Почти идеальная семья

– Кто же еще?.. – буркнула Лера, мельком взглянув в сторону гостя.

– Лер, сигаретки у тебя нет? У меня кончились, – ничуть не смутившись тому, что соседка явно не в духе, жизнерадостно прогрохотал Константин.

– Посмотрю. Есть, конечно.

Лера подошла к вешалке, пошарила в дорожной сумке, брошенной на скамейке под куртками и дождевиками. Извлекла пачку и протянула Костяну.

Тот вытряхнул одну, сунул в рот и вернул пачку Лере. Похлопал по штанам, ища зажигалку. С сигаретой в зубах пропыхтел просительно:

– Дай зажигалочку, а?

Они пристроились для перекура на ступеньках крыльца. Говорить Лере ни о чем не хотелось, а вот Костик, напротив, фонтанировал:

– Чего одна? Лёню куда дела? – спросил он, примеряясь поднести огонек к сигарете.

– Работает Лёня, – кисло сообщила Валерия и поторопила: – Давай уже, прикуривай.

Когда ее накрыл приступ дурноты, как две капли воды похожий на тот, что случился с ней вчера утром, Валерия, кажется, даже не удивилась. Она лишь поспешно отложила сигарету и, отвернувшись от соседа, принялась торопливо сглатывать горькую слюну. Блевать в присутствии бесцеремонного студента, который данный факт не пропустит и непременно тупо прокомментирует, ей не хотелось категорически. Но тут она услышала надсадное Костиково кхеканье и резво повернулась на звуки.

Костик, перегнувшись вбок от ступенек, отплевывался и откашливался, в промежутках восклицая: «Что за фигня?»

– Ты чего? – спросила Валерия с напряженным интересом. – Съел что-нибудь?

– Фиг его знает, – отдышавшись, пропыхтел Константин. – Вроде ничего такого. Да ты не парься, сейчас пройдет. Мы эту фигню сигареткой простерилизуем.

С этими словами он под пристальным взглядом Валерии вновь глубоко затянулся, и тут его накрыло. Хорошо, что успел добежать до хозблока и завернуть за угол, и уже там, в тесном промежутке между забором и стенкой сарая, дал волю возмущенному организму.

Когда растерянный и помятый он вернулся к крыльцу, Лера уже поджидала его с кружкой холодной воды.

Костян плюхнулся на ступеньку и взял кружку. Отпил половину, вытер тыльной стороной ладони губы. А Лера стояла над ним и задумчиво вертела в руках сигаретную пачку. Потом неожиданно скомандовала:

– Надо кое-что проверить. Пошли в дом.

Костик вяло приподнял зад от ступеньки и с кружкой в руке двинулся следом.

На кухне Лера торопливо хлопнула по выключателю, зажигая верхний свет, а потом сбегала за настольной лампой на мансарду. Распахнула створку шкафчика и достала с полки одноразовую тарелку. Вытащила из пачки сигарету и выложила ее на пластиковый кругляк. Костик, по обычаю, собрался сказать что-нибудь остроумное, однако ничего достойного придумать не успел, острым коготком Лера вспорола сигаретную гильзу.

И когда нервничающая соседка принялась придирчиво рассматривать на белом поле пластика мелкое табачное крошево, разворошив зубочисткой ржавую кучку, он первый заметил такое, чего совсем не должно присутствовать в сигаретах. Колючки. Несколько острых и твердых, как швейные иглы, колючек миллиметров пять длиной, а то и все восемь. Не разломав сигарету, обнаружить их было проблематично, поскольку располагались иглы мелким снопиком строго вдоль сигаретной оси.

Их было немного, Костик пересчитал. Пять. А нет, вот и шестая. Колючки среди табака выглядели зловеще. Зубочисткой он отогнал от общего стада один экземпляр и, пригнувшись к столешнице, принялся рассматривать.

Интересно, эта фигня от шиповника? Или от кактуса? Если от кактуса, то от гигантского.

