Лето злых духов Убумэ

– Однако утверждают, что ее беременность была обнаружена сразу же после того, как ее муж – который, кстати, согласно довольно распространенной практике, взял фамилию жены и был принят в ее семью в качестве приемного сына, – исчез. И к тому моменту она была уже на третьем месяце.

– Ах, так вот откуда взялась двадцатимесячная беременность. И все же… – Кёгокудо умолк. Его взгляд вновь рассеянно скользнул на веранду.

Мгновение поколебавшись, я решил посвятить его во все подробности слухов и сплетен, которые мне удалось собрать.

– Как ты сам понимаешь, бо́льшая часть всего этого не заслуживает доверия – и тем более невероятно, насколько широко разошлись слухи.

– Чем более невероятны слухи, тем больше они радуют толпу. Итак, сэнсэй, позволите ли вы мне узнать для моих дальнейших рассуждений, на что оказалась способна сила народного воображения?

В конце концов, Кёгокудо выказал интерес к этому делу. Очевидно, главной причиной этого было участие в нем его младшей сестры.

– Ну, значительная часть всего этого представляет собой банальные рассуждения о карме, о которых ты говорил раньше. Одна из идей заключается в том, что предок матери, живший много поколений назад, совершил детоубийство, и теперь призрак ребенка проклял женщину; или же что многие поколения назад бесплодная невеста одного из предков мужа подвергалась жестоким издевательствам и в конце концов была убита, и теперь ее призрак мстит потомку ее мужа. Разумеется, история, которая сразу пришла тебе в голову – о том, что женщина завела любовника, – тоже имеет место. Ею объясняют истинную причину исчезновения мужа женщины. Согласно этой версии, он не просто исчез, но был убит любовником и теперь его призрак мстит жене, наказывая ее столь долгой мучительной беременностью. По этой версии, отец ее ребенка – не пропавший муж, а любовник. Еще одна догадка предполагает, что ее муж все еще жив, но у него есть какая-то особенная причина, чтобы прятаться. В этом сценарии его жена была изнасилована вскоре после того, как он исчез, и в результате забеременела. Она хочет, чтобы ее муж, который ничего не знает о том, что произошло, вернулся домой, но, если она родит этого ребенка, то станет очевидным, что он не является отцом, так что…

– Так что она просто «сдерживается»? Хотел бы я посмотреть на того, кто смог бы так долго сдерживать хотя бы кишечные газы – не говоря уже о родах!

– Но это же просто сплетни, досужая болтовня. Ей не требуется логическая аргументация. Есть, однако, и еще более занятные. Например, что отец ребенка – обезьяна и женщина не хочет рожать покрытого мехом младенца…

– И поэтому она просто тянет время? Это уже полностью выходящая за границы здравого смысла демагогия. Я надеялся хотя бы на что-нибудь, имеющее в своей основе крупицу смысла, но все это просто безобразно. Из этой истории не сделать даже сценарий для комедийного фильма. Ей недостает как стиля, так и содержания.

– Пожалуй, это действительно так. Однако одна из сплетен показалась мне немного более интересной. В ней говорится, что исчезнувший муж во время войны отправился в Германию, где работал в нацистской лаборатории, разрабатывая секретное лекарство. Когда война закончилась, он привез это лекарство в Японию и использовал свою жену в качестве подопытной в своих экспериментах.

– Какого рода экспериментах? Что можно получить, задерживая роды? Тебе следовало бы найти что-нибудь получше, чтобы назвать это «интересным».

– Нет никакого смысла в том, чтобы сердиться на меня, ведь не я же распространяю эти слухи. В любом случае, согласно этой истории, эксперимент состоит вовсе не в том, чтобы задержать день естественных родов. Ее муж якобы пытался культивировать человеческие клетки, чтобы создать дубликат другого человека. Если так, то это звучит правдоподобно, как ты думаешь?

– Клонирование?.. Ну, теоретически, пожалуй, что да. Но точно не с сегодняшними технологиями. Для подобного потребуется еще сотня лет.

– Но мы ведь не обсуждаем сейчас реальную историю. Мы говорим о зародившейся в невежественной толпе дурацкой и безумной сплетне – сплетне, которая утверждает, что жизнь, растущая в утробе этой женщины, – это не кто иной, как сам фюрер, Адольф Гитлер.

Кёгокудо закатил глаза к потолку и глубоко вздохнул. Затем он тихо рассмеялся, словно был поражен тем, насколько безнадежно жалкой оказалась моя история.

