Чекисты

Глава 1

Это была кровавая сшибка двух конных волн казаков, которых Гражданская война развела по разные стороны линии фронта. Может, среди них были и родичи, знакомцы, кто-то вместе воевал в Первую мировую. И теперь все они жаждали одного – убить врага, растоптать. Клинком возвысить свою правду.

Я был хорошим наездником. Но когда мы сошлись, жуткая сила выбила меня из седла. Шашка упала в грязь. И я только успевал уворачиваться от копыт, грозивших втоптать меня в степную сухую почву.

Дело даже не в том, что это было страшно. Просто я ощущал себя щепкой, которую несет водопад. Ржание коней вокруг, выстрелы. Мелькают копыта. Падают лошади и люди. Брызжет кровь. И я не могу сделать ничего, потому что барабан револьвера опустел. Голова ходит ходуном. По шее льется кровь. Слаб я, мне нечего противопоставить этому потоку.

Надо мной, осадив лошадь и приподнявшись в седле, навис огромный казак. Он поднял шашку. И я осознал, что отвоевался – меня сейчас разрубят пополам.

А потом стальная молния клинка снесла казака. И красный командир Фадей Селиверстов заорал:

– Не зевай!

Он выстрелил в еще одного противника. И каким-то чудом вытащил меня из свары.

Этот жестокий бой, где я остался жив силой провидения да крепкими рукой и словом Фадея, мне снился уже который год. И во сне, как тогда наяву, острыми когтями меня царапало ощущение собственной беспомощности. Вот оно опять навалилось и прошло. И меня повлекло по радужной волне. Пришло спокойствие. А потом я вздрогнул и очнулся.

Отсутствовал в этом мире каких-то пару минут. Изможденный вечной бессонницей и нервным напряжением, прямо за рабочим столом я отключился, провалился в текучее марево, где жили образы прошлого. И где страх всегда сменялся вольным покоем.

Я потер виски, возвращаясь на твердую землю. И поймал на себе сочувствующий взгляд Фадея. Это фигура из моего прошлого, которую я будто вытащил из нахлынувших сонных воспоминаний в настоящее.

Конечно, никуда я его не вытаскивал. Он со мной всю мою сознательную жизнь. Вон, устроился на стуле напротив меня, смотрит с сочувствием и тревогой. Невысокий, массивный, с широченными могучими плечами. С Гражданской войны его лицо сильно округлилось, лоб прорезала глубокая морщина, а на поседевшей голове появились обширные залысины. А выдающийся нос картошкой остался все тем же. И глаза все такие же ярко-синие, умные, но уже далеко не такие задорные, а больше ироничные.

Фадей был одет в безукоризненно отутюженную военную форму. По две шпалы в каждой малиновой петлице. Бывший казачий десятник, разведчик-красноармеец, сегодня он старший лейтенант госбезопасности и мой заместитель.

Ну а мой гражданский пиджак ни о чем не говорит. Я ведь капитан госбезопасности, заместитель начальника областного Управления НКВД и одновременно начальник Управления государственной безопасности. Только форму надеваю редко.

Я пододвинул к себе стопку утренних газет. «Известия» от 28 мая 1938 года. «Фашистские бомбардировщики в одиннадцатый раз атаковали испанский городок Фрагу»… «Мы дадим фашистам бой» – песня батальона имени Тельмана испанской республиканской армии.

Испания. Мои друзья бьются там в составе интербригад с фашистами. В основном с немцами – те вовсю пробуют силы в Европе. Испанские перспективы для нас неважные. Не приведи господи, если это репетиция большой войны…

Что еще? О как! Американский журнал «Тайм» признал канцлера Германии Адольфа Гитлера человеком года. За объединение немецкого народа – то есть за оккупацию в марте Австрии. Не рановато ли подсуетились? Год только начался…

– Совсем ты вымотался, – сочувственно произнес Фадей. – На ходу спишь. Тебе на рыбалку бы. Да поутру.

– Не томи душу, злыдень, – мечтательно вздохнул я, поскольку рыбалка была моим любимым и чаще недостижимым видом досуга. – А сам-то! Живешь на работе. Жена и дочки тебя не видят.

– Время такое, – вздохнул Фадей. – Тяжелое.

– Время, черти его дери. Время.

Время коварно – это да. Оно течет слишком быстро. И, как морская волна, выносит на берег щепки разбитых надежд и ожиданий.

