Молот ведьм

Умением прогонять дьяволов, являвшихся к женщинам в образе мужчин, особенно отличался знаменитый проповедник Бернард из Клерво. Он много способствовал оживлению в XII–XIII веках учения Августина Блаженного, благодаря Бернарду стали популярны в народе наиболее безумные деяния демонов и дьявола.

Не менее ужасные вещи рассказывает в своем «Поликратике» Иоганн из Сольсбери, большой знаток сочинений Августина и Исидора. С Иоганном по части дьявольских ужасов соперничает Петр из Блуа, распространяющийся на тему о том, как, по указанию дьявола, женщины изготовляли глиняные фигуры, а также грязевые и через их посредство мучили своих врагов или вселяли любовь в души тех, кого любили. Из ряда нормадских монастырей распространялись по северной Франции такие ужасы, что потребовалось вмешательство папы для успокоения монастырской братии и всего населения. То же имело место в знаменитом Корвейском монастыре, откуда исходили фантастические бредни, которым, по словам аббата Вибальда из того же Корвея, не стал бы верить даже язычник. Теперь стали принимать как нечто достоверное то, что гунны произошли от демонов, что жители острова Кипра являются детьми дьявола, принявшего вид мужчины и вступившего в половую связь с женщиной. Такой дьявол уже и раньше стал называться инкубом (сверху лежащим), в противоположность дьяволу, принимавшему вид женщины и называвшемуся суккубом (лежащим снизу). Об английском короле Мерлине говорили, что он родился от инкуба и дочери-монашенки английского короля, и Вальтер говорит о целом ряде лиц, родившихся точно таким же образом.

Вопрос об инкубах и суккубах делается излюбленной темой теологической мысли, и Вильгельм Парижский посвящает ей особенно много внимания; пигмеи, фавны, оборотни-волки и гиены, все они разные демоны и полудемоны, самым коварным образом распоряжающиеся судьбой людей. Фавн, по его мнению, есть смертное, не вполне демоническое существо, родившееся от инкуба и женщины.

Впрочем, Вильгельм Парижский полагает, что демон не в состоянии произвести на свет человека и лишь пользуется человеческим семенем, которое он вводит в женщину, становящуюся тем самым матерью.

Особенно большим авторитетом пользовался в XII веке Петр Ломбардский, умерший в Париже в 1164 г. Его «Сентенции», комментировавшиеся беспрестанно почти всеми теологами до момента замены его авторитета авторитетом Фомы Аквината, подробно говорили о разнообразных деяниях, причем вопрос о мужской импотенции, вызываемой дьяволом и служащей поводом к расторжению брака, особенно остро занимал Петра Ломбардского, разъяснявшего, что дьявольская импотенция, в противоположность естественной (brigiditas), делает брак невозможным лишь в отношении одной женщины, а не вообще, а потому околдованный импотенцией должен, расставшись с женой, немедленно жениться на другой. Для Петра Ломбардского вопрос о том, каким образом бог допускает расторгнуть дьяволу таинство брака, решался в том смысле, что все это совершается с соизволения бога и является результатом грехов тех, которые подпадают под дьявольское наваждение. Более трудным представляется Петру вопрос о том, почему похотливый и развратный дьявол, толкающий людей на блуд, поражает свою жертву импотенцией, которая как раз тормозит чувственную деятельность человека; по-видимому, специфический характер дьявольской импотенции, распространяющейся только на законную супругу, благополучно разрешает головоломную проблему, выдвинутую несколькими парижскими теологами.

Само собой понятно, что все эти рассуждения, повторяемые на разные лады, отравляли атмосферу и вызывали в людях представление о вездесущности и всемогуществе дьявола, проникающего в самые интимные закоулки человеческой жизни и нарушающего его покой даже там, где присутствие посторонней и враждебной силы казалось менее всего вероятным.

Ученый характер дьявольской литературы исключал возможность колебания насчет реального существования демонов со стороны необразованной массы, которая все более и более охватывалась паникой перед грозной и таинственной силой, какой был дьявол. Эта паника ввергала многих в тяжелые формы психических болезней, и люди верили в то, что они действительно околдованы дьяволом, и в то, что они, благодаря дьявольскому содействию, могут других околдовывать и превращать их в орудие своей воли. Так общество в XII в. шло навстречу большой катастрофе[2].

Уже давно была оставлена мысль, что сфера деятельности дьявола ограничивается исключительно некрещеными и язычниками. По своей неизреченной справедливости бог соизволяет дьяволу терзать и искушать и верующего: этим последнему предоставляется возможность добровольным, свободным выбором достичь блаженства, опозорить искусителя, укрепить в себе веру и приободрить чужую душу и совесть. Вот почему никто не может оправдываться ссылкой на дьявольское обольщение: ведь демоны вообще не в силах принуждать к греху, они лишь побуждают к нему.

Ориген не соглашается с тем, что без демонов не было бы грехов; собственные пороки людей, говорит он, ведут их ко злу, и демоны играют лишь роль толкачей, побудителей. Побежденный в борьбе с дьяволом сам несет ответственность за грех и не должен возлагать его на искусителя. Бог, по своей милости, не допускает искушения, превосходящего силы человека, и одинокий никогда не будет предоставлен во власть сразу многих демонов; к тому же человек может всегда надеяться на помощь бога. «Бог не уничтожил действия дьявола на верующих для того, чтобы последние боролись с ним, были чутки, осторожны и не опускались в бездну безделия и лени».

Против дьявола, учила церковь, есть, однако, сильное средство. Это истинная христианская вера. «Христианство», по словам немецкого исследователя Сольдана, казалось, создало в своем учении оплот, за который каждый верующий смело и безопасно мог становиться, не боясь вредного действия чародейства, источник которого связывался с именем вечного врага человечества – дьявола.

Еще Гермас, ученик ап. Павла, упоминаемый им в «Послании к римлянам», говорил, что лучшим средством обезопасить себя от дьявола является богобоязненность, религиозное рвение: вера обращает в бегство дьявола, и демоны боятся истинно верующего. Упорство в сопротивлении путем набожности наводит ужас на дьявола, и только неверующий может бояться дьявола. Молитвы прогоняют его; он страшится крестного знамения и исчезает при произнесении имени Христа.

По учению Оригена, побежденный верующим демон ввергается в пучину и теряет право на искушение других. Чем чаще верующие побеждают, тем меньше становится число демонов и тем легче язычникам отказаться от их скверны. В общем, в распоряжении дьявола и его демонов остаются лишь язычники и некрещеные, в которых обретаются разнообразные демоны. Вот почему при крещении необходимо их предварительно изгнать, и экзорцизм, т. е. изгнание дьявола из новокрещеного, становится необходимым актом крещения, а с середины III века существовал даже особый чин гонителя, имевший сначала дело лишь со взрослыми язычниками, отрекавшимися от своих воззрений, а потом включивший в круг своих обязанностей, как выдыхание дьявола (exsufflatio) нечистыми детьми, так и вдыхание им (insufflatio) чистого божественного духа. «Выходи, нечистый дух, и дай место чистому» – так при крещении гласил этот чин[3].

Папа Григорий Великий (ум. в 604 г.) рекомендовал употребление святых мощей в качестве средства для изгнания дьявола и рассказывал, как ему удалось изгнать из одной арианской церкви дьявола, принявшего вид свиньи: с громким хрюканьем пустилась она бежать, когда перед ней показались мощи одного святого. Тот же папа в главе «О жизни и чудесах италийских отцов церкви» подробно распространялся о дьяволах и рассказывал своему церковному служителю Петру о многочисленных чудесных приключениях из жизни епископов и монахов, удачно прогонявших пристававших к ним дьяволов. Вот, например, перед нами пресвитер, обращающийся к дьяволу со словами: «Эй, дьявол, сними мне сапог!» И дьявол, преследуя какую-то хитроумную комбинацию, действительно появляется и готов снять пресвитеру сапог, но верующий, крестясь, прогоняет его вон.

В VIII веке святой Бонифаций, так называемый апостол Германии, при акте крещения, изгоняя дьявола, говорил: «Ну, вот вы теперь отреклись от дьявола, его творений и всей его помпы. Каковы творения дьявола? Язычество, обращение к ядам, заговариваниям и приметам».

Между тем дьявольская мощь и его помпа росли так, что порою даже представители церкви ничего не могли поделать с дьяволом и должны были униженно присутствовать при его «творениях». Так, аббат Тритемий описывает страшный 858 г., когда дьявол пожаром уничтожил ряд домов, причем «коварный» ранил камнем священников, желавших помочь погорельцам и вообще бороться с огнем.

На синоде 871 г. в Майнце рассказывали, как два саксонских священника считали себя набожнее и священнее самого епископа, что привлекало на их службы многочисленную толпу верующих. В наказание епископ Луитберт сместил одного, другим же священником овладел дьявол, который в данном случае явился исполнителем божественной кары или, как говорили, министром наказаний (minister роеnarum). Этот министр возмущался, когда мирянина хоронили в церковной ограде. Так, в Генуе был погребен в церкви некто Валентин: в полночь в церкви поднялся страшный шум; сбежавшиеся сторожа увидели двух дьяволов, связавших ноги Валентину и тащивших его из церкви. Сторожа в испуге бежали, а на следующий день в склепе не оказалось трупа Валентина: он лежал за оградой со связанными ногами. Событие это удостоилось специального обсуждения синода, который констатировал, что происшедшее с Валентином есть чудесная и вместе с тем ужасающая история, которая не должна быть забыта вовеки. В силу этого II-й канон вормского синода 895 г. постановил: «Согласно предписаниям святых отцов и в силу чудодейственных происшествий, отныне возбраняется хоронить в церкви мирянина».

В связи со страшным расширением радиуса действия дьявола страх перед ним быстро увеличивается, и его всемогущество начинает угрожать даже самому богу. Возможность столкновения подобных двух сил с трудностью предвидения, на чьей стороне окажется победа, пугает многих верующих, и даже авторитетные представители церкви говорят о неограниченном всемогуществе дьявола.

Веронский епископ Ратерий в середине X века счел себя вынужденным заступиться за всемогущество всевышнего и подчеркнуть, что перед ним должна все-таки преклониться мощь дьявола. Последняя была, однако, настолько велика, что римский синод 963 г. с чувством досады и возмущения констатировал, что папа Иоанн XII подпал под власть дьявола, за здоровье которого он поднимал бокалы вина, призывая на помощь Юнону, Венеру и других богинь языческого мира.

Особенно внимательно богословы относились к факту многочисленных оборачиваний дьявола в домашних и неприрученных животных. Теологи определенно утверждали, что, в силу божьего попущения, дьяволу дана возможность обращать человека в животное.

Церковь не сомневалась, что в животном, произошедшем от человека, сохранялась душа, но успокаивала тем, что подобное животное не злоупотребляет человеческой душой и оставляет ее в покое. Епископ города Лозанны, убедившись, что с помощью дьявола кудесники и чародеи превратили многих людей в червей, саранчу, жаб, майских жуков и т. д., которые причинили массу вреда окрестным крестьянам, трижды обращался с епископской кафедры со словами и убеждения и угрозы к этим страшным паразитам, требуя, чтобы они предстали в Вифлисбурге на суд – собственной персоной или через представителей. Это обращение делалось епископом при звоне колоколов и в очень торжественной форме: крестьяне опускались на колени, трижды читали Отче наш и Ave– Maria и молились о гибели саранчи и прочей нечисти. Саранча и черви возбудили, однако, дело против епископа; им был дан защитник, но епископ выиграл дело, и во имя Бога отца, Сына и Святого Духа лозаннские черви были навеки прокляты. Но сила дьявола была так велика, что не помогло даже епископское проклятие: через год Лозанна подверглась тому же несчастью – к великому позору церкви, оказавшейся слабее дьявола. И архиепископу вормскому Адельберту пришлось убедиться в слабости церкви в ее борьбе с дьяволом: в пасхальные дни 1065 г. архиепископ излечил одного больного, но дьявол не пожелал с этим считаться, и больной скончался.

За 50 лет до этого случая подобные факты в большом количестве были рассказаны на синоде в Орлеане и произвели глубочайшее впечатление на собравшееся духовенство, павшее духом от многочисленных доказательств всемогущества дьявола и под его руководством действующих волхвов, колдунов, чародеев, колдуний, одержимых и беснующихся.

Что удивительного в том, что после этого в действиях всякого крупного человека, который почему-либо казался церкви подозрительным, богословская мысль прежде всего искала дьявольской подкладки. Даже сам папа подвергался таким обвинениям. По словам Гфрера, против папы Григория VII возникло подозрение, что он действует с помощью магической книги, т. е. в сотрудничестве с дьяволом[4]. Всякое новшество, всякая смелая мысль, все, что уклонялось даже в очень незначительной степени от привычного мышления и повседневной жизни, вызывало представление о вмешательстве дьявола, о его персте.

У одного священника, рассказывал писатель-монах начала XIII века Цезарий Гейстербахский, был очень приятный голос, и его друзья постоянно наслаждались его пением. Однажды услышал его пение какой-то знакомый монах и тотчас заявил, что подобный голос не свойственен человеку и что он принадлежит дьяволу. В присутствии всех поклонников певца монах стал изгонять дьявола из тела несчастного, и певец переживал тяжкие минуты, когда его тело покидал дьявол.

Папа Александр III запретил священнику прибегнуть к астролябии для отыскания вора, предполагая, что в астролябии запрятался дьявол.

Общее собрание цистерцианского ордена в 1183 г. запретило заниматься предсказанием чего бы то ни было; папа Гонорий III осуждал тех, которые держали пари или вообще предсказывали, кто будет назначен на тот или иной духовный пост. Впоследствии мнимо-ученый француз Габриэль Ноде опубликовал объемистую книгу, в которой доказывалось, что большинство великих людей находилось в переписке с дьяволом.

Так церковь, всячески распространяя бредни о дьяволе, запуталась в собственных противоречиях и сама начала бояться дьявольского наваждения. Желая наказать слабых людей за колдовство, приравниваемое ею к ереси, церковь создала такую метлу, которая, казалось, выметет самую церковь и оставит земную юдоль всецело во власти одного лишь дьявола. На все земное надвигался в лице дьявола страшный враг, который готов вступить в поединок с самим богом, и с этим врагом церковь решила помериться силами, став на сторону бога, не желавшего единолично, по-видимому, идти на истребление даже своего «личного» врага.

Борьба была серьезна: два почти равные существа оспаривали друг у друга господство над миром. У бога есть ангелы и небесные полки, у дьявола – бесчисленные полчища демонов и подчиненных ему чертенят. Активность дьявольской рати увеличивала опасность, но церковь, победившая язычество и заставившая преклониться перед ее авторитетом императорскую власть, смело ринулась в бой, полагаясь на свое старое, испытанное в бою средство. Мечом и огнем должен быть уничтожен враг человеческого рода кто за него, тот подлежит уничтожению, истреблению; пощады никому не будет, и дьявол будет изгнан из самых узких щелей, куда он проник, и из самых интимных мест, куда он засел.

Беспримерная погоня за дьяволом принимала тем более страшные размеры, что сама же церковь изобретала для него все новые и новые ущелья, все более и более таинственные норы. Созданный церковью дьявол ее же стараниями принял всеобъемлющий характер и всепроникающий образ, и теперь для борьбы с ним требовалась неимоверная энергия, необычайное напряжение.

Однако до XIII века число преследований за колдовство было сравнительно невелико: церковь иногда как бы стушевывалась перед государством и обычно предоставляла ему преследовать действовавших под влиянием дьявола преступников; государство же, несмотря на всякие колебания, склонялось к преследованию лишь тех, которые приносили ущерб другим людям, видя свою задачу в том, чтобы наказывать преступников, а не грешников. Правда, церковники бдили за тем, чтобы впавшие в идолопоклонство несли должное наказание, и, помимо отлучения от церкви, передавали их в руки светской власти, которая, все более преклоняясь перед силой церкви, зачастую подвергала смертной казни и таких, которые не были малефиками, т. е. преступниками в прямом смысле, а были лишь отступниками от веры.

О наиболее ранних казнях колдунов мы узнаем из сочинения Григория Турского, который в своей «Истории франков» описывает сожжение одной колдуньи, вызвавшей в 580 г. смерть двух королевских сыновей, а когда, через три года, умер и третий сын королевы Фредегунды, в его смерти были заподозрены префект Муммол и несколько женщин, действовавших под влиянием дьявола. Муммол был подвергнут пытке и сознался, что получил от колдуний мазь и напитки с целью удержать милость короля и королевы. За это преступление он был сослан в Бордо; женщины же признали свою вину, назвали себя колдуньями, подверглись колесованию и сожжению. То был наиболее громкий колдовской процесс эпохи Меровингов.

В следующую, Каролингскую, эпоху подобный процесс возник в связи с увлечением императора Людовика Благочестивого красивой Юдифью, на которой он женился и под влиянием которой он решил перераспределить части империи в ущерб старшим сыновьям, родившимся от первого брака. Духовенство пришло на помощь обиженным императорским сыновьям и заявило, что любовь Людовика Благочестивого вытекает из колдовских чар Юдифи и что во дворце имеется очаг кудесников, ворожителей и колдуний, которые околдовали императора, этого невинного барана, который придет в себя, как только будут изгнаны из дворца забравшиеся демоны. Началась борьба между отцом и старшими сыновьями; во время этой борьбы была захвачена в Шалоне монахиня Герберга, сестра одного из виднейших сторонников Юдифи; Герберга была обвинена в малефиции и венефиции, т. е. в учинении ущерба и яда, и была брошена в реку Саону.

Этот вид наказания колдуний стал распространяться в IX веке, и его старался применить к своей жене Тейтберге император Лотар II, обвиняя Тейтбергу в том, что он из-за колдовства не может исполнять супружеских обязанностей. Лотар II нашел поддержку со стороны архиепископов Трира и Кельна и епископа Меца; оказалось, однако, что Тейтберга тут совершенно ни при чем: императорская болезнь была вызвана его любовницей Вальдрадой, надеявшейся расторгнуть этим путем брак Лотара с Тейтбергой. Вальдрада должна была пострадать за свое коварство. В смерти в 899 г. сравнительно молодого короля Арнульфа также видели коварство колдунов: король был во цвете лет, и казалось, что участие в его смерти злой силы бесспорно. Какой-то приближенный короля был казнен, другой бежал, а «настоящая» виновница преступления – Рудпург была подвергнута пытке; под ее тяжестью она созналась и была повешена в Айблинге.

В XI веке число колдовских историй, доходивших до суда, значительно увеличилось; одновременно с этим колдовские случаи единолично подавлялись сильными мира сего, не доводившими их до светского или духовного суда. Так, например, с трирским архиепископом Поппо в 1016 г. произошло следующее: он заказал одной монахине изготовить ему пару сапог. Так как Поппо сильно нравился монахине, то она околдовала сапоги, которые вызывали сильную страсть к монахине у тех, которые надевали эти сапоги. Как только Поппо надел сапоги, он почувствовал необыкновенную страсть к монахине и догадался, что с сапогами творится что-то неладное; он тогда предложил эти сапоги нескольким знакомым, которые тоже тут же воспылали страстью к этой монахине. Дьявольское наваждение было бесспорно, и Поппо разогнал всех монахинь монастыря Пфальцеля, не разбирая правых и виновных. За эту скоропалительность Поппо нажил гнев бога и должен был отправиться в Иерусалим, чтобы искупить свой поступок.

Аналогичный случай колдовства имел место в отношении кельнского архиепископа в 1075 г.; заподозренная колдунья была сброшена с высокой городской стены. Такое же наказание постигло в Ангулеме колдунью, которую обвиняли в учинении ужасной болезни графу Вильгельму. Под пыткой колдунья отрицала свою вину; поединок, установленный для выявления ее преступления, не дал определенного результата, и Вильгельм склонен был считать ее невиновной; однако после его смерти говорили, что женщина эта околдовала глиняные фигуры, и сын Вильгельма, граф Алдуин, подверг ее казни, не обращаясь к суду. В 1090 г. в Фрейзинге, из-за конфликта с епископом, суд некоторое время совершенно бездействовал, и заподозренные в колдовстве три женщины были подвергнуты толпой испытанию водой. Испытание не дало положительных результатов, и женщин подвергли испытанию плетьми. Под пыткой все трое отрицали свою вину, но слухи о коварстве преступниц взбудоражили жителей не только Фрейзинга, но и его окрестностей; женщины вторично подверглись наказанию плетьми, и в конце концов их живьем сожгли на берегу реки Изара. Подобный же суд Линча, но в малом размере, совершили дворовые люди графа Фландрии в 1128 г.; граф однажды перешел речку Дейль под Лиллем, какая-то женщина брызгнула на него водой, и он заболел сердцем и внутренностями. Граф вскоре умер, и его люди решили, что вода была волшебной. Женщину сожгли на костре. В Генте народная масса истязала в том же году одну колдунью и носила по городу ее желудок в Бове; в это время, наоборот, над колдуньей был совершен настоящий суд, в котором приняли участие как городское правление, так и духовенство. Колдунью сожгли на костре при торжественной обстановке. В Зоэсте около этого времени был сожжен молодой священник, как зловредитель и маг: его обвиняла в колдовстве красивая женщина, которой он, после долгих безуспешных попыток, овладел с помощью колдовских средств. Таковы некоторые случаи из колдовской практики до XIII века; они свидетельствуют о том, что светские суды выносили нередко смертные приговоры колдунам даже в том случае, когда ущерба налицо не было и когда все преступление сводилось к предполагаемому вызову смерти или болезни. Церковь не отставала от светского суда и пользовалась его услугами; точно так же и народная расправа жестоко мстила мнимым преступникам, но важно то, что в большинстве случаев говорилось о малефиках (зловредителях) и людей жгли и убивали не как еретиков, а как преступников, хотя церковь и подчеркивала греховную связь этих преступлений с идолопоклонством, с подчинением людей темной власти сатаны, дьявола, демонов.

В связи с развитием средиземноморской торговли и появлением торговой буржуазии в южной Франции и северной Италии началось направленное против церкви движение. Это движение уже в XI веке приняло широкие размеры. Во главе его зачастую стояла торговая буржуазия, недовольная тем, что церковь стесняла ее размах и конкурировала с ней там, где церковь сама начала торговать. К этому движению вскоре примкнули городская мелкота и крестьянство, разоряемые и возмущенные церковной десятиной и всяческими иными поборами, ложившимися на крестьянство тем более тяжело, что сравнительно бурное развитие торговли выбивало из колеи множество трудящихся элементов, превращавшихся в безземельных и не находивших применения своему труду в городе, где отсутствовала промышленность и где торговля требовала небольшого количества человеческих рук. Это народное движение, руководимое торговой буржуазией, но опиравшееся на крестьян и ремесленников, церковь назвала еретическим, окрестив его сторонников именем катаров. К этому антицерковному движению присоединилась и значительная часть землевладельческой аристократии, ненавидевшая церковь за ее обширные владения. Так, огромное большинство замков между городами Тулузой и Кастельнодари были населены к концу XII века и началу XIII века катарами или лицами, им сочувствующими. В Монтескье в 1215 г. почти все дворянство находилось под влиянием катарского священника де Ла-Мота. То же имело место в Монжискаре. Дворяне из катар нередко захватывали у монастырей и церквей их имущество под предлогом, что церковь должна жить не в роскоши, а в нищете и бедности. Папа Целестин III в 1196 г. горько жаловался на то, что земельная аристократия ограбила монастырь Сен-Жиль. Архиепископ Нарбонны ставил в вину аристократической семье Ниор ее грабительские замашки в отношении ряда церквей и монастырей. Особенно широкие размеры катарство приняло среди сеньоров в Фуа, Тулузе, Каркасоне, Логарэ и т. д., недаром папство утверждало, что весь Верхний Лангедок охвачен ересью, и когда на юге Франции была введена инквизиция, на кострах ее было сожжено немало и аристократов. Характерно, что земельная аристократия оказалась гораздо трусливее, чем буржуазия, ремесленники и крестьяне. После первых же свирепых деяний инквизиции явилась с покаянием аристократия, которая лишь на первых порах, преимущественно до введения инквизиции, широко и открыто выступала против «жадной и лопающейся от богатства церкви».