– Клево. Прикольный девайс, – констатировал он, выпрямляясь. – Новая модная дурь? На старости лет решила податься в растоманы? И где ты это надыбала?

Лера, привычно не обратив внимания на «старость лет», пробурчала:

– Сама накрутила.

Она разломала еще сигарету, а потом еще. Кучка табака на тарелке росла, Лера мрачнела.

«Прикольный девайс» присутствовал в каждой гильзе.

Она совершенно забыла про вчерашнее утреннее происшествие. Этот пустяк померк в свете прочих неприятных событий, навалившихся на нее больше суток назад. Да и не хотела Валерия держать в голове инцидент с внезапной тошнотой, сильно смахивающей на токсикоз первого триместра беременности. Зачем на этом зацикливаться и портить и без того поганое настроение?

Стоп, а когда вообще она в последний раз курила? И доставала ли она сигареты именно из этой пачки? И как данная пачка оказалась при ней, если совершенно точно Лера оставляла ее на кухонном столе в московской квартире? А может, это другая пачка?

Да откуда другая-то?! Другой просто нет. С некоторых пор Лера перестала «покупать лошадей конюшнями», иными словами – в запас блоками, стараясь все же курить пореже. Кончатся сигареты, тогда иди покупай. Кончатся поздно вечером – жди до утра, здоровее будешь. Иногда получалось.

Значит, никакой другой пачки быть у Леры не может. Потому что Лёнька не был заядлым курильщиком и свои сигареты в дом не приносил, а держал в бардачке «Тойоты». Иногда с мужиками выкурит за компанию, для поддержания атмосферы дружбы и доверия, и все.

Выходит, сегодня утром Лера прихватила сигареты с кухонного стола. Те самые. Могла. На автопилоте. Она была в таком состоянии, что сейчас не вспомнит, как Миху выводила из гаража.

Допустим. И что это значит?

– Кость, а я вчера курила? – задала она идиотский вопрос.

– А ты думаешь, почему у меня сегодня нет сигарет? – язвительно хмыкнув, вопросил Костик.

– А… Понятно…

Она вспомнила вчерашний нудный день здесь, на даче. Как бродила между грядками, избегая смотреть в сторону Лёнькиного пруда. Как, тоскуя, зашла в гости к тете Любе и та угостила ее печеньем, а Костик щедро поделился куревом. Как вечером, вернувшись в Москву и обнаружив квартиру пустой, уже не могла видеть сигареты, накурившись за день до «котлеты» во рту. Вечер и ночь коротала, меряя пространство жилища шагами, а точнее – металась из угла в угол, не в состоянии надолго отвлечься на интернет и ТВ. Хорошо, что удержалась от спиртного.

– Знаешь, мне тоже понятно, – протянул сосед многозначительно-ехидным тоном.

– Чего тебе-то понятно?! – вдруг взвилась Валерия. – Мне непонятно, а ему понятно!

– Да ладно тебе, не горячись. Ничего такого, подумаешь – провалы в памяти. С пожилыми такое случается.

– Да при чем тут какие-то провалы?! – рявкнула на соседа Лера. – Откуда здесь колючки, можешь сказать?

– А я знаю? Это ж твои сигареты.

Валерия молчала, а до Костяна начало кое-что доходить:

– Так ты чего, Лер, думаешь, это из-за колючек меня вывернуло? Тогда почему тебя не вывернуло?

– Я всего одну затяжку сделала, – мрачно проговорила Лера. – Меня тоже затошнило.

– После одной затошнило?! Ну, прикол… А я пару раз успел затянуться. Фигасе, а штука-то забористая!

Тут Костик хлопнул себя по коленке и весело провозгласил:

– Я допер! Лер, это тебя муж отучает от курева, точняк. Небось какие-нибудь бабушки-старушки подсказали. Травницы-знахарки. Или в интернете надыбал рецептик. Прикинь, сидит такой Лёня, кактус бреет и сигареты колючками шпигует. И матерится! Прикинь, сколько он себе заноз впаял!.. Он в последнее время тебе предъявы не делал? Типа, от женщины должно пахнуть не пепельницей, а молоком? Не бухтел, что здоровье губишь?