Вон, вспомнить двадцатый год. Жили мы безоглядно, на всю катушку, не боялись ни смерти, ни бога, ни черта. Готовы были сложить буйные головушки за светлое будущее, которое совсем рядом. Главное – выгнать интервентов и эксплуататоров. И будет всем счастье. Вот оно, то светлое будущее. Теперь я усталый и угрюмый. С ноющими старыми ранами. И живу в тени тезиса о нарастании классовой борьбы с развитием социализма. То есть дальше врагов народа будет все больше. Значит, больше работы мне, карающей длани советского государства…

Я пододвинул к себе кипу папок. Вот она, классовая борьба – во всей красе. В материалах агентурных дел. В приговорах Троек. В бессонных ночах и тягостных сомнениях – а не снится ли мне все это? Нет, не снилось.

– Ну, так что там с «путейцами»? – возобновил я прерванный разговор.

– Все на мази, – расплылся в широкой доброй улыбке Фадей. – Народец в предвкушении и доволен. Сегодня пойдут на дело.

– Агенту доверяешь?

– Как себе.

– Поверим на слово. – Я постучал пальцами по столу – он у меня старорежимный, от царских чиновников, массивный, с резными тумбами, покрытый синим сукном. – Кого берем на мероприятие?

– Вот, – Фадей протянул мне папку с планом под грифом «Секретно». Там все – расстановка личного состава, места дислокации и задачи. Сигналы. Схемы. Сделано идеально и продумано до мелочей. Мой заместитель большой мастер планов и бумажек.

Я одобрительно хмыкнул:

– Дельно!

Тут дверь распахнулась. Без стука и звука. Начальственный обход.

Высокий, статный, седой майор государственной безопасности Гаевский уже третий год держал в своих руках штурвал нашего корабля. И привычек не менял – любил лично обходить дозором свои владения. Входил обычно без стука. Интересовался по-отечески делами. Пожимал руки. Напутствовал. Таким образом хотел держать все под неусыпным контролем.

У всех свои чудачества. Не страшно. Руководителем он был в целом терпимым, если не обращать внимания на некоторые опасные моменты. Не злопамятный, тактичный, хотя порой язвительный, а иногда выходящий из себя. Полная противоположность прошлому начальнику – черноморскому матросу, из тех, которые одно время выбивались в руководство ВЧК. У того через два цензурных слова звучало десять матюгов, да еще вечный трубный рев на подчиненных, хватание за именной маузер, пожалованный Дзержинским.

За начальником УНКВД как хвост тащился в вечно мятом кителе, со щетиной, невысокий, длиннорукий, худощавый, с жиденькими волосами, неопределенного возраста – от двадцати пяти до пятидесяти, Ефим Грац. Это наш начальник временной специальной следственной группы. Пламенный и бестолковый оратор, известный факир – в его руках как по волшебству из пустоты возникали троцкистские группы и антисоветские подполья.

– Как, товарищи, работается? – по-отечески спросил Гаевский, окидывая глазами кабинет и останавливая взор на плане мероприятий.

– Готовим операцию, товарищ майор, – отчеканил я. – Агентурное дело «Путейцы». Источник внедрен в банду, занимающуюся хищениями железнодорожных грузов. Сегодня на заводском тупичке преступники намерены подогнать грузовик и распотрошить пару вагонов. Есть шанс взять их с поличным.

Гаевский недовольно поморщился:

– Вы подменяете милицию.

– Это грузы военного назначения, – возразил я. – Нельзя всякой шпане давать возможность запускать загребущую руку в сокровищницу РККА.

– У РККА нет сокровищниц. Есть военные склады, – начал нудить Грац и звучно шмыгнул носом. Он все время шмыгал носом, что сводило на нет пафос речей.

– Не придирайтесь, Ефим Давидович, – снисходительно улыбнулся Гаевский. – Эта словесная витиеватость у Ермолая Платоновича после командировок на сказочный Восток, то есть в Среднюю Азию… Работайте, товарищи. С богом не скажу, поскольку он существо мифическое. Но удачи пожелаю.

И пожал нам руки. Ну просто отец солдатам…

Глава 2

Как же здесь тесно! Ноги не вытянешь. Фадей, шутник, засунул своего начальника в закуток чуть просторнее собачьей будки на крыше брошенного кирпичного ремонтного корпуса. Специально, что ли, чтобы не задавался? Но он инициатор операции. Ему все карты в руки.