– Если б я знал заранее, что ты заставишь меня выслушать все это, я в ту же минуту закрыл бы магазин и лег спать. Когда я представляю себе людей, которые ходят по улицам, размышляя о подобных вещах, мне хочется умереть.

Действительно, пока я слушал сам себя, рассказывая все это, история становилась все больше похожей на самый низкопробный тип сплетен, безосновательных и бессодержательных. К тому же все это были клевета и злословие. Мне стало немного стыдно за то, что я счел все это интересным, когда впервые услышал.

– И кто же эта несчастная женщина, о которой люди говорят столь ужасные и жестокие вещи? – поинтересовался мой друг таким страдальческим тоном, словно ему была невыносима сама мысль об испытаниях, с которыми ей пришлось столкнуться.

– Как ты и предположил, это женщина, находящаяся в крайне затруднительном положении, поскольку ей необходимо проконсультироваться у хорошего врача, однако она не может этого сделать. Причина в том, что ее семья владеет собственной клиникой акушерства и гинекологии. Больше того, это их старинное семейное дело, которое они ведут со времен эпохи Эдо.

– О, я практически уверен, что в Эдо не было акушерства и гинекологии – трудно представить, чтобы они занимались этим так долго.

– Нет, все именно так. Согласно их родословной, глава семьи в те времена служил врачом у одного даймё[43] на Сикоку. Иными словами, он был придворным лекарем. Когда произошла Реставрация Мэйдзи[44], преданный доктор последовал за даймё в Токио и в те смутные времена основал там большую клинику. Поэтому это их семейное дело. В ранние годы эпохи Сёва[45] клиника процветала, и они занимались разными направлениями, терапией и хирургией. Однако по какой-то причине, с началом Японо-китайской войны[46], их дела начали идти все хуже и хуже, и сейчас они занимаются исключительно акушерством и гинекологией. Судя по всему, в течение ряда лет во главе клиники не было ни одного выдающегося врача, и они не слишком далеко ушли от тех дней, когда доктор смотрел на твои вены и, подобно хироманту, читающему линии на ладони, угадывал, что с тобой не так. Не совсем тот подход, который может быть востребован в наше время. Как ты и говорил, сегодня медицина каждый день продвигается вперед.

Ты можешь подумать, что они могли бы нанять действительно способного и образованного доктора, но все не так просто. Они не могли позволить себе прервать фамильную линию, берущую начало от прославленного придворного врача. Так что в конечном итоге решили принять в свою семью сына – молодого блестящего специалиста, – выдав за него свою дочь, едва он окончил университет.

– Так он и есть тот самый пропавший муж?

– Да, именно. И теперь их дочь стала жертвой некоей необъяснимой мучительной болезни и никак не может разрешиться от бремени. Начинают ползти странные слухи. Но, будучи авторитетной клиникой, которая гордится своей историей, они не могут просто отправить свою дочь в какую-нибудь другую клинику, верно? Потому что это вопрос репутации. Если все выплывет наружу, они потеряют даже тех немногих пациентов, которые у них все еще есть. Их преследовало одно несчастье за другим, за каждым ударом судьбы следовало новое потрясение, так что они отступали все дальше и дальше, пока не оказались загнаны в угол…

Ответа не последовало. Кёгокудо молчал.

«Что ж, похоже, я наговорил слишком много».

В горле у меня пересохло. Однако ранее я выпил мой ячменный чай залпом, и чашка, стоявшая передо мной, была пуста. Я уже решил, немного поколебавшись, что попрошу у Кёгокудо еще одну, когда он наконец заговорил:

– Сэкигути-кун… Эта клиника, случайно, не клиника Куондзи на станции «Дзосигая»? А принятый в семью сын, который исчез, – его имя не Макио?..

Да, именно так оно и было.

– Так ты что, все это знал заранее? До чего же ты дурной человек… А я тут стараюсь изо всех сил и рассказываю тебе эту историю, проявляя чудеса красноречия, как последний дурак!..

Я почувствовал на себе его взгляд. Это был один из его испепеляющих взглядов.

– Ты!.. Так ты хочешь сказать, что действительно так и не понял – ни когда слушал эту историю, ни когда рассказывал ее, – о ком на самом деле шла речь? – требовательно спросил мой друг. Выражение его лица становилось все более суровым. – Если б я был на твоем месте, то полностью перестал бы доверять своему мозгу. Он, очевидно, совершенно не считает нужным вносить вещи и обстоятельства в хранилище памяти.

Я не представлял, о чем он говорит.

– Что… что ты имеешь в виду? Почему ты так сердишься?

– Так ты совсем не помнишь Макио Куондзи, до женитьбы – Макио Фудзино по прозвищу Фудзимаки? У тебя не сохранилось о нем ни единого воспоминания?

– А?..

Где-то на границе моей памяти возник смутный расплывчатый образ, и в то же мгновение он обрел форму: очки в толстой оправе, добродушное лицо, раздражающе замкнутый… Это было лицо нашего сэмпая[47], мечтавшего поступить на медицинский факультет.

– Тот самый Фудзимаки-сан? Нет… Но я думал, что он уехал в Германию. Разве он не…

– Так ты думаешь, что он поехал в Германию и просто оставался там в течение всей войны и после войны, живя в мире и спокойствии? Были ли вообще люди нашего поколения, которых бы не призвали? Даже ты, которому полагалась отсрочка как студенту естественнонаучного факультета и будущему ученому, был послан в учебный лагерь из-за бюрократической ошибки.

– Это правда… Но ведь ты не был призван, Кёгокудо, разве нет?

– Мы говорим не обо мне.

Кёгокудо покривил рот и наклонил свою чашку, чтобы допить последние остававшиеся там капли ячменного чая.

– Это правда, что Фудзимаки-си[48] отправился в Германию. Хотя неясно, какие у него там были связи и, если уж на то пошло, почему он хотел поехать именно в Германию. Но если я правильно помню, он вернулся год спустя после начала войны. То есть, можно сказать, тотчас после начала войны, поскольку события в любом случае начали разворачиваться лишь ближе к концу предыдущего года. После этого он поступил на медицинский факультет Императорского университета[49], где собирался окончить курс. Но когда спустя три года положение на фронтах ухудшилось, его призвали и отправили воевать в качестве рядового солдата. К счастью для него, война закончилась прямо перед тем, как его послали на передовую в Сибирь; он чудом был демобилизован, восстановился в университете, получил наконец ученую степень, о которой всегда мечтал, и врачебную лицензию…

– И был принят в семью Куондзи. Вот, значит, как все было…

– Слухи о связях с нацистами и прочем в этом роде, возможно, проистекают из его биографии. Я уже довольно долго ничего о нем не слышал, но исчезновение… – Кёгокудо умолк, и слово «исчезновение» повисло в тишине.

Макио Фудзино учился на класс старше нас в нашей старшей школе старого образца[50]. Он был тихим мальчиком, застенчивым настолько, что это почти граничило с трусостью или малодушием, и всегда стремился стать врачом. Я не мог даже предположить, чтобы мой друг оказался в центре всего водоворота событий, о которых я собирал сведения, – какая слепота с моей стороны! Начать с того, что я совершенно не представлял, что происходило с ним после войны, а также не подумал о том, чтобы связать прозвище Фудзимаки с именем Макио Куондзи. Теперь же воспоминания о моем школьном товарище оживали одно за другим.

– Когда мы учились в школе, он, кажется, был влюблен в одну девочку, верно? Она была из такой семьи… я точно не помню… но они ведь тоже были врачами?

– Да, правильно. Летом тридцать девятого года мы все вместе отправились в храм Кисимодзин[51] на праздник. Там он встретил девочку из семьи Куондзи и простодушно влюбился в нее с первого взгляда. Вспомни, как мы подшучивали над ним из-за того, что он витал в облаках… Что ж, полагаю, он вернулся после войны и воплотил свои мечты в жизнь: получил диплом врача и любимую девушку.

Как можно было догадаться по тому, как Кёгокудо наизусть зачитывал отрывки из старинных книг, его память была поистине необыкновенной.

Что же до меня, то этот неожиданный поворот событий буквально лишил меня дара речи.

Кёгокудо сначала по привычке тер пальцами подбородок, но затем его рука постепенно поднялась вверх, и теперь он усердно чесал голову, запустив пальцы в длинные растрепанные волосы.

– Почему ты пришел ко мне с этим разговором? Разве я не живу здесь в уединении именно потому, что подобные вещи мне отвратительны?

Его рука снова вернулась к подбородку, и мой друг опустил глаза. Он выглядел точь-в‐точь как писатель Акутагава Рюноскэ на виденных мною фотографиях: задумчиво нахмуренные брови и взлохмаченная копна волос. Некоторое время Кёгокудо сидел так, не двигаясь.

Неожиданно он взглянул на меня и тихо произнес:

– Знаешь, что… – Сейчас мой друг был еще больше похож на Акутагаву. – Теперь, когда стало известно, что в центре всего этого происшествия – наш знакомый, мы больше не можем оставаться безучастными наблюдателями, верно? – Кёгокудо снова опустил глаза. – Но это… это не по моей части.

Он еще некоторое время размышлял с выражением Акутагавы на лице, прежде чем продолжить:

– Сэкигути-кун, ты ведь завтра свободен, верно?.. Ты мог бы съездить в частное детективное агентство в Дзимботё[52] за советом? Наш старый друг Энокидзу, который там работает, учился на один класс старше нас, в одном классе с Фудзимаки-си. Он наверняка знает больше нашего о его окружении и может располагать какой-нибудь важной информацией. Едва он услышит о произошедшем, то, я уверен, не останется в стороне. – Затем, с непроницаемым выражением лица, мой друг добавил: – Ты должен взять на себя эту ответственность.

На этом он закончил.

Было уже позже десяти вечера, когда я наконец попрощался с Кёгокудо. Снаружи уже совершенно стемнело, но почти не стало прохладнее.

Продавец книг предупредил меня, что в такой час я обязательно споткнусь и кубарем полечу с холма, и настаивал на том, чтобы я взял переносной бумажный фонарь тётин[53]. Я сказал ему, что взял бы карманный электрический фонарик, если б у него такой нашелся, но я буду чувствовать себя ходячим анахронизмом, спускаясь по дороге со старинным бумажным фонарем в руке.

– К тому же, – добавил я, – луна сейчас достаточно яркая, так что все будет в порядке.

– Просто смотри внимательно себе под ноги.

В ту ночь пологий склон, ведший от книжного магазина, был, как всегда, совершенно пустынным. Вдоль дороги не было ни единого фонаря, чтобы осветить путь, – только глинобитные стены тускло отсвечивали в лунном свете, простираясь вниз как будто до бесконечности. Вдали, куда они уходили, я ничего не мог разглядеть.

Я чувствовал себя странно.

Попытался вспомнить содержание нашей дневной беседы, но, сколько ни складывал вместе отдельные ее фрагменты, которые я помнил, сколько ни выстраивал их по порядку, смысл целого ускользал от меня. Я думал, что та часть, в которой было доказано, что я не могу различить реальное и воображаемое, была сначала. Или, может быть, это была та часть, в которой говорилось об относительной природе прошлого, увиденного через записи в памяти?

Но действительно ли там был такой вывод?..

Есть область физики, называемая квантовой механикой.

Мы не можем сказать, что происходит в мире, когда мы не смотрим. Например, что по ту сторону глиняной стены… Там может абсолютно ничего не быть. А эта дорога – куда она ведет? У меня возникло обманчивое ощущение, что земля под моими ногами становится мягкой.

Я споткнулся и едва не упал. На мгновение мне показалось, что воздух вокруг моих ног стал густым и вязким, – настолько, что я не мог с уверенностью сказать, где заканчивается поверхность дороги и где начинается воздух над ней.

Как темно… Я не вижу собственных ног.

Если я их не вижу, я не могу знать, что происходит там, внизу.

Что бы там ни было – все возможно.

Убумэ – нижняя часть ее тела поблескивает от крови, – она может стоять в темноте прямо за моей спиной.

И в этом бы не было ничего странного.

Она действительно там?

В то мгновение я почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей, и задрожал от внезапно нахлынувшего ужаса. Я ведь мог просто обернуться и посмотреть, чтобы убедиться, что там ничего нет, что никто не стоит позади меня. Однако…

– Лишь когда мы наблюдаем, нечто обретает форму и свойства.

Мне вспоминались фрагменты рассуждений Кёгокудо.

Если так, то получается, что прямо сейчас… Она может стоять именно там, куда я не смотрю.

– Пока ты не смотришь, мир может быть понят лишь с точки зрения вероятностей.

Это означало, что была вероятность того, что убумэ там стояла.

Я зашагал быстрее.

Но чем больше я спешил, тем сильнее заплетались мои ноги.

– Вероятность того, что ты и весь мир вокруг тебя – лишь призрачная иллюзия, и вероятность того, что все настоящее, – совершенно равны.

Сколько же времени я уже спускаюсь по дороге с холма? Окружающий пейзаж нисколько не поменялся. Эта стена когда-нибудь закончится? И что находится за ней?

Мир, который я вижу сейчас, – реален? Или это просто подделка?

Я весь покрылся потом. В горле пересохло.

Если мир действительно устроен именно так, произойти может что угодно.

– В этом мире нет ничего странного, Сэкигути-кун.

Так вот что он имел в виду.

Она стоит за моей спиной – убумэ. Она растеряна.

И лицо ребенка, которого она держит на руках…

Фудзимаки-сан…

Я уже прошел примерно две трети спуска с холма, когда ощутил внезапный приступ головокружения.