Покопайтесь в моей памяти
Юрий Иванович был страстным нумизматом и даже сказал Сухомлиновой, что у него лучшая в городе коллекция монет.
В монетах Елизавета Петровна разбиралась плохо, но на подобный случай, если еще кто-нибудь принесет монеты, у нее был компьютер с интернетом.
Она подняла голову и увидела сидящего перед ее окошком немолодого человека в хорошем костюме. Он смотрел на нее и улыбался, как будто встретил человека, которого давно искал.
– Вы что-то хотели? – обратилась к нему Елизавета Петровна, смущаясь под его пристальным взглядом.
Мужчина кивнул. Потом что-то достал из бокового кармана пиджака и положил на прилавок окошка. Это были две серебряные монеты.
– Вы хотите их выставить на аукцион или просто продать по предложенной вам цене? – задала Сухомлинова обычный вопрос.
Мужчина покачал головой:
– Их цену я знаю. Просто хочу спросить, что вы думаете о них.
Сухомлинова взяла монеты и начала осматривать. Это были два екатерининских рубля.
– Одна монета настоящая, вторая – подделка, – сказала она. – Сами видите, на одной надпись на гурте выполнена, как и положено, выпуклым шрифтом, а вторая вдавленным. А вдавленная гуртовая надпись стала применяться лишь с тысяча восемьсот седьмого года, когда эти монеты уже не чеканились.
– Все верно, – согласился мужчина, – но у них одинаковый диаметр и толщина, а также один и тот же вес. Проба серебра одна и та же. У вас под ногами кафельный пол. Бросьте на него монетку, и она зазвенит. Если это сплав, то она звенеть не будет. Вторая монета не подделка, а новодел, отчеканенный после указанного вами срока, что практиковалась иногда. Обе монеты подлинные, но цены у них разнятся. Одна стоит чуть больше миллиона рублей, вторая чуть меньше, если, конечно, продавать их не через аукцион. Но я не собираюсь их продавать.
Мужчина протянул руку, и Елизавета Петровна отдала ему обе монеты. Посетитель убрал их в тот же карман, а из другого достал еще одну.
– Вы их так запросто носите, – удивилась Сухомлинова и замолчала.
Перед ней лежала крупная золотая монета с профилем императора.
– Я хочу выставить на торги именно эту вещь, – улыбаясь, сказал посетитель.
– Документы при себе? – поинтересовалась Елизавета Петровна.
– На монетку? – не понял мужчина.
– Нужен ваш паспорт с регистрацией.
Мужчина протянул ей паспорт. Сухомлинова пролистала его и вернула. Потом взяла монету и начала рассматривать. В центре реверса был отчеканен портрет императрицы, а по кругу – портреты царских детей.
– Я не очень большой специалист, – призналась она, – но не надо быть специалистом, чтобы понять, что это золото, и не надо быть большим специалистом, чтобы знать, что золотого императорского фамильного рубля не было никогда. Сами подумайте, золотой – и вдруг рубль: цена монеты и тогда в десятки раз превосходила номинал. Серебряный фамильник стоит сумасшедшие деньги, а золотой бы…
– Серебряная монета не предназначалась для обращения, а только для того, чтобы вручать ее в качества подарка. Россия – первая страна в мире, которая начала выпускать памятные юбилейные монеты, и только потом другие страны. Про серебряный фамильный рубль знают все. Но Павел Уткин – автор монеты и гениальный гравер – сначала изготовил двадцать штук золотых рублей и преподнес их Николаю. Правда, шесть из них оказались с браком, но остальные были подарены членам европейских королевских семей, посетившим Петербург. До настоящего времени не сохранилось ни одного золотого рубля. Кроме этой монеты, которая, скорее всего, пятнадцатая, о которой ничего не известно. Вполне возможно, это самый первый – отчеканенный в качестве пробника – экземпляр.
Сухомлинова уже изучала текст на мониторе компьютера.
– Про золотой фамильный рубль здесь сказано, что это легенда, – сказала она.
– Потому что никто его не видел.
– В любом случае мы должны оставить его для экспертной оценки.
Мужчина протянул руку, и Сухомлинова не сразу, но отдала ему монету.
– За сколько вы хотите выставить лот?
– Начальная стоимость пять миллионов евро.
– Сколько? – не поверила своим ушам Елизавета Петрована.
– В последний раз за серебряный фамильник дали на аукционе в Берлине полмиллиона евро. А за обладание этой монетой будет серьезная борьба – можете мне поверить.
– Не может монета стоить как яйцо Фаберже, – усомнилась Сухомлинова…
– Вы не знаете нумизматов. Самые азартные из них – это очень и очень богатые люди. Для них десять-двенадцать миллионов евро – то же, что для вас десять рублей, которые не делают вас богаче или беднее. А на десять нынешних рублей в наше время ничего не купишь.
– Почему на аверсе этой монеты указан еще один номинал – десять с половиной злотых, если она не предназначалась для массового обращения?
Мужчина пожал плечами:
– Воля императора. Тогда, после присоединения Польши, все монеты выпускались с двойным номиналом.
Посетитель поднялся.
– Вы ничего не хотите мне сказать? – попыталась остановить его Сухомлинова.
Мужчина улыбнулся:
– Мой адрес вы теперь знаете. Если захотите продолжить разговор, подъезжайте.
Она смотрела, как он уходит. Потом откинулась на спинку кресла и закрыла ладонями лицо. Потом опустила руки и выдохнула. То, что произошло, показалось вдруг чем-то нереальным, какой-то сказкой или сном. Сухомлинова даже встряхнула головой, чтобы снять это ощущение. И только сейчас вспомнила, что должна была сделать прежде всего. Взяла телефон и набрала номер Охотникова.
– Что-то интересное? – спросил бывший сокурсник.
– Только что мне принесли золотой фамильный рубль.
В трубке повисла тишина.
– Алле, – осторожно напомнила о себе Елизавета Петровна.
– Золотого фамильника нет в природе, – тихо произнес Охотников.
– Я знаю, – согласилась Сухомлинова.
– Ты оставила монету на экспертизу?
– Зачем, если такой монеты нет в природе.
– Почему не позвонила мне сразу?
Она не успела ответить, как он перешел на крик.
– Лиза, если есть какие-то сомнения, оставляешь предмет на экспертизу, на оценку… Кстати, сколько он просил?
– С чего вы взяли, что это был мужчина? Может, это была женщина.
– Баба? – не поверил начальник. – Правда, что ли? Такого не может быть.
– Вы правы – это был немолодой мужчина. Очень элегантный… Он сказал, что начальный лот не ниже пяти миллионов евро.
– Где-то так, – согласился Юрий Иванович, – ты паспортные его записала?
– Нет, потому что этот золотой рубль – подделка.
И тут пошли гудки. Но не прошло минуты, как Охотников позвонил снова.
Она приняла вызов, но не успела даже слова сказать, потому что сразу услышала:
– Дура!
Бывший сокурсник на этом и закончил разговор. Елизавета Петровна, разумеется, обиделась и даже подумала о том, что терпеть такое больше не будет – надо срочно написать заявление об увольнении. Она заглянула в ящик стола в поисках чистого листа, но там не было ничего, кроме электронных весов и лупы. Сухомлинова откинулась на спинку рабочего кресла, лицо ее горело. Хотелось плакать от бессилия.
Открылась дверь, и в помещение зашел Охотников. Он опустился на стул для посетителей, на котором совсем недавно сидел владелец уникальной монеты, и наклонился к окошку, пытаясь перехватить взгляд Елизаветы Петровны. А та смотрела в сторону, едва сдерживая слезы.
– Ты что такая красная? – поинтересовался он. – Обиделась, что ли? Тогда извини – я не со зла. Но есть правила: мы же договорились с тобой. Если кто-то принесет что-то стоящее… Даже если это подделка, то все равно сразу звонишь мне. Я просто опешил от такой новости, а ты даже в паспорт его не заглянула. Золотой фамильный рубль – легенда, но я знал человека, который видел эту монету. Владел этим рублем… Вернее, он говорил, что этот рубль у него есть. Некий дядя Сема… Если честно, не был знаком с ним лично. Фамилии его я не помню, но могу узнать. Он был коллекционером, собирал все подряд: картины, иконы, фарфор, монеты… Коллекция монет у него была уникальной. Причем у этого дяди Семы были исключительные не только вкус, но и нюх. По слухам, он стал собирать свою коллекцию во время блокады. Имел возможность доставать продовольствие и потом обменивал на антиквариат. Но его коллекцию могли видеть только самые приближенные люди – те, кому он безусловно доверял. Одного из них я немного знал: так вот он уверял, что дядя Сема показывал ему золотой николаевский фамильный рубль.
– Где сейчас эта коллекция?
– Никто не знает. А дядю Сему убили уже лет тридцать назад. Грабители проникли в его квартиру, вынесли все, что смогли. Скорее всего, искали именно эту монету. Старика пытали. Мучили, видимо, долго. Потому что он умер от этих пыток. Напали на него не случайно…
– Кто-то навел? – догадалась Сухомлинова.
Охотников кивнул и вздохнул.
– Теперь ты понимаешь, почему так важно было узнать, кто принес нам эту монету. Через него можно выйти на убийц. Ты сказала, что он немолод.
– Немолод, элегантен, воспитан…
– Под такое описание любой подойти может. Да хоть бы и я. Надо что-то конкретное указать. Ты в случае чего фоторобот составить сможешь?
– Не знаю, скорее всего, нет. Я теперь закрываю глаза, пытаюсь воссоздать в памяти его внешность, но не вижу ничего. Седой, гладко выбрит.
Охотников кивнул и задумался.
– Я думаю, что он скоро вернется. Зашел наверняка для того, чтобы прощупать почву – возьмем ли такую ценность.
Бывший сокурсник достал из внутреннего кармана бумажник, раскрыл его и положил на прилавок две пятитысячные купюры.
– Это премия тебе за то, что греческую монетку не упустила. Я уже ее реализовал. Очень удачно и без всякого аукциона.
Юрий Иванович снова заглянул в ее лицо.
– Ты ничего не хочешь добавить? – спросил он. – Такое чувство, что ты мне сказала что-то не то… Неужели ты прежде видела этого мужика? Знакомый твой, что ли?
– Не видела никогда, – покачала головой Сухомлинова, – повода у меня нет тебя обманывать.
Но повод так ответить у нее был.
Глава четвертая
Когда-то он за ней бегал. Почти на протяжении всего первого курса. Юрка был худым – почти тощим, с большой головой, которая казалась еще больше из-за густой шапки вьющихся волос. Кто-то из остряков первого курса дал ему прозвище «Пенис Эректус», слыша которое, некоторые девочки краснели, а некоторые хихикали. Может быть, именно из-за этого Лиза не хотела с ним встречаться, а Юра предлагал и в кино сходить, и в кафешке посидеть. Звал к себе в гости одну и на вечеринки вместе со всеми. Но Сухомлинова отказывалась. Прозвище вскоре позабылось, то есть почти забылось – потом Охотникова все называли просто Эриком.
Дома она у него все-таки побывала. Но вместе со всей их группой. Встречали Новый год, и было очень весело. Лизу более всего поразили картины, висевшие на стенах. Особенно небольшой этюд Саврасова, похожий на эскиз к его картине «Грачи прилетели». Выпивали, закусывали, шутили и танцевали. Хозяин, правда, уединился в родительской спальне вместе Ириной Лушкиной. Потом он снова появился за праздничным столом с необыкновенно счастливым лицом. Ребята поздравили его, а девочки понимающе переглянулись. Юра, он же Эрик, был не единственным на курсе, кому отдалась Ирка. После этого все надежды на сближение с Лизой, если они были, конечно, у него пропали. А сама Сухомлинова не очень-то и переживала, хотя все равно было обидно. А другие к ней больше не подкатывали, вероятно, Охотников объяснил им доходчиво, что Сухомлинова – недотрога.
И это было правдой. Было правдой все годы обучения и еще один год после выпуска. Лизу распределили в Лугу директором местного краеведческого музея, в котором не было ничего интересного. И в самой Луге не было ничего интересного, разве что одно обстоятельство: все жители этого городка от мала до велика – и любители литературы, и те, кто за всю свою жизнь ничего не прочитал, кроме букваря, – знали наизусть одно стихотворение Александра Сергеевича Пушкина.
Есть в России город ЛугаПетербургского округа.Хуже не было б сегоГородишки на примете,Кабы не было на светеНово-Ржева моего.Все гордились тем, что сам Пушкин их прославил.
Директором музея Лиза была меньше года, а потом из декретного отпуска вышла бывший директор – сорокалетняя дама с педагогическим образованием и крашенными в сиреневый цвет волосами. Муж у нее работал в райкоме партии, а потому вернуть Сухомлинову в родной город сиреневой даме труда не составило.
Но эти десять месяцев, проведенные в Луге, не прошли даром. Именно там Лиза познакомилась с Владимиром Павловым, который впоследствии стал ее мужем. Охотникова после окончания института она встречала всего раза три. Однажды в Эрмитаже на выставке привезенных из Лувра полотен. Почти сразу после этого они столкнулись в здании Академии художеств и битый час болтали ни о чем. Юра к тому времени заметно возмужал и не казался тощим. В третий раз она его почти ни узнала: Охотников раздобрел, на нем был красный пиджак и шелковая рубашка с воротником апаш, из-под которого торчала массивная золотая цепь. Он стоял возле дорогой иномарки, Сухомлинова хотела проскочить мимо, но бывший сокурсник окликнул ее и подскочил сам.
– Я тут исторической литературой стал интересоваться, – сообщил он, предварительно даже не поздоровавшись, – так что интересно. Оказывается, перед революцией был такой военный министр – генерал Сухомлинов. Распутин называл его «Старикашкой на веревочке». Не твой ли предок?
Лиза ответила не сразу – раздумывала, стоит ли говорить правду. Но потом призналась.
– Дальний родственник, – сказала она, – только при чем здесь его прозвище. Некоторых вообще «эректусами» называли.
– Да я это к слову, – не обиделся Охотников, – я вообще удивляюсь, что мы встретились. Не случайно, видать. Но ты знай: если после того генерала осталось что… Ордена, антиквариат, воспоминания, письма… Короче, все мне тащи – я теперь это все покупаю. Заплачу честь по чести: чай, не чужие люди.
Не чужой и не посторонний, Юрка был неплохим парнем, да и сейчас, когда он так возвысился, остается прежним. И дурой он ее назвал не со зла.
Глава пятая
Елизавета Петровна сидела в своем скворечнике и размышляла о том, что совмещать две работы хорошо, конечно, но стоит ли это делать сейчас, когда все так складывается? В аукционном доме она занимается любимым делом. То есть почти любимым, а здесь она как прислуга – вроде привратника. Быть прислугой не зазорно, но все-таки… Охотников непрозрачно намекнул ей, чтобы она бросала работу консьержки, потому что ему это не нравится. Видимо, придется так и сделать. На адвоката все равно не хватит, его услуги недешевы. Сухомлинова посетила адвокатскую контору, где ее хорошо приняли и даже назвали цену на свои услуги. Адвокат попросил почти семьдесят тысяч рублей и сказал, что в случае выигрыша дела деньги эти вернутся полностью, потому что судебные расходы в полном объеме оплачивает проигравшая сторона.
– А если дело проиграем мы? – спросила Елизавета Петровна. – Мне тогда оплачивать их расходы? А что, если они своему адвокату заплатят миллион? Нам с дочкой в таком случае квартиру продавать?
Адвокат задумался и потом произнес уже не так уверенно, как прежде:
– Не думаю, что дойдет до этого. Но сами понимаете, что Федор Степанович человек со связями, знаком со многими высокими людьми и, если потребуется, сможет достучаться до еще более высоких. Тем более что дело касается его сына и внука.
Он выложил это с такой проникновенностью, словно забыл, что маленький Федя – внук не только Первеева. А ведь Елизавета Петровна тоже бабушка, а в решении суда о ней вообще не было сказано ни слова. Вполне может быть, что бывший муж дочери за что-то обижен на Аню и потому не хочет, чтобы ребенок общался с матерью, но бабушка здесь при чем?
Сухомлинова думала об этом, когда подняла глаза и увидела склонившегося к ее окошку директора ТСЖ. Александр Витальевич улыбнулся ей приветливо и произнес участливо:
– С вами ничего не случилось? А то у вас такое лицо…
Елизавета Петровна пожала плечами и решилась:
– Хочу уволиться, нашла другую работу.
– Какой удар для меня! – воскликнул начальник. – А иначе как-то нельзя? Может, совместить получится?
– Я уже совмещаю. Только новое начальство против совместительства. А там зарплата значительно больше.
– И начальство моложе, – предположил Александр Витальевич.
– Да что вы! – возмутилась Сухомлинова, хотя, по существу, так оно и было.
– Печально, печально, – вздохнул директор ТСЖ. – Где же я достойную замену возьму? И вы еще небось хотите уйти без отработки?
– Я бы хотела сразу. А то еще две недели совмещать – тяжело для меня.
Бывший полицейский посмотрел на часы.
– Я сейчас спешу. А вечером вы заходите ко мне, всё и обсудим. Вы же давно обещали. А заодно мою небольшую коллекцию картин посмотрите.
И тогда Елизавета Петровна согласилась. Но еще было самое начало дня – вернее, утро, – через полчаса придет смена. Придется ехать домой, а вечером спешить на встречу с Александром Витальевичем.
Но, вернувшись домой, она сразу легла на диванчик, чтобы поспать немного, потому что после бессонной ночи чувствовала себя разбитой… А когда открыла глаза, было уже два часа дня. Надо было что-то делать по дому. О приглашении Тарасевича она забыла, а когда вдруг вспомнила, то поняла, что надо бежать на эту встречу, хотя делать этого не хотелось вовсе. Но пришлось. Она тряслась в маршрутке с ощущением чего-то неизбежного, что должно случиться непременно, но чего она пытается избежать. Потом маршрутка попала в ДТП – не сама попала, а в нее въехал большой черный внедорожник, который, как сразу выяснилось, почти не пострадал – у него лишь немного треснул передний бампер, а у автобусика была огромная вмятина в боку. Но все равно из черного автомобиля вышли молодые люди, смахивающие на подростков. Они обматерили пожилого водителя маршрутки, а потом стали снимать всё на камеры своих айфонов, комментировать всё происходящее и весело материться.
Остаток пути Елизавета Петровна прошла на своих двоих. Спешила, но успокаивала себя тем, что ничего страшного с ней сегодня уже не случится.
Глава шестая
Квартира-студия оказалась огромной. И окна были во всю стену. А на других стенах висели картины, что делало помещение еще больше похожим на мастерскую художника. Александр Витальевич, очевидно, подготовился к ее приходу. Посреди комнаты стоял накрытый стол. Хозяин, встретив гостью, тут же усадил ее в кресло возле стола, а сам метнулся к холодильнику, откуда тут же вытащил бутылку шампанского. Такая поспешность не понравилась Елизавете Петровне. Она поднялась и попросила разрешения посмотреть картины.
– Что за вопрос? – удивился хозяин. – Смотрите все, что хотите.
Картины были так себе. Холсты старые, но, скорее всего, в большинстве это были очень старые работы студентов Академии художеств. Этюды и эскизы к дипломным работам. Лежащая с закрытыми глазами девушка – скорее всего, это эскиз к работе «Воскрешение дочери Иаира»: на курсе, где учились Репин и Поленов, это была дипломная тема. Но рука явно не того и не другого.
И вдруг Сухомлинова замерла. Александр Витальевич, поймав направление ее взгляда, подошел и встал рядом.
– Жемчужина моей коллекции! – с гордостью произнес он. – Знаменитый художник Саврасов «Грачи прилетели». Та, что в музее висит, размерами побольше будет, но зато в моей больше солнца. Так мне специалист сказал.
– Охотников, – уточнила Елизавета Петровна.
– Какой? Ах, вы про того, что в нашем доме живет. Да я с ним практически не знаком. Другой специалист это сказал. Мало, что ли, у нас искусствоведов.
– И в самом деле, – согласилась Сухомлинова и поинтересовалась, откуда здесь это полотно.
– Я повесил, – пошутил хозяин, – картина у меня уже много лет. С нее, к слову сказать, и началась моя коллекция. Лет тридцать тому назад зашел я как-то в комиссионный магазин, увидел эту картину и приобрел. Правда, торговаться долго пришлось. Время такое, что ни у кого денег не было. Кто-то свои вещи у метро продавал, кто-то сдавал картины в комиссионку, а старинные серьги в ломбард. Потом уже, когда я хозяину магазинчика свое служебное удостоверение показал… Просто для того, чтобы он знал, с кем имеет дело, и не накручивал цену, он мне пообещал, что будет для меня оставлять, если что-то интересное появится.
– Мне кажется, что я уже видела эту работу прежде, – призналась Сухомлинова.
– Вряд ли. Хотя чего в жизни не бывает. Давайте-ка лучше за стол сядем.
За стол Елизавета Петровна не стремилась. Она продолжала рассматривать картины, особенно ту – теперь она не сомневалась в том, что это была та же самая работа Саврасова, которую она видела в квартире Охотниковых, и, разумеется, не подделка – тот же широкий мазок и проработка деталей тонкой кистью, так же пробиваются сквозь кроны голых деревьев лучи почти белого весеннего солнца…
– У меня еще была картина Перова, – прозвучал за спиной голос Александра Витальевича, – но я ее удачно реализовал. Нашелся настоящий ценитель. Хватило Диме на домик в Черногории. Хотя тот домик и пятой части этой студии не стоит. Разве что море рядом.
– Года два назад в Лондоне на аукционе была продана картина неизвестного на Западе художника Перова. Кто-то выложил за нее полмиллиона евро. Это посчитали сенсацией. Прежде там лишь Айвазовского ценили. Да и то после того, как одну его работу купил папа римский.
– Надо же! – удивился директор ТСЖ. – А что на ней было изображено?
– Жанровая сцена. Двое помещиков в кабаке на купеческой ярмарке. Купцы после удачных сделок гуляют, а помещики к ним подсели, чтобы выпить за чужой счет.
– У одного помещика грязные сапоги, а второй в рваных башмаках?
– Кажется.
Александр Витальевич побледнел, а потом, покачав головой, выдохнул:
– Вот ведь гад какой! Надул меня все-таки. Ну да ладно: бизнес есть бизнес.
– Так это все-таки Охотников? – спросила Сухомлинова шепотом, как будто начальник мог находиться где-то поблизости и слышать их разговор.
Александр Витальевич не ответил, он смотрел на картину Саврасова, а потом обратился к полотну:
– А тебя я никому не продам.
Потом повернулся к гостье:
– Прошу к столу!
Теперь уж Сухомлинова отказываться не стала. Она не отказалась и от бокала шампанского. А хозяин выпил коньяка. Причем осушил пузатый бокальчик залпом, как водку. Закусил кусочком сыровяленой колбаски и без всякого предисловия перешел к главному, для чего, очевидно, и пригласил в гости Елизавету Петровну.
– Я, как вы, наверное, знаете, вдовец. Уж скоро десять лет, как это случилось. Я на службе в тот день был. Она позвонила, сказала, что ей плохо. Я посоветовал вызвать врачей – кто ж знал, что там все так серьезно. Бригада прибыла, врачи в дверь звонят, а никто не открывает. Не сразу, но решили дверь взломать. Вызвали специалистов, открыли замок… Жена уже не дышала. Лежала в коридоре, видимо, хотела дверь открыть заранее… Тромб оторвался. Похоронил я ее, а потом написал рапорт об увольнении по выслуге. Зачем мне все, когда для нее жил и работал. Ну, на пенсию жить – сами понимаете, как оно. Пошел в строительную фирму начальником службы безопасности. Фирма как раз этот жилой комплекс и построила. Организовали здесь товарищество собственников и назначили меня директором. И с тех пор тружусь здесь. О новом браке не помышлял даже. Но когда увидел вас… Вы не поверите, Лиза… Можно я вас так буду называть, а то с отчеством как-то официально получается, как на допросе подозреваемого.
– Честно говоря… – смутилась Сухомлинова, не решаясь отказать сразу.
– Ну вот и хорошо, – обрадовался директор ТСЖ, – а вы меня можете звать Сашей… Или лучше Саней. Мне второе предпочтительнее: как будто мы с вами знакомы лет двадцать или тридцать. А мне именно так и кажется. Не с первого раза так стало казаться. Если честно, я, когда вас увидел, решил, что вам лет сорок от силы. Подумал даже, зачем эта фифочка к нам устраивается. А когда пенсионное удостоверение ваше посмотрел, так даже самому стало стыдно за свои первоначальные упаднические мысли. Вы уж простите, ради бога.
– Я не в обиде, – потрясла головой Сухомлинова, которой этот разговор нравился все меньше. – Но, может быть, мы поговорим на эту тему в другой раз?
– Какой еще раз? – удивился Александр Витальевич, наполняя ее бокал шампанским.
Он держал бутылку склоненной очень долго, дожидаясь, когда всплывут все пузырьки и бокал наполнится до самых краев.
– Другого раза может и не быть, – говорил он при этом, – вы уволитесь, а потом ко мне вас и силком не затащишь. До вас тут работала одна. Так она сама напрашивалась ко мне, хотя и замужняя.
Он наконец наполнил ее бокал, а потом плеснул себе коньяка. Наполнил пузатый бокальчик тоже доверху, чему удивился.