Наша засада обосновалась на железнодорожных путях, отходящих от «Пролетарского дизеля». Во время строительства завода здесь был крупный перевалочный пункт стройматериалов, техники и оборудования. Теперь остались разъездные пути, частично брошенные складские и административные строения. Раньше здесь кипела жизнь. Сейчас отстаиваются вагоны под загрузку или после таковой.

Воришкам здесь как медом намазано. Площадь большая, так что охранники ВОХР не успевают уследить за всем. А бывало, что и сами участвовали в разворовывании грузов.

Обычно расхитители работают по мелочам. Но только не шайка вора в законе по кличке Перс. Эти тащили по-крупному. Даже грузовик-полуторку по случаю достали – один из бандитов шоферил на базе снабжения Потребкооперации.

Ох, нога затекла. Тесно, душно. И пыльно. Все время чихнуть хочется, но нельзя. И черная железнодорожная тужурка давит – размер маловат. И майская ночь выдалась прохладная.

Сам Фадей пристроился в старом административном здании. Оно комфортнее. А еще там отличный наблюдательный пункт. Оттуда он и подаст сигнал на задержание.

Надо отдать должное моему заместителю – расставил бойцов он так, что шансов скрыться у бандитов практически нет. Все перекрыто. Лишь бы пришли. Лишь бы их никто не спугнул. Лишь бы злодеи нас не заметили раньше времени, палить не начали и кого из сотрудников не задели бы.

Чего гадать? Боевая операция – это всегда неопределенность и случайность. А случай может завести куда угодно. Так что нечего мандражировать. Нервы еще пригодятся.

Вагон будут потрошить метрах в тридцати справа от меня. Начнется у ребят дельце. Потащат они ящики. А тут я, как ангел небесный, с крыши! И отовсюду бойцы лезут – кто в форме, кто в партикулярном платье. Красота! Лишь бы воры пришли на представление!

Я сегодня простой боец. Мое присутствие совсем не обязательно. Но тянет старого кавалериста на подвиги. Не упускаю случая вырваться из бумажной клетки докладных, рапортов, отчетов и планов. Однако дело не только в этом. На таких мероприятиях обязательно накопаешь что-то ценное. Кусочек информации, не хватающей до полной картины. Ниточку, за которую можно потянуть. Настроения людей. Это пульс жизни города. И, как руководитель НКВД, я обязан его ощущать.

Бандиты идут на дело не в первый раз. Сначала подломили продовольственный магазин в Затурском районе. Потом кассу в заготконторе в Синих Озерах. И теперь решили поживиться здесь. Получили наводку, что хороший груз пойдет.

Эшелон воинский. И от греха подальше охрану мы сняли. Рисковать красноармейцами нельзя. Подручные Перса в Озерах оглушили охранника. А в продмаге накололи на нож двоих – люди едва выжили. Сейчас душегубы решили не останавливаться перед убийством. У одного обрез. У главаря револьвер и любимая финка.

Чтобы снять караул, пришлось выдержать настоящую словесную баталию с военными, гарантировать им целостность имущества – дорогостоящих запчастей для техники. Для чего это железо бандитам? Значит, имели каналы сбыта.

Железнодорожный военный комендант заверял:

– Наш боец уложит любого диверсанта. А вы мне про какую-то шпану.

– Нам нужно их с поличным взять. Ничего с грузом не случится. Там наши ребята в каждой будке и канаве.

– Под вашу ответственность!

– Под нашу, – кивнул я. – Нам не привыкать.

В общем, сняли караул. Всех посторонних во избежание неприятностей убрали подальше. Только плакат со светящимися лампочками не успели повесить: «Добро пожаловать, люди добрые. Грабьте».

Время уж за полночь, судя по фосфоресцирующим в темноте стрелкам моих командирских часов. Ну и где ты, Перс? Где твоя воровская удаль?

Я чуть не впал в дрему, обхватив зябко плечи руками. Вздрогнул, когда услышал голоса. Как молния мелькнуло в сознании: «Они!»

Затаив дыхание, прислушался к скрежету взламываемых замков. К негромким веселым матюгам. Шум отодвигаемой вагонной двери. Звук мотора – это они полуторку прямо к путям подогнали, чтобы не напрягаться. Вот наглые!

