда требует недоступного.
Вожделение хочет, чтобы я получил Рейчел.
А здравый смысл жаждет, чтобы она исчезла.
Я встаю на сторону рассудка и снова поворачиваюсь к ней.
– Это ни к чему не приведет, – говорю я. – То, что между нами происходит. Добром точно не кончится.
– Знаю, – шепчет Рейчел.
– Как же нам положить этому конец?
Она глядит на меня в надежде, что я сам отвечу на собственный вопрос.
Но я не могу.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
ОГЛУШИТЕЛЬНАЯ, ДУШЕРАЗДИРАЮЩАЯ ТИШИНА.
Хочется зажать уши руками. Облечь сердце в броню.
Я даже не знаю тебя, Рейчел…
– Мне лучше уйти, – говорю в конце концов.
– Хорошо.
– Но я не могу…
– Хорошо.
Мы снова глядим друг на друга.
Может, если смотреть достаточно долго, мне надоест?
Хочу опять ощутить ее вкус…
Может, если упиться ее вкусом, мне надоест?
Рейчел не ждет, пока я до нее дотянусь, – встречает меня на полпути.
Я стискиваю в ладонях ее лицо, она сжимает мои плечи, и ее чувство вины соединяется с моим в тот же миг, когда сливаются воедино наши губы.
Мы лжем сами себе. Говорим, что найдем выход, хотя на самом деле выхода нет.
Моей коже хорошо, когда до нее дотрагивается Рейчел. Моим волосам хорошо, когда их касаются пальцы Рейчел. Моему рту хорошо, когда в нем оказывается язык Рейчел.
Если бы можно было всегда дышать так…
Жить так…
Мир был бы прекрасен.
Рейчел стоит, прислонившись к холодильнику. Мои ладони – по сторонам от ее лица. Я отстраняюсь и гляжу на нее.
– Мне хочется задать тебе миллион вопросов.
– Тогда начинай, – с улыбкой отвечает она.
– Куда ты поедешь, чтобы учиться в колледже?
– В Мичиган, а ты?
– Останусь здесь, пока не получу степень бакалавра, а потом мы с моим лучшим другом Иэном поступим в летную школу. Хочу стать пилотом, а ты?
– А я хочу стать счастливой.
Идеальный ответ.
– Когда у тебя день рождения?
– Третьего января. Мне исполнится восемнадцать. А у тебя когда?
– Завтра. Мне тоже исполнится восемнадцать.
Рейчел не верит, что мой день рождения действительно завтра. Я показываю ей права. Она поздравляет меня и снова целует.
– Что же будет, если наши родители поженятся? – спрашиваю я.
– Они в любом случае не одобрят наших отношений, даже если не поженятся.
Рейчел права. Такое нелегко будет объяснить окружающим.
– Тогда зачем продолжать, если и так ясно, что ничем хорошим это не кончится?
– Затем, что мы не можем остановиться.
Рейчел снова права.
– Через семь месяцев ты уедешь в Мичиган, а я останусь в Сан-Франциско. Может, это и есть ответ.
– Семь месяцев?
Я киваю и дотрагиваюсь пальцем до ее губ. Такими губами стоит восхищаться, даже когда их не целуешь.
– Встречаемся семь месяцев. Никому не рассказываем. А потом… – я не договариваю, потому что не могу произнести слово «расстаемся».
– А потом расстаемся, – шепчет Рейчел.
– Расстаемся, – вторю ей и буквально слышу, как начинается обратный отсчет.
Я целую Рейчел. Теперь, когда у нас есть план, целовать ее еще приятнее.
– У нас получится, Рейчел.
– У нас получится, Майлз.
Я уделяю ее губам то внимание, которого они заслуживают.
Я буду любить тебя семь месяцев, Рейчел…
Глава 9
Тейт
– Доктора! – требует Корбин, входя в кухню.
Вслед за ним появляется Майлз. Корбин указывает на друга, чья рука в крови. Майлз глядит на меня так, словно я обязана знать, что делать.
Это не отделение неотложной помощи! Это кухня моей матери!
– Не поможешь? – спрашивает Майлз, крепко стискивая запястье. Кровь капает прямо на пол.
– Мама! – кричу я. – Где аптечка?
Открываю один шкафчик за другим, тщетно пытаясь ее отыскать.
– В ванной на первом этаже! Под раковиной!
Я указываю на дверь ванной, и Майлз послушно следует за мной. Достаю из шкафчика нужную коробочку. Захлопываю крышку унитаза и велю Майлзу сесть. Сама пристраиваюсь на край ванны и осматриваю его руку.
– Как это тебя угораздило?
Вытираю кровь и изучаю порез. Глубокий. Прямо по центру ладони.
– Схватился за приставную лестницу. Она чуть не перевернулась.
– Лучше бы ты дал ей упасть.
– Не мог. На ней стоял Корбин.
Я удивленно вскидываю голову. И вижу, что Майлз смотрит на меня пронзительными голубыми глазами. Снова обращаю все внимание на его руку.
– Придется зашивать.
– Уверена?
– Да. Хочешь, отвезу тебя в неотложку?
– А сама наложить швы не можешь?
– У меня нет специальных материалов. Нужна хирургическая нить – рана довольно глубокая.
Здоровой рукой Майлз роется в аптечке. Он достает катушку ниток и протягивает мне.
– Вперед.
– Майлз, это же не пуговицу пришить!
– Не хочу целый день торчать в больнице из-за какого-то пореза. Сделай что можешь. Все будет хорошо.
Я тоже не хочу, чтобы он весь день провел в больнице.
Потому что тогда его не будет здесь.
– Если начнется заражение крови и ты умрешь, я не виновата.
– Если начнется заражение крови и я умру, то уже не смогу тебя обвинить.
– Логично.
Я снова промываю рану, потом достаю все необходимое и раскладываю на столешнице рядом с раковиной. Мне неудобно, я встаю, ставлю одну ногу на край ванны и кладу его руку себе на колено.
Кладу его руку себе на колено…
Черт…
Нет, пока его ладонь у меня на колене, ничего не выйдет. Если хочу, чтобы пальцы не дрожали, надо расположиться по-другому.
– Так не пойдет, – говорю я, поворачиваясь к Майлзу.
Опускаю его руку на столешницу и встаю прямо перед ним.
Менее удобно, зато пальцы Майлза не будут касаться моего колена, пока я накладываю шов.
– Будет больно, – предупреждаю я.
Он смеется, как будто познал настоящую боль, а эта для него – ничто.
Я прокалываю кожу Майлза иглой, он даже не вздрагивает. Не издает ни звука. Просто смотрит, как я работаю. Время от времени заглядывает мне в лицо. Мы не разговариваем. Как и всегда.
Я стараюсь не обращать внимания на Майлза. Полностью сосредоточиться на ране, которую срочно надо зашить. Но Майлз так близко – я чувствую на щеке его дыхание. А дышит он часто.
– Останется шрам, – еле слышно шепчу я.
И куда вдруг подевался мой голос?
Я в четвертый раз втыкаю иглу. Майлзу больно, но он не показывает. Каждый раз, как только игла прокалывает кожу, я еле сдерживаюсь, чтобы самой не вздрогнуть вместо него.
Нужно сконцентрироваться на ране, но я все время чувствую, как наши ноги соприкасаются. Здоровая рука Майлза лежит на бедре, и кончик одного пальца задевает мое колено.
Столько всего происходит в этот момент, а я могу думать только о кончике его пальца. Он жжет меня сквозь штанину раскаленным металлом. Майлз сидит передо мной с глубоким порезом на ладони, кровь пропитывает подложенное под нее полотенце, я иглой раню его кожу, а меня занимает лишь легкое прикосновение его пальца к моей ноге.
Интересно, как бы ощущалось это касание без тонкого слоя джинсовой ткани?
На секунду наши глаза встречаются, и я немедленно опускаю взор на его ладонь. Майлз на нее даже не смотрит. Он пристально глядит на меня, и я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на его дыхание.
Почему оно участилось? Потому что я стою так близко? Или потому что больно?
Майлз дотрагивается до моего колена двумя пальцами…
Тремя…
Я делаю вдох и пробую сосредоточиться на работе.
Но не могу.
Он это нарочно. Не просто случайно задел. Майлз трогает меня, потому что ему так хочется. Он проводит пальцами по моей ноге. Со вздохом кладет голову мне на плечо и сжимает мою икру.
Сама не пойму, как мне удается устоять на ногах.
– Тейт… – с болью в голосе шепчет Майлз.
Я останавливаюсь. Сейчас он скажет, что ему больно. Попросит подождать немного. Он ведь поэтому меня трогает? Потому что ему больно?
Майлз молчит, я делаю последний стежок и завязываю нитку узлом.
– Готово, – говорю я и кладу нитку с иголкой на столешницу. Майлз не отпускает меня, а я не отстраняюсь.
Его рука медленно скользит по моей ноге к бедру и выше, к спине.
Дыши, Тейт!
Майлз за талию притягивает меня к себе. Его голова по-прежнему на моем плече. Я инстинктивно обнимаю его за плечи, чтобы не упасть.
Все мышцы моего тела разучились выполнять свои функции.
Я все еще стою, Майлз все еще сидит, но теперь я зажата между его колен – так близко он притянул меня к себе. Майлз медленно поднимает голову, и я невольно опускаю веки – я так нервничаю, что даже взглянуть на него не могу.
Чувствую, как Майлз отводит голову назад, чтобы взглянуть мне в лицо, но мои глаза по-прежнему закрыты. Смыкаю веки еще крепче. Не знаю почему. В этот момент я вообще ничего знать не хочу. Только его.
Кажется, Майлз намерен меня поцеловать.
Я сама хочу, жажду поцеловать его.
Рука Майлза медленно скользит по моей спине до тех пор, пока не достигает шеи. Такое чувство, словно там, где он дотрагивается до меня, остаются следы. Губы Майлза почти касаются моей щеки. Они так близко, что неясно – это его губы или дыхание я чувствую своей кожей.
Я сейчас умру, а в этой дурацкой аптечке нет средства, чтобы меня спасти.
Пальцы Майлза крепче обхватывают мою шею, и… он меня убивает.
Или целует. Не уверена, что именно он делает, потому как особой разницы нет. Его губы на моих губах словно жизнь, смерть и перерождение – все одновременно.
Боже, он меня целует…
Его язык у меня во рту, нежно поглаживает мой, а я даже не помню, как это произошло. Неважно.
Не отрываясь от моих губ, он встает и прижимает меня к стене. Рука, которая придерживала мою голову, теперь опускается на талию.
Боже мой, какой властный рот…
Черт побери, у Майлза только что вырвался стон…
Рука от талии медленно перемещается к бедру.
Убей меня… просто убей…
Майлз забрасывает мою ногу себе на пояс, прильнув всем телом ко мне. Это так восхитительно, что я издаю стон прямо в его губы.
И на этом все кончается…
Почему он отстранился? Нет, не останавливайся, Майлз…
Он опускает мою ногу и тут же упирается ладонью в стену, словно боясь упасть.
Нет, нет, нет… продолжай… вернись к моим губам…
Я хочу заглянуть ему в глаза, но они закрыты, будто жалеют о содеянном…
Только не смотри, Майлз… Не хочу видеть сожаления в твоем взгляде…
Мы оба молчим и пытаемся отдышаться. После нескольких глубоких вдохов Майлз отталкивается от стены и подходит к раковине. Пока он не отвернулся, глаза, к счастью, у него были закрыты. Теперь же Майлз ко мне спиной, и я не наблюдаю сожаления, которое он явно испытывает. Майлз берет ножницы и отрезает полоску бинта.
Я приклеена к стене. Так и останусь тут навсегда, словно кусок обоев.
– Не надо было этого делать.
Голос у Майлза холодный и твердый. Словно металл. Словно меч.
– Я же не возражала.
У меня голос совсем не железный. Он похож на воду. Он сейчас испарится.
Майлз перебинтовывает руку и поворачивается ко мне.
Взгляд у него такой же жесткий, как голос. И холодный. Как сталь. Как кинжал, перерубающий ниточку, на которой держалась смутная надежда – та, которую подарил мне его поцелуй.
– Больше никогда не позволяй мне этого делать.
Но я хочу, чтобы он делал «это» – хочу больше, чем праздничный ужин. Но Майлзу не отвечаю ничего. Не могу говорить, потому что его сожаление комком застряло в горле.
Майлз открывает дверь и выходит.
Я по-прежнему приклеена к стене.
Как…
Это…
Понимать?!
* * *К стене я больше не приклеена.
Теперь я приклеена к стулу.
За столом я сижу рядом с Майлзом.
С Майлзом, с которым не заговаривала с тех пор, как он назвал себя, нас и наш поцелуй словом «это».
«Больше никогда не позволяй мне этого делать».
Однако я бы не смогла ему помешать, даже если бы попыталась. Я настолько жажду «этого», что даже пропал аппетит, а ведь я так люблю ужин на День благодарения. Иначе говоря, мне ужасно хочется «этого», и я не имею в виду еду на тарелке.
«Это» – значит Майлз. Мы с ним. Я, целующая его. Он, целующий меня.
В горле внезапно пересохло. Я тянусь за стаканом с водой и тремя большими глотками осушаю половину.