Незаданные вопросы

Но, конечно же, все собрались. А бабушка накрыла такой стол, что на пороге комнаты все остолбенели – на белой, парадной, туго накрахмаленной скатерти стояли блюда с пирожками – фирменным бабушкиным блюдом. Плошки с салатами, студнем и заливным. Растерянные дети недоумевали – как же так, мама? И главное – зачем?

Бабушка тихо посмеивалась, рассаживая гостей за праздничный стол.

Это был прекрасный, душевный и теплый вечер – на несколько часов все забыли семейные дрязги, проблемы и вечные заботы – шумно, как в молодости, общались, перебивая друг друга, много смеялись и вспоминали счастливые годы из детства.

Бабушка смотрела на всех с тихой, умиротворенной и счастливой улыбкой. Смотрела и молчала: человеком она была не говорливым. Расходились поздно за полночь. Конечно, перед уходом перемыли посуду, убрали стол, подмели.

Прощаясь, бабушка дрожавшими руками крепко обнимала детей и внуков. В ее глазах стояли слезы.

Никто ни о чем плохом и не думал – наоборот, все были счастливы: мамочка молодец! Такой пир закатила! Надо же, справилась – труд-то великий!

На следующий день бабушка не брала телефонную трубку. Кто-то сорвался с работы и полетел к ней.

В квартире царила идеальная чистота – посуда была убрана в буфет, плита и раковина сверкали – словом, ничего не напоминало о вчерашнем празднестве.

А бабушка лежала в кровати – спокойная, довольная, умиротворенная, счастливая. Сложив руки поверх одеяла. На голове новый платок. Бабушки больше не было…

Непостижимо! Непостижимым оказалось все – и ее предчувствие близкой кончины, и непонятно откуда взявшиеся силы. И сдержанность, немыслимая сила духа при прощании с семьей – только она знала, что было это прощанием.

Оля плакала, стоя на кухне у окна. На столе лежал пакет с бабушкиными пирожками, которые та засунула ей в коридоре.

Увидев пакет, она разрыдалась в голос. Есть любимые пирожки с земляничным вареньем казалось ей сущим кощунством. И она потихоньку от мамы высушила их на батарее и убрала в дальний ящик письменного стола.

Пирожки превратились в сухари и хранились долго, лет пять, пока Ольга не вышла замуж и не переехала к мужу, в счастливом угаре забыв про свое хранилище. Пирожки нашла мама, поплакала и, конечно же, выбросила.

– Память в сердце, Оля! – сказала она тогда. И, конечно, была права.

На похороны бабушки Муся пришла. Они с Ольгой не виделись пару лет – Ольга училась как одержимая, а Муся (ей тогда было четырнадцать) жила своей жизнью, игнорируя семейные сборища.

Горевали все сильно – для всех, абсолютно для всех, бабушка была человеком родным, близким и очень любимым. Не плакала только Муся – держалась в стороне, явно тяготясь ситуацией. С бабушкой попрощалась, положив на могилу цветы. И – это было очень заметно – постаралась поскорее исчезнуть. На поминках ее уже не было.

Перед тем как уйти, она подошла к горюющей Ольге, осмотрела ее критическим взглядом.

– Ну как дела? Все корпишь над книгами?

Оля, всхлипнув, кивнула – поступать в этом году.

– А-а-а! – протянула скучающим голосом Муся. – Ну-ну! Ты уж старайся! – усмехнулась она. В голосе ее были и издевка, и какое-то непонятное превосходство. Она скользнула по Ольге взглядом и явно разочаровалась. Махнула рукой и быстро пошла к чугунным воротам кладбища, открывающим дверь в жизнь живую и шумную.

Ольгина мать смотрела вслед племяннице, и взгляд ее был задумчивым, печальным и расстроенным, что ли?

Ольга знала: Мусина мать и жена дяди Гриши, маминого родного брата, сбежала с любовником. Оставив не только мужа, но и пятилетнюю дочь. Про «сбежала» и «любовника» Ольга, конечно, подслушала.