Хлопок выстрела… Это Фадей напомнил о себе. И дал отмашку на задержание.

И тут же вопли:

– Стоять! НКВД!

Взмыли вверх осветительные ракеты. Не как днем стало, конечно, но супостата рассмотреть и отличить от своего теперь можно.

Я выскочил из своего укрытия, сжимая наган. Черт, еле ноги двигаются. Окаменел там. Но времени терять нельзя.

Взревел мотор. Хлопнула винтовка. Двигатель грузовика заглох. Отлично, полуторку тормознули!

С края крыши я увидел бегущего внизу тщедушного человека. Был он передо мной как на ладони. А резко он улепетывает. И никакой реакции на грозные крики в его адрес:

– Стой! Стреляю!

Если правый фланг в суете оголили, может и уйти. Ну а я на что?

Описывать мой мыслительный процесс – это долго. На самом деле все происходило в движении, за считаные секунды.

С двухметровой высоты я спрыгнул на землю, прямо перед бандитом, с криком:

– Стой!

Хотел сбить его на лету, но не рассчитал.

На миг мы очутились друг напротив друга. Низкорослый, юркий противник злобно щерится. Типичная уголовная шваль. И рефлекс у него подлый сработал. Выкинул руку из-за пазухи. Мелькнуло лезвие. Для блатного финка, как пудреница для институтки, – всегда должна быть под рукой и готова к употреблению. И лезвие должно быть не только заточено как бритва, но и помножено на твердую решимость пустить его в дело.

Решимость была. И устремилась стальная смерть прямо мне в живот. Нож в ближнем бою не хуже пистолета. Пропорет мою черную железнодорожную тужурку с медными пуговицами в два ряда, войдет в плоть. А я выстрелить не успеваю!

Каким-то чудом я, матерый гимнаст, изогнулся и отскочил, избежав ранения. Но следующее движение ножа меня достанет!

Бандит подался вперед, чтобы пронзить меня вторым выпадом. И тут я засветил ему рукояткой револьвера по голове.

Треск. Стук падающего тела. Готов. Можно не проверять. Лишь бы очухался. Мне с ним еще поговорить надо.

Отовсюду слышались крики. Ругань. Характерные звуки пересчета ребер. И еще пара выстрелов. Операция двигалась к финалу…

Глава 3

– Не хочешь жить как человек, – укоризненно произнес я, глядя на тщедушного Перса, который недавно пытался пощекотать меня финкой.

Это такой продукт воровской селекции – мелкий, изможденно худой. Со злобным оскалом, обнажающим металлические фиксы. С бойким язычком и наглостью, перемежаемой со страхом за свою шкуру.

Пятерых задержанных мы отвезли в Управление. Теперь они дают показания в комнатах для допросов. Шестой, тяжелораненый, – в больнице. Вряд ли выживет, но не жалко. Нечего за обрез хвататься. Теперь, главное, не сболтнуть о незавидном состоянии его здоровья участникам шайки. Узнают, что их кореш готов отправиться к чертям на сковородку, тут же станут все на мертвого валить.

– Да я и живу как человек, а не как овца, – вор потрогал окровавленную повязку на голове – хорошо я его приложил, аж на душе тепло. – Это овцы с работы домой и обратно. И ждут, когда их стричь будут.

– Так и запишем. Трудовой народ, по мнению рецидивиста Сахарова, – это тупые овцы.

– Гражданин начальник, – урка поежился, вспомнив, что он не в родной для него милиции, а в госбезопасности, где длинный язык и до расстрельной стены доведет. – Это же поэтическое сравнение. Это я так!

– Поэт, значит. Ну и какой стих сложишь о своей преступной деятельности?

– Черт попутал. После последней ходки – ни-ни. А тут пацаны местные говорят – пошли, поможешь груз на путях перетащить. Не знал, что крадут.

– Чего?!

– Ну ладно. Предполагал. Признаю вину. Оформляйте чистуху. И на Север. ГУЛАГ – родной дом для вора.

– Эка ты разогнался. Дельце у тебя не первое. Да еще с покушением на мокруху. Но даже не в этом сермяжная суть. Эшелон военный. Поэтому преступление у тебя государственное. И покушение на жизнь сотрудника НКВД при исполнении добавь.

– Так я же не знал! Вы, гражданин начальник, в робе были, а не в форме!

– Так тебе кричали.

– Ну а я не слышал!

– Это ты тройке при областном НКВД объяснишь. Если спросят. Но это вряд ли. Так что был честный вор, а стал контрреволюционный элемент. И попрощаюсь я с тобой, Перс, навсегда.

Вор стал белый, как накрахмаленная простыня. И судорожно сглотнул:

– Но это неправильно! Не по совести!

– Все правильно. Ты ни народу, ни родным не нужен. Ты тля и паразит. А паразитов даже с собак вычесывают.

– Ну это… Я сотрудничать готов. Всех сдам. Мне никто не брат. Только не на тройку.

– Я слушаю.

Он начал выдавать что-то жалкое про корешей и малины, про скупщиков, кому толкал товар. Меня это не особо интересовало. Отправлю информацию милиции.

– Ты еще подумай, – сказал я и вызвал конвоира.

Вот же распоясались, твари уголовные. В первые годы советской власти их социально близкими именовали. Мол, тоже жертвы царизма. Как не станет эксплуататоров, так и воровать незачем будет. Эксплуататоров нет, а эти паразиты все так же норовят залезть в чужой карман и народ овцами величают. Да еще в ГУЛАГе свои законы заводят. Вот кого к стенке надо ставить. И изжить как класс.

Среди задержанных попалась пара человек, работавших на «Пролетарском дизеле» и сбитых Персом с пути истинного.

Один, тупой и здоровый, трудился в котельной. С детства шатался по колониям для беспризорников да тюрьмам. Советская власть ему работу дала, жилье, посчитала, что он человеком стал. И ошиблась.

Он смотрел на меня очумело и все долдонил:

– А я чего? А я ничего. Мне сказали идти – я и пошел. Хавку пообещали, деньжат. Говорят: вскрывай дверь на вагоне. Я и вскрыл. А чего?

Другой – ростом поменьше и умом пошустрее, фрезеровщик, из городских, сразу понял, куда дело идет, и чистосердечно признался. Понимая, что этого недостаточно, выдал:

– Тоже мне, нашли врагов народа. Вон, Богдан котел в цеху рванул в прошлом году. Говорит, это протест против неправильного коммунизма. Он, значит, за правильный коммунизм. Ну и дальше котлы будет взрывать.

– Кто рванул? – не поверил я своим ушам.

– А мне зачтется? Что я раскаялся и желаю принести пользу.

– Зачтется, не бойся. Жить будешь.

Фрезеровщик выдал все. Богдан Кирияк, слесарь из сборочного цеха. Скрытый террорист.

Получалось, на заводе «Пролетарский дизель» действует вполне реальная террористическая организация. И прошлогодний взрыв был не последним. Как я и предполагал…

Глава 4

– Нина Иосифовна, вы очаровательны как всегда, – польстил я секретарше начальника, отчаянно барабанившей по круглым клавишам массивной пишущей машинки.

Секретарша была сухощавой женщиной неопределенного возраста, не лишенной некоторого высокомерного женского вызова, выражавшегося в модном и дорогом оформлении себя любимой – тронутые кармином ярко-красные губы, фильдеперсовые чулочки, креп-жоржетовые платья. Для кого это делалось – непонятно. К мужчинам она относилась холодно и высокомерно, включая самого Гаевского, который таскал ее за собой с одного места службы на другое лет десять. Она была из тех суровых дев, что все обо всех знают, всеми пытаются крутить и искренне считают, что способны управлять конторой куда лучше руководителя – и не всегда это мнение безосновательно.

В ответ на комплимент я услышал строго-осуждающее:

– Опаздываете! Все уже на месте!

Я не опаздываю, а прихожу минута в минуту. Нет у меня обыкновения заявляться пораньше, дабы польстить начальству.

Кабинет был просторный, стандартный. Толстая красная ковровая дорожка. Огромный стол в форме буквы «Т» с телефонами – городским, внутренним и ВЧ, то есть высокочастотной спецсвязи. Массивные стулья с красными сиденьями и вырезанными на спинках звездами. Дубовые панели на стенах. Книжный шкаф. Портреты Сталина и Ленина – друг напротив друга, будто ведут бесконечный спор о праве наций на самоопределение.

Народ в сборе. Тут заместитель начальника по кадрам, главный тыловик, начальник Управления Рабоче-крестьянской милиции, руководитель отдела мобилизационной работы, начальники тюрем и пожарной охраны. И еще парочка особо приближенных. Людно, как на демонстрации. Ну так и ведомство у нас солидное.

Руководитель секретариата ведет протокол совещания. Все с секретными блокнотами и перьевыми ручками, преданно смотрят на начальника. Откуда у наших людей подобострастие к начальству? Я лично его лишен напрочь, поэтому всех глубин этого странного чувства, особенно в государстве рабочих и крестьян, постичь не в состоянии.

– Наконец-то, – укоризненно произнес майор госбезопасности Гаевский. – Только вас и ждем, Ермолай Платонович.

– Бессонная ночь, – развел я руками. – Взяли банду расхитителей железнодорожных грузов.

Я коротко доложил о результатах ночной операции. Воодушевления начальственного не увидел.

– Мельчим, товарищи. Мельчим, – Гаевский сурово сдвинул брови. – Настоящие бандиты – это наши лжесоратники. Они засели в партийных и советских органах. В райкоме. В исполкоме или на автобазе. А может, и у нас.

– Там интересная информация, – заявил я, прерывая его вечную песню о засевших везде врагах народа. – Возможно, ниточки потянутся к прошлогодним диверсионным актам на заводе.

– Которые признаны результатом халатного нарушения техники безопасности. Виновные наказаны, – привычно шмыгнув носом, выдал начальник специальной следственной группы Фима Грац.

– Это еще вопрос! – огрызнулся я. – А не проявили ли мы близорукость, желая быстрее спихнуть дело?

– Не стоит препираться, – примирительно махнул рукой Гаевский. – Доложите позже.

– Как только ситуация прояснится, – кивнул я, ругая себя за то, что поднял эту тему. Слишком тут много лишнего народа. Не удержался, бывает.

– И все равно, – продолжил начальник УНКВД. – От нас ждут другого. Если бы не усилия товарища Граца, пришлось бы перед Москвой краснеть.

Краснеть перед Москвой – да, это страшно. Эх, Гаевский. Он красиво и убедительно выступал перед рабочими коллективами. Всегда находил общий язык с трудовым народом. И, конечно же, был себе на уме – других в органах не держат. Я до конца его так и не расшифровал. Но многое из того, что он делал в последнее время, мне категорически не нравилось. Особенно опасное желание любой ценой отчитаться перед Наркоматом. Хотя у него работа такая. В чекистских делах он разбирался слабо, но это к лучшему. Достаточно, что в них разбираюсь я.

Я посмотрел на площадь за окном, по которой барабанил несколько часов не желающий утихать дождь. Когда-то здесь были трущобы. Но их расчистили, и получилась огромная площадь.

Друг напротив друга высятся два монументальных здания. УНКВД – это бывший доходный дом купцов Васильевых, где снимали углы приказчики, мелкие дворяне, чиновники, удачливые шлюхи. Здесь были просторные подвалы, отлично подошедшие для резиденции ГубЧК. А массивное, с колоннами и античным портиком здание обкома построили три года назад после реконструкции района. В центре площади на постаменте указывал трудящимся рукой верный путь бронзовый Ленин.

Обком и НКВД. Два основных центра власти. Тайная и явная…

Совещание продолжалось. Гаевский принялся за Граца.

– Ефим Давидович. Что у вас с университетским делом? Как там профессор Корниенко и его «литературоведы»? Когда будете заканчивать?

– Э-э, – многозначительно протянул Грац. – Рановато заканчивать. Там такие концы нащупываются. В Ленинград следы уходят.

– Если нужна помощь ленинградских товарищей – сразу обращайтесь. У нас с ними полное взаимопонимание… И понастойчивее.

– Железно! – гордо выпрямился Грац. – По-пролетарски так крепко выведем всех на чистую воду. Пусть знают, мне ни их пули, ни гранаты не страшны. Ни ранения!

Грац к месту и не к месту долдонил, что был ранен в боях со скрытой контрреволюцией – все не мог успокоиться по поводу злосчастной гранаты, которую в него швырнули в прошлом году на обыске. Даже кличку у несознательной части личного состава приобрел – Раненый.

Я же вспоминал о своих ранах, только когда они начинали ныть. На плече шрам от сабельного удара. На боку – зажившая дыра от деникинской пули. На спине остались шрамы от казацкого кнута. В ноге застрял осколок. Так, может, тоже начать жаловаться на каждом углу и вместе с Грацем организовать общество раненых, требуя дополнительный паек?