При упоминании о молоке Леру передернуло.

– Предъяв не делал и о здоровье не бухтел, – проскрипела она.

А сама подумала, что, в принципе, на Лёньку это похоже. Если он чего в голову себе вобьет… Бутерброды ведь он заставил ее с собой брать на работу, хоть она и на дыбы становилась. Однако ничего, и берет, и кушает. Он приготовит, а она кушает. А теперь… Придется, видно, готовить самой.

Костька собрался восвояси, сообщив, что их семейные разборки его не прикалывают. Сказал, что лучше сходит к Владу и у него стрельнет парочку-тройку. Или к Александру Михайловичу, хотя тот вообще какой-то отстой курит, наподобие «Примы».

Прискакал Тугрик, соскучившись по хозяину. Константин, прежде чем отправиться на соседкин участок, обещал с ним поиграть, и теперь пес намерен взыскать по долгу. Тугрику сюда дозволялось.

Между участками Валерии Буровой и Кузиной тети Любы забор имелся, но чисто условный, добрососедский. И перемахнуть через него Костяну трудов не составляло, а псу не составляло трудов просочиться между рейками штакетника, где они малость расшатались.

Возможно, Лера и возражала бы против таких собачьих визитов, но только для полноценного протеста надо было строить другой забор, высокий и мощный, а ей никогда не хотелось отгородиться бетонной стеной от тети Любы.

Но с двух других сторон основательная ограда имелась. И Леонид, и Валерия не до такой степени были открыты социуму, чтобы испытывать кайф от его неусыпного ока. Тут вам не театр, и Лёня с Лерой вам не на сцене.

Когда они решили жить вместе, стал вопрос об обустройстве участков, а вернее – одного большого теперь уже совместного участка. Хлипкую ограду, которая раньше отделяла сопряженные территории, споро разобрали воропаевские гвардейцы, заскочившие в Панкратовку на пару часов.

Однако снести свой типовой коттедж из бруса, чтобы вместо него возвести просторный кирпичный особняк с высокой крышей, сверкающей красноватой медью, Валерия не согласилась. Ей слишком нравился ее домик, к тому же Бурова гордилась тем, что деньги на коттеджик заработала сама.

Леонид не стал упираться, а придумал вырыть на свободном пространстве своего бывшего участка пруд и запустить туда ротанов и карасей, рядом с прудом поставить просторную беседку из сосны и соорудить из природного камня жаровню.

Идея Валерии пришлась по душе, и, когда пруд был вырыт, а беседка возведена, она высадила по берегу водоема несколько ивовых кустов, засеяла лужайку белым клевером и заказала через интернет диван-качели и несколько шезлонгов, которые весьма удачно вписались в интерьер. Понятно, что все эти преобразования не остались незамеченными и разогрели и без того жаркое любопытство соседей. По периметру вырос добротный забор. Однако со стороны тети Любы периметр остался незамкнут.

С появлением у Любови Матвеевны строптивой козы, к тому же прыгучей, как баскетбольный мяч, ситуация обострилась, и Лера начала подумывать, не занять ли все-таки круговую оборону. Но проблема разрешилась сама собой и почти без Лериного участия. Хотя начиналось все трагично.

Майине понравилась ива. Понравилась в прикладном, а не эстетическом смысле. Та самая ива, которая предназначалась Лерой для украшения берегового ландшафта пруда и всего участка в комплексе.

Валерия злилась на козу, злилась на соседей и очень жалела нежное трепетное растение, которое терзала ненасытная скотина, отрывая себе на прокорм целые ветки.

Лера не успела пожаловаться тете Любе на ее животное, поскольку произошел инцидент, напрочь отбивший охоту Майке даже приближаться к соседскому пруду. В очередной набег, ставший для нее последним, коза решила полакомиться более сочными с ее точки зрения листьями и, не раздумывая, ступила в воду.