Там было еще много чего, далеко не лестного, сказанного родней в адрес неверной жены.

Мать Муси, ту самую беглянку, Ольга немного помнила – высокая, статная, красивая женщина, темноволосая и светлоглазая. Крупный красивый рот был накрашен ярко-красной помадой. Звали ее Софьей. Впрочем, имени ее в семье не произносили. Говорили или «Гришина бывшая», или «мать Муси», или, совсем коротко, та. Была она надменной и молчаливой. Ольга запомнила ее курящей на кухне и смотрящей куда-то вдаль, поверх людей, их забот и проблем. Казалось, она существует не в этом мире, не в этой квартире, не в этой семье, полной радостной и шумной родни. Она всегда выглядела здесь чужой, и, кажется, ее это не огорчало.

Лет в двенадцать Ольга осмелилась начать с мамой разговор про ту. Мама недовольно отмахнулась.

– Это вообще не ваше дело! Не детское! Какая вам разница – что там и как? В жизни много чего бывает, вырастешь – разберешься! – А потом все же нехотя добавила: – Ушла она от Гриши, Оля! Полюбила другого и ушла. Ничего страшного в этом не вижу. А вот то, что девочку оставила, – это да, это беда.

Конечно, хотелось расспросить подробности – к кому, например, ушла красавица Софья. Почему не взяла с собой дочь? Куда она уехала? Наверное, далеко, раз не появилась в Москве ни разу?

Но Ольга поняла, что больше ни на какие вопросы ответа не получит – мама и так слишком много сказала.

Брошенному и внезапно крепко запившему Грише стали помогать всем миром, всей семьей – Мусю забирали к себе на выходные, брали с собой в поездки и отпуска, билеты в цирк и театр покупались с расчетом и на Мусю тоже. Девочка, казалось, не была предоставлена самой себе, но у нее не было матери. Что тут говорить?

Она была непростым ребенком – об этом тоже шептались взрослые потихоньку от остальных детей. И, конечно, оправдывали: сирота, и это при живой матери! Кошмар и позор для семьи.

Впрочем, и такое однажды Оля услышала, от кого, не запомнила:

– Да при чем тут эта Софья, господи? – жарко сказал чей-то женский голос. – Муська с самого детства стерва была! Еще при мамаше! Вы что, забыли? А это только усугубило, не спорю. Хотя если б мамаша осталась, может быть, было и куда хуже.

Муся была странной, да. Нелюдимой, дерзкой, упрямой. С ней было сложно, так говорили все взрослые. Но еще Муся была несчастной, брошенной собственной матерью.

Дядя Гриша довольно быстро женился. «Хорошие мужики на дороге не валяются», – сказала на это Ольгина мама. Женился на скромной, казалось бы, женщине – серой, скучной и некрасивой, полной противоположности Софье. «Что у нее там в голове – непонятно!» – нечаянно услышала Ольга разговор родственников.

Отношения с мачехой у Муси не сложились, кто тут виноват – непонятно. И Муся тот еще фрукт, и тихая мачеха-учителка тоже, как оказалось. В общем, загадка, поди их разбери.

Пару раз Муся убегала из дома – было, было. Ловили и возвращали. Отец ругал ее нещадно. Мачеха подливала масла в огонь: фокусы падчерицы ей давно надоели.

К пятнадцати годам Муся выросла в красавицу. «Вылитая та», – шептала родня. Те же темные, почти черные волосы – это называлось «жгучая брюнетка». Синие яркие глаза. Красивый, сочный, немного брезгливый рот. Стройная фигура, высокая грудь, красивые ноги.

Ольга видела, как на Мусю, совсем еще юницу, заглядываются мужчины всех возрастов.

Муся, казалось, этого не замечала – шла быстро, торопливо, с высоко поднятой головой, с вечной презрительной усмешкой на красивых губах.

Ольга хорошо помнила поездку на юг, в Севастополь. Тогда они прихватили и Мусю. Жили в пансионате на берегу – прекрасное время! Рано утром бежали с мамой на море – скорее бы окунуться, пока еще не разжарилось июльское солнце, только встающее из-за горизонта. На пляже было пустынно и тихо: отдыхающие спали крепким и сладким сном – полшестого утра.

Купание было радостным, восхитительным – Ольга с мамой заплывали далеко, почти до буйков. Плавали обе отлично.

От ранних купаний Муся сразу отказалась: «В такую рань? Не-ет, ни за что! Я что тут, в тюрьме? Завтрак по расписанию, обед по расписанию. Подъем и отбой – тоже! Нет уж, увольте!» Мама согласилась: «Как хочешь, Муся! Дело твое».

Скоро Муся и завтраки стала игнорировать. Спала до одиннадцати и просила сестру принести ей из столовой «чего-нибудь».

Ольга украдкой от мамы засовывала в карманы куски хлеба с сыром и вареные яйца.

После завтрака мама шла на море, а Ольга – будить Мусю. Сонная Муся, сладко потягиваясь, прямо в постели ела принесенное Ольгой, стряхивая крошки тонкими пальцами на пол, и хвалила сестру:

– А ты молодец! С тобой можно в разведку! – И громко, заливисто смеялась.

На пляж она шла, когда ей заблагорассудится – днем, в самое пекло, или поздно вечером, когда темнело.

И никакие мамины и Ольгины уговоры и просьбы, никакие требования и взывания к совести на нее не действовали: «Вы меня взяли? А я вас просила?» Все, точка. И растерянная, расстроенная мама замолкала.

А однажды Муся исчезла.

Не было ее почти сутки. Потом мама говорила, что эти сутки были самыми страшными в ее жизни. Муся исчезла утром, пока Ольга с мамой ходили на рынок, чтобы купить свежего творога девочкам на завтрак. Впрочем, Муся творог не ела – предпочитала бутерброды с колбасой. Вернувшись с базара, обнаружили, что Муси нет дома. «В такую рань? – удивились обе. – Такого еще не бывало. А может, Муся отправилась на пляж? Захотела наконец искупаться в утреннем море?»

Ольга побежала на пляж – Муси там не было. К вечеру мама пошла в милицию, наказав дочери караулить беглянку дома. Ночь была страшной – мама кругами ходила по комнате, застывала, замирала у окна. Ольга, изо всех сил борясь с тревожным сном, пыталась ее подбодрить.

Утром обессилевшая мама решила звонить в Москву. Но на почте случилась какая-то поломка на линии, и Москву не давали часа два или больше.

В два часа дня появилась Муся – бледная, усталая и очень сонная.

– Где ты была? – закричала измученная тетка, Ольгина мать.

Муся, широко и сладко зевнув, спокойно и равнодушно посмотрела на тетку и сестру и, словно раздумывая, а стоят ли они вообще ее внимания, – лениво ответила:

– Где была, там меня нет!

Возмущенная Ольга громко, криком выговаривала бессовестной и наглой Мусе:

– Мы не спали, сходили с ума. Заявили в милицию. Мама побежала звонить нашим, в Москву, сказать, что ты пропала! А может, тебя убили? Изнасиловали? Увезли бог знает куда? Ты могла бы хотя бы оставить записку?

Муся, продолжая позевывать, отмахнулась от Ольги, как от назойливой мухи.

– Да заткнись ты! Достала! Все со мной нормально, поняла? И нечего было кипеш поднимать! «Убили, изнасиловали!» – смешно! Я сама… кого хочешь! – И она хрипло рассмеялась. – И вообще я хочу спать, поняла?

Скинув с себя сарафан, голая Муся нырнула в постель, повернулась на бок и тут же уснула.

Мама села на табуретку и, уронив голову на руки, расплакалась. Но больше она не сказала Мусе ни слова! «Вот ведь выдержка! – думала Ольга. – Я бы так не смогла!»

До отъезда оставались считаные дни. Мусе был объявлен бойкот – ни Ольга, ни тетка с ней не разговаривали. Мама положила на ее кровать деньги:

– Это тебе на питание. Если задумаешь снова уйти – поверь, сладко не будет! Местная милиция предупреждена.

Муся презрительно хмыкнула, но деньги взяла.

В купе ехали вместе. На полпути Муся поменялась с пожилой женщиной.

– Не хочу смотреть на ваши постные лица! – бросила она тетке и сестре.

На вокзале расстались. Разумеется, никто не услышал от Муси ни «спасибо», ни «извините». Да никто этого, собственно, и не ждал.

Только в такси мама выдохнула:

– Уф, слава богу! Я думала, что этот ад не кончится никогда!

Ольга была так зла на сестру, что ни видеть, ни слышать о ней не хотела. Как-то поймала обрывок маминого разговора по телефону:

– Ушла? Знаешь, я не удивлена ни минуты! После того, что было в Севастополе! Я тогда лет на десять постарела. Не знаю, как вообще это пережила! И никто ничего и никогда поделать не сможет! Потому что уже поздно. И еще потому что гены! А это, моя дорогая… Ой, да хватит о ней! Много чести!

Муся ушла? Куда, к кому? Да какая, и вправду, разница! Совсем чужой человек!

Успешно окончив школу, Ольга легко поступила в институт. Выбрала геолого-разведочный. Почему? Наверное, романтика молодости. Хотела ездить в экспедиции, «в поля». Искать минералы. Твердо верила, что найдет что-то, еще неизвестное науке.

Родители удивились: «Тебя, с твоим аттестатом, возьмут в любой вуз! А ты собралась в какой-то мальчиковый и непонятный! И все это глупости юности – экспедиции, разведки и твои дурацкие поля!» Больше всех бушевал папа. Он мечтал видеть умницу-дочь врачом или в крайнем случае учителем.

Но сметливая мама быстро сообразила – после того, как вместе с дочерью посетила день открытых дверей. В геолого-разведочном было полно парней! Гораздо больше, чем девушек. И это означало, что ее тихая и скромная дочь там будет в большом почете. И, несомненно, выйдет успешно замуж. А уж в педагогическом ее шансы совсем невелики – там одни девочки, мальчишки наперечет. А что касается полей и экспедиций, здесь волноваться нечего – будет семья, появятся дети, тут уж будет не до полей! А если муж-коллега будет часто в командировках – тоже совсем ничего страшного! Любая разлука пойдет только на пользу.

Мама рассчитала все правильно – на третьем курсе Оля вышла замуж. Лева, ее жених, понравился всем – интеллигентный, приличный парень. Москвич. Живет с чудесной и милой мамой в хорошей квартире на Верхней Масловке.

При первом же знакомстве будущие родственники понравились друг другу – одна среда, одно поколение. Мама и будущая свекровь мирно ворковали на кухне, обсуждая скорую свадьбу.

Ольга смотрела влюбленными глазами на своего Левушку – он был прекрасен!

– Лева, Левушка, – повторяла она перед сном. – Какое же счастье, что мы повстречались!

Свадьбу справили скромную, «интеллигентную», по словам мамы. Тихое кафе, родня и несколько институтских общих друзей. После свадьбы стали жить у Левы. Он объяснил, что оставить маму не может. Ольга согласилась легко – квартира была большой и удобной, близко от центра, а значит, от театров и музеев, куда молодые ходили часто. К тому же она мгновенно полюбила свекровь.

Ей сказочно повезло – ни в чем и ни в ком она не разочаровалась. Муж по-прежнему был нежен, свекровь подтвердила свой статус милой и доброжелательной женщины, жили они дружно, с долгими вечерними чаепитиями на кухне, и их обязательно ждал сладкий пирог – спасибо свекрови.

Весь быт был тоже на ней, хотя Ольга изо всех сил старалась помочь. Но свекровь от помощи отказывалась.

– Дети мои, – с легким пафосом объявляла она. – Пока я жива, и вы поживите! Пока я могу, вы свободны от этих дурацких и нудных бытовых хлопот!

И «дети» радостно сбегали из дома – в гости, на выставки, на премьеры, на шашлыки с друзьями.

Сразу после защиты диплома Ольга забеременела. И эту новость все приняли на «ура». Мама бегала по магазинам, доставала «приданое» малышу – все в то время доставалось трудно и с боем.

Свекровь подрубала пеленки, вязала носочки и шапочки. Беда пришла перед самыми родами – Ольгина свекровь, мать Левы, тяжело заболела.

Ольга, дохаживающая свой срок, от переживаний родила на две недели раньше. Да и слава богу! Это и вытащило тогда ее мужа, совсем впавшего в отчаяние. Родилась девочка, назвали Ирочкой – конечно же, в честь бабушки.

Девочка много болела, и вся семья крутилась возле Ирочки, молилась на нее, предугадывая любые желания. И разумеется, баловала!

Когда Иришке исполнился год, Лева уехал в первую экспедицию.

Ольга невероятно скучала, писала ему каждый день письма и даже – вот уж чего не ожидала! – стала пописывать простые и трогательные стишки. Правда, отослать их мужу так и не решилась – отчего-то было неловко.

Помогала, конечно, мама – приезжала, готовила обед, гуляла с Иришкой, давая дочке поспать. Свекрови сделали операцию, и появилась надежда. Врачи, правда, особенно оптимистичных прогнозов не давали, но несколько лет жизни ей все-таки обещали.

А Ольга томилась, скучала, ждала своего мужа так трепетно, что плакала от любви. Муж приехал через три месяца – в отпуск.

И эти две недели были лучшими и самыми яркими в их жизни. Нет, потом будет еще множество чудесных, замечательных и нежных дней! Брак их действительно оказался счастливым. Но почему-то те две недели Ольга запомнила навсегда.

C одним только не сложилось – с Ольгиной карьерой. Дочка много болела, и она была вынуждена сидеть с ней дома. Не садовский ребенок – таков был вердикт врача.

Конечно, быт заедал. Конечно, бесконечная кухонная и домашняя возня нестерпимо надоедала. Теперь все было на ней, на Ольге – свекровь почти все время лежала. Но мудрая мама, которая снова оказалась права (про экспедиции и поля), объясняла тоскующей дочери, что все и сразу в жизни не бывает! «Ты счастливая женщина: муж, ребенок, достаток, родители. Живи и радуйся. А работа твоя подождет!»

Иришка пошла в первый класс, и вот тогда Ольга вышла на работу, в геологический музей, научным сотрудником. Планы, конечно, были радужными: защититься, продолжить карьеру. Но жизнь внесла коррективы. Поначалу-то все было неплохо. С дочкой выручала мама: кормила ее после школы, помогала делать уроки, ходила с Иришкой гулять.

Ольга видела, как ее коллеги бились за жизнь, словно в кровавой схватке, много было и разведенных, и одиноких. Большинство жили в тесноте, с соседями или родителями. Те, у которых были мужья, часто страдали от их измен, грубости или пьянства. Дети дерзили, плохо учились. Старики требовали внимания и от всей души мотали нервы. Ко всему этому в те времена быт стал совсем невыносимым, тяжеленным: продукты исчезали или за них требовалось почти сражаться.

Женщины жили тяжело. В обеденный перерыв – какое там поесть или передохнуть! – хватали авоськи и бежали по магазинам. Одна вставала в очередь за мясом, другая – за колбасой, третья караулила сметану или сыр.

Ольге становилось стыдно – продукты покупала мама, забирая Иришку из школы. И дома Ольгу ждал полный порядок – накормленная дочка, сделавшая все уроки, нагулянная и довольная жизнью. Чистая квартира и вкусный ужин – райская жизнь!

Свекровь тоже старалась изо всех сил, делала все, что могла: читала Иришке книги, учила с ней стихи, слушали вместе музыку.

С мужем все тоже было замечательно – ничего в их отношениях не изменилось – так разве бывает? Ольга так же ждала его, как в первые годы их жизни, и так же по нему скучала. Нет, она скучала сильнее, чем раньше.

И она видела, чувствовала, что он отвечает ей тем же – женщину не обманешь, она все сразу поймет или почувствует.

Иногда, просыпаясь среди ночи от неясного страха, Ольга вдруг пугалась: «Так много – и мне? За что, почему? Почему мне, такой обыкновенной, такой заурядной, такой… «никакой»? Я же совсем обычная! И понимаю это прекрасно! Сколько красавиц, умниц не могут устроить личную жизнь! Сколько попыток, сколько страданий, сколько разочарований! А у меня так все легко получилось! И с первого раза! Муж, дочь, родители. Я никогда не считала копейки – геологам платят отлично. Я не жила в коммунальной квартире, не варилась в невозможном и страшном быту. Я не испытывала ужасных неудобств, невыносимых условий. Меня не предавали и не обманывали. У меня как-то сразу все сложилось! Все то, к чему многие идут тысячи лет».

И ей становилось не по себе.

Но, как часто бывает, жизнь решила проверить на прочность и ее, безмятежно-счастливую Ольгу. Свекрови стало резко хуже.

Болезнь снова вернулась, увы… Да теперь – на последней стадии. Врачи разводили руками – хирургическое вмешательство уже невозможно. Теперь – только уход и уход! Больная безнадежна – наберитесь терпения.

Беда свалилась так внезапно, так страшно, накрыв их с головой, – невозможно стало дышать, есть, пить, разговаривать. Просто жить. За эти спокойные и безмятежные годы они, казалось бы, забыли, что женщина безнадежно больна. Забыли и слова врачей, что болезнь может вернуться. Человек ведь всегда рассчитывает и надеется на лучшее.

А тут еще и Иришка не пропускала ни одну заразу, цепляла все подряд. Берегли ее изо всех сил. Зимой рот девочки был закрыт шарфом, под который обязательно подкладывали носовой платок – холодный воздух, опасность! Из носа подтекала растаявшая оксолиновая мазь, которую Иришка размазывала по лицу.

Под вязаный капор надлежало повязывать ситцевый платочек, плотно прилегающий к ушам. В ушах – комочки ваты. Иришке не разрешалось играть с одноклассниками в школьном дворе ни в салочки, ни в пятнашки, ни в резиночки, ни в прятки: «Будешь носиться – вспотеешь». Нельзя было лепить снежки, шлепать по лужам, даже в резиновых, на шерстяные носки, сапогах.

Ольга без конца готовила диетические блюда – протертые супы, бесконечные каши (на воде, на молоко аллергия), запеканки, суфле и кисели.

Мороженое покупалось по праздникам и, конечно же, ждало своего часа – вместе с несчастной Иришкой, терпеливо наблюдающей, как твердый, бело-снежный, потрясающе пахнущий ванилью кирпичик в хрустящей вафле медленно подтаивает и растекается сладкой лужицей.

– Уже можно, мам? – Дочь с мольбой заглядывала Ольге в глаза. – Уже растаяло, да?

Ольга тыкала чайной ложечкой в блюдце и натыкалась на слабое сопротивление не до конца растаявшего брикета.

– Нет, Ирочка! Еще минут десять!

Дочка, конечно же, соглашалась и продолжала неотрывно, как зачарованная, смотреть на вожделенное лакомство.

Подхватывала Иришка и ветрянку – где?

Да, конечно, в подъезде! На пятом этаже заболел мальчик, я знаю! Ветрянка – недаром от слова «ветер». Достаточно проехаться в лифте, – оправдывалась Ольга перед мамой и мужем.

Коклюш. Господи, коклюш! Передается воздушно-капельным путем! А он, этот «воздушно-капельный» – всюду, везде!

Сердце рвалось при взгляде на дочь: бледная, с темными кругами под глазами, вечно сопливая и кашляющая девочка то и дело пропускала школу, болела месяцами.

На подоконнике стояли банки с заваренными травами: мать-и-мачеха (от кашля), эхинацея (для повышения иммунитета), ромашка для желудка, душица, зверобой, шалфей, мята, солодка.

На горловине банок лежала темная от настоя марля – заварить, распарить, процедить. В китайском термосе с синими розами настаивался шиповник. В граненом стакане плескался мутный и вязкий, как кисель, настой семян льна. Дочку тошнило от одного вида этих «серых соплей».

Нет, конечно, дочку Ольга развивала: книжки, пластинки со сказками, открытки с репродукциями из Эрмитажа и Третьяковской галереи.

Казалось, и дочка уже привыкла к тому, что она не такая, как все. Как эти веселые, шумные, крикливые и розовощекие девчонки-одноклассницы, смотревшие на нее с искренним сочувствием и сожалением.

Ольге очень скоро пришлось уйти с работы. Она то и дело моталась с дочкой по врачам – поликлиника районная, поликлиника платная. Узкие специалисты, гомеопаты, профессура и частники – только по очень сильному блату! По очень важному звонку и за о-о-очень приличные деньги!

Деньги, слава богу, были! Спасибо мужу и родителям.

Про себя она совсем забыла – какое уж тут! Никогда не была модницей – а уж теперь… Закручивала волосы в пучок на затылке – быстро, удобно. Ногти? Да какой там маникюр, вы о чем? Она же вечно в воде – приготовь, постирай, завари, процеди. Ногти вечно ломались и слоились. Накрасить глаза? А зачем? В детскую поликлинику? Или в лабораторию с банкой мочи?

Мама пеняла: «Оля, так же нельзя! Ты совсем молодая женщина! И такое пренебрежение к собственной личности!»

Мама уговаривала ее осветлить волосы: «У тебя же такой невыразительный мышиный цвет! Покрась ресницы, хотя бы в парикмахерской, Оля! И надо подщипать брови, а то ж ты прямо «дорогой Леонид Ильич». С юмором у мамы было все хорошо.

Ольга беспечно махала рукой: «Мам, не до того! И вообще, какая разница?» – «Муж! – значительным голосом отвечала мама. – У тебя, Оля, интересный молодой муж! На такого, знаешь ли…» И мама загадочно замолкала.

Ольге было смешно: «Левка? Ты в смысле того самого?» – «Того, Оля, именно того самого!» Ольга приходила в бурное веселье: «Ну, ма-ам… Ты о чем? И где ему это делать? В поле, мам?» Мама смотрела на Ольгу как на ископаемое: «Ты что, серьезно? На полном серьезе, Оль? Нет, я, конечно, за тебя очень рада. Нет, я счастлива просто! Ты так уверена в нем и в себе… Да, я все понимаю, у вас большая любовь. Взаимопонимание, полное доверие, но, извини, он молодой и интересный мужчина, Оля! А ты, кстати, молодая женщина! И забывать об этом не просто глупо – грешно!»

Но – счастливая! – Ольга об этом и вправду не думала. Все мысли были закручены, завязаны на нездоровой дочери и теперь, увы, на тяжело больной свекрови.

Ольга рвалась. Рвалась на сто, тысячу частей – с самого раннего утра до самого позднего вечера ей хватало, хватало хлопот и совсем не хватало времени.

Свекровь – ее гениальная, бесподобная, терпеливейшая и мудрейшая свекровь – приняла новую реальность почти спокойно и мужественно. Не капризничала, не плакала, не скулила, не проклинала судьбу, задавая пустые вопросы – почему мне? Вопросы, которые в таком страшном положении задают все.