– Слили информацию? Люди – паукам? Серьезно? – скептически спросил Дилан. – Они ж говорить не умеют.
– Но это не значит, что они не умеют общаться, – пожал плечами Лем. Все посмотрели на него озадаченными взглядами. – Только не говорите, что я один тут посещал курсы ксенобиологии!
– Ну… – смущенно ответил Джим. – Я так и не добрался до этого… Нет, разумеется, я знаю, что пауки общаются. Но как?
– Легко: раз они из стекла, у них нет слуха – слишком грубые ткани для того, чтобы создать такие нежные части, как барабанная перепонка, – сказал Лем. – Поэтому они заменили слух зрением. Иными словами, у них в голове расположены специальные узелки тканей, которые могут светиться разным цветом. Зажигая эти огоньки в нужном порядке, они обмениваются информацией. Глаза-то у них есть! Причем, ходят слухи, что работают они получше наших.
– Мда, – скривился Дилан. – А я-то думал, они как собаки умные. Или как лошади. А тут – иди ты! Читать умеют.
– Они не глупее человека, – ответил Лем. – Просто у них другой менталитет – но они точно высокоразумны. Им тоже свойственна такая штука, как «ксенофобия» – иначе как объяснить тот факт, что они сами на нас нападают периодически? Даже если мы не вторгаемся в их владения.
– Тогда почему мы с ними не торгуем? – спросил Дилан и тут же замахал руками: – Знаю, знаю! Это еще в школе изучается, но я всегда был невнимателен на уроках.
– Потому что ты – балбес, – усмехнулся Лем.
– Не торгуем – это элементарно, – ответил Джим. – Нам просто нечем торговать. Мы не едим то, что едят они (никто даже толком не знает, что они едят), им не нужны наши стройматериалы, а порох и оружие продавать им просто глупо – не хватало еще, чтобы они переоборудовали его под себя. Наши книги они не читают, картины не смотрят, статуи не ценят. К тому же, они состоят из стекла, золота и других вещей, которые человечество использует либо в строительных, либо в ювелирных или научных целях. Просто представьте, что вам предлагают обменять, не знаю, глаза и ноги вашей усопшей бабушки на монеты, выплавленные из костей вашего погибшего на войне дедушки. Так что наши торговцы скорее вызовут у них шок, нежели желание торговать. Как и наши жилища и сокровища, впрочем.
– Вполне возможно, что вместо своей валюты они используют наши зубы, – заметил Лем. Дилан скривился и пощупал языком свои зубы – рефлекторно.
– Мда, тяжело жить в мире, полном высокоразвитых пауков… – Вздохнула Розмари. – Я уж молчу про наличие такого явления, как «арахнофобия».
– Это да, – кивнул Лем. У Розы была арахнофобия.
– Розмари, а все хотел спросить, как ты очутилась в полку егерей? – Перебил Лема Дилан. Многих интересовал этот вопрос, но спрашивать считали неэтичным – Розмари была чуть ли не образцовым солдатом, поэтому сослуживцы ее немного побаивались.
– Не знаю, – пожала плечами Розмари. – Просто… Я жила в деревне, отец – охотник, а мать я никогда не видела. С детства отцу помогала, в том числе и в охоте. Жили мы небогато, поэтому стрелять надо было всегда точно – один выстрел – один труп. Иначе приходилось тратить деньги на дополнительные пули. Вот и наловчилась.
А потом отца не стало. Полгода я пробовала выжить сама, а потом махнула рукой, сдала дом в длительную аренду (деньги перечисляют на мой счет в банке – с этим строго) и отправилась в армию. Хорошая зарплата, работа явно не сложнее той, что была в деревне, да и винтовка тут покруче будет. Вот и… Служу. А ты?
– Да как-как, – печально вздохнул Дилан. – Отец – спился. Дома – мать-старуха, сестра с племянником (мужик обрюхатил и свалил), да еще и младший брат. Старший-то брат давно с нами разругался и ушел из семьи. Сам по себе живет теперь. Только письма изредка присылает. Образования у меня нет, работал я постоянно где попало – лишь бы платили. Вот и пошел служить, чтобы мои там с голоду не померли – я ж почти все им отправляю.
Все сконфуженно замолчали – Дилан всегда был немного… чрезмерным. Глуповатым, шумным, но незлобивым – никогда не делал что-то исподтишка или назло. Этакий простецкий балагур-пацифист, казавшийся всегда немного разгильдяем навеселе. А тут – такое…
– А я вот пошел, чтобы потом по стопам отца отправиться, – нарушил неловкое молчание Джим. – В следователи без армейского опыта не берут. Отец с детства мне об этом говорил, на работу брал… Мне интересно было, вот и загорелся. Расследования там всякие, интриги…
– Молодец, – усмехнулся Лем. – А я… да черт его разберет, если честно! – Лем рассмеялся. – Отчасти – чтобы мысли в порядок привести – я ж университет закончил, не хотел пока на завод идти, хотя там место мне пригрели хорошее. Отчасти – любопытно было тут поработать – в гавани дирижабельной когда работал, там много с кем пообщался – интересным мне это показалось. Сейчас-то понимаю, что ничего подобного – тяжело и рутинно, ну да ладно. А отчасти – чтобы девушку свою бывшую позлить, наверно. Хотя она и не знает… Она просто говорила, что военных не любит. В общем, у меня тогда как перемкнуло – вот и отправился сюда.
Порой, чтобы узнать человека, достаточно на него просто взглянуть. Иногда – прожить жизнь рядом (а то и не одну). Иногда достаточно поговорить несколько раз серьезно на нужные темы или просто увидеть этого индивида в стрессовой ситуации и его “aftershock” после нее. А иногда ты и сам не заметишь, как стал ближе к другому, как узнал его на «чуть-чуть», на еще один процент ближе.
Как это произошло только что с Лемом и его друзьями.
Февраль куда-то улетучился (собственно, Лем в расположение части во второй половине февраля и прибыл), а март прошел на курсах выживания: всех, кто проходил первый год службы, на целый месяц с палатками, спальниками, запасом еды и полной боевой выкладкой отправили пешком на другую базу, расположенную в самой северной части Империи. Путь туда занимал месяц, дороги – не было вообще, городов поблизости – тоже, поэтому порой происходили и несчастные случаи: кто замерзал насмерть или частично (сильно отмораживали конечности), кто неудачно падал, а кто получал воспаление легких и умирал.
Всех жалобщиков и провокаторов ждало разочарование: при заключении контракта, там крупно, черным по белому было написано, что в первый год службы будут проходить обязательные зимние (март в императорской армии считался условно-зимним месяцем, потому что в это время все еще лежал снег) курсы выживания, которые могли нанести непоправимый ущерб здоровью. Соответственно, новобранец, подписывая этот контракт, добровольно отказывался от каких бы то ни было претензий в адрес императорской армии.
Так что к началу апреля Лем, Розмари, Джим и Дилан, как и весь их корпус (на курсы отправляли покорпусно и в разных направлениях, но так, чтобы не снижалась боеготовность базы), от великой радости лобызал потрескавшимися на морозе губами ворота старой северной крепости – конечного пункта их пути.
Обратно их доставили поездом, который казался солдатам верхом роскоши и комфортабельности, по сравнению с продуваемой всеми ветрами заснеженной степью.
Ну а уж когда корпус разбрелся по армейским баням да бассейнам – вот тогда солдаты и поняли, что такое «удовольствие» – месяц брести по чертову снегу (один раз, к концу пути, прошел ледяной дождь с ветром), мерзнуть, спать где и как попало, вечно продуваться ветром будто насквозь… Из похода не вернулись трое: один случайно застрелился, когда чистил винтовку, второго насмерть придавило деревом, когда он искал дрова, третий получил воспаление легких после ледяного дождя.
Апрель забрал с собой остатки снега, а май принес тепло и цветение растений – аллергики сатанели, зверели и испытывали прочие стадии недомогания. Реки освободились ото льда, пашни – от прошлогодней травы и прочей гадости, которую забыли (или поленились) убрать землепашцы, природа и жители империи готовились начать новый круг жизнедеятельности: вспаши-засей-взрасти-убери-повтори.
Прогулки на выходных в столицу стали приятнее: если раньше солдаты тряслись в крытой повозке и дрожали от холода по пути в город и обратно, то сейчас они все больше предпочитали верховую езду или открытые экипажи – ехать нужно было всего час, а воздух был чист, тёпел и приятен.
Как всегда, после того, как повидался с семьей, Лем отправился к друзьям в танцевальный дом – отличное место, где можно было послушать качественный джаз и потанцевать с красивыми девушками. Ну и поменять кое-что из армейских пайков на кое-что другое.
У Лема, Розмари, Дилана и Джима сегодня был выходной – и это радовало. Завтра тоже был выходной – и это грело сильнее майского солнца. Оставалось решить всего один философский и чрезвычайно важный вопрос: вернуться на ночь в часть, остаться тут (снять номер в гостинице или уйти к родственникам или друзьям) или просидеть тут всю ночь и наутро уйти в часть отсыпаться. Решение все никак не желало обретать четкую очерченность, поэтому четверо егерей просто сидели, потягивали пряные напитки и слушали музыку, глядя на небольшое количество танцующих людей.
– Хорошо! – сказал Дилан. Он пил вино со специями.
– Даа, – протянул Лем. Он пил кофе с добавками (алкогольными в том числе).
– Это ведь хорошо, что хорошо! – присоединилась Розмари, пившая «тру-эль»: эль обыкновенный, но со специями. Никто, кроме нее, это пить нормально не мог. Она уверяла, что это домашний рецепт, который они хранят поколениями. Дилан попросил, чтобы она этот рецепт забрала с собой в могилу и никогда никому не выдавала – человечество за это скажет ей спасибо.
– А представляете, что будет, если в части – тревога? – спросил Джим. Джим пил грог.
– И что? – вяло откликнулся Дилан.
– А то, что нас это, – Джим зажмурился от удовольствия и медленно, по слогам, выговорил: – Не кос-нет-ся!
– Да… – еще больше расслабились все четверо. Весь предыдущий день они провели выполняя «общественно-полевые работы» – проще говоря, засеивали огромный земельный участок, принадлежащий части. Устали, как сволочи.
– Это будет продолжаться до тех пор, пока какой-нибудь умник не изобретет дешевое и удобное средство связи, благодаря которому ты сможешь поговорить с любым человеком в любой точке мира, – сказал Лем.
– Почему? Круто ведь! – удивилась Розмари.
– А вот как сейчас, – начал пояснять Лем. – Сидим, разговариваем, отдыхаем – а тут раз! И тревога в части! И нам прямо на эту фиговину для связи приходит письмо, что срочно явиться обратно. Все! Звезда рулю – отдохнули.
– Да, вот это нехорошо получится, – опечалился Джим.
– Главное, чтобы серьезная война не началась, – грустно сказал Дилан. – С моей везучестью шансов выжить у меня маловато.
Все печально замолчали.
– Да как и у каждого из нас, – вяло сказал Лем. – Ни у кого нет оберега от паучьих лап. Так что… Да не будет войны. Дело с императорским братом, видать, на тормозах спустили, а без повода воевать… так что…
– Даа… – Протянул Джим.
– Я хочу подышать, – вдруг сказал Лем. Он тут же поднялся со стула, поставил стакан на столик и направился к выходу из танцевального дома. На улице было уже темно, вечер давно перешел в ночь, воздух был прозрачен и свеж, пах молодой порослью. Улицу наполняли тихие звуки великолепного джаза (лучшей музыки в мире, по мнению Лема) и мягкий свет фонарей.
Вдруг, в световом кругу фонаря показалась парочка. Они уверенным шагом двигалась прямо в танцевальный дом: дама облачена в пышное платье из довольно дешевой, но качественной ткани, а парень до чрезвычайности тощ, высок, прыщав, поношен и пожомкан, но вид имеет крайне мечтательный и возвышенный – не простую девочку ведет под руку, но императрицу!
В мечтах, естественно.
Лем с удивлением идентифицировал прохожих, как одного из тех отвратительных поэтов и…
– Роза? – Лем был очень удивлен, увидев ее в обществе этого индивида.