Возле берега было совсем неглубоко, козе по колено, но каменисто. Леонид устелил набережную водоема, как надводную, так и подводную полосу, речной галькой, среди которой попадались довольно крупные экземпляры, почти валуны.

Зайдя в воду, Майка вполне ожидаемо застряла копытом в щели между камнями. Подергавшись туда-сюда, принялась истошно блеять.

Когда помощь, в лице Валерии и тети Любы, подоспела, Майка уже основательно измучилась от страха и холода. А потом она схлопотала от тети Любы хворостиной.

Она понимала, что хозяйка ее и пальцем бы не тронула, кабы не злыдня-соседка, перед которой тетя Люба мела хвостом. Но хозяйка решила продемонстрировать, что наказание козу настигло. Так сказать, в качестве извинений и морального для злыдни удовлетворения.

К тете Любе у Майины претензий не возникло, а вот Валерию с тех пор коза всерьез невзлюбила. Однако набеги с тех пор закончились, а Лере, говоря по правде, было наплевать, какие чувства к ней питает соседская коза.

Вот Тугрик ей нравится, хотя шалопай и прохвост отменный.

– Салют, креведко, – фамильярно поприветствовала она пса, собираясь потрепать его по жесткому загривку.

Однако тот, увернувшись от руки, проскакал по ступенькам крыльца и, не задерживаясь ни секунды на принюхаться и осмотреться, прорвался внутрь дома, зацокав когтями по дощатому полу.

– Сейчас он что-нибудь у тебя стырит, – радостно предрек Костик, а Валерия, охнув, поспешила вслед за Тугриком, рассчитывая пресечь любую попытку хулиганства или кражи.

Однако Тугарин уже мчался на форсаже обратно, держа в клыках что-то небольшое, продолговатое и белесое. Ему такая игра нравится. Сейчас люди начнут за ним гоняться, но двуногим за ним не поспеть!

Хорошо бы добычу в нычку заховать, кладовую пополнить.

У Тугарина было имущество, и это ему было приятно. Он уже владел очечником из синей пластмассы, розовым махровым полотенцем, несколькими разноцветными резиновыми перчатками и одной белой нитяной, детским сдувшимся мячиком и ковриком для компьютерной мыши, который он стянул аж у самого хозяина. Он бы вернул коврик хозяину, Тугарин не настолько жадный, но необходимость отпала, поскольку Константин принес откуда-то другой, напрасно проискав пропажу по всему дому и не догадавшись заглянуть под дощатый поддон в темном углу цокольного этажа за ящиками с пустыми стеклянными банками и поленницей дров, приготовленных для растопки.

Тугрик перехватил свою ношу покрепче, малость придушив клыками, и она поддалась, теряя форму, но это несущественно. Главное, добежать в безопасное место, не выпустив добычу из пасти. Потом, в спокойной обстановке, он решит ее судьбу – прибрать ли в кладовочку к прочим сокровищам или от души развлечься, клыками и когтями растерзав на мелкие фрагменты, сурово рыча и подгавкивая. Только делать это нужно подальше от дома, а то тетя Люба, если застукает, устроит вынос мозгов.

Но тут ему на спину обрушилось что-то большое и шуршащее, оказавшееся полупустым рюкзаком, который, не расположенная к Тугриковым шуточкам, Валерия мощным броском запустила в удаляющуюся жесткошерстную спину.

Не ожидавший такого неспортивного поступка Тугарин несолидно припал к земле, процарапав когтями утоптанную дорожку. Прием, который использовали люди, показался ему настолько оскорбительным, что он с обидой выплюнул трофей и, не повернув морды в сторону команды противника, потрусил к штакетнику с видом аристократа, осмеянного чернью.

Валерия со вздохом подобрала с земли рюкзак и измятый флакон с гелем для душа. В ответ на поспешное Костиково «Ну, пока» кивнула в его спину.

Костик ретировался, внезапно вспомнив, что ему еще нужно искать по соседям сигареты.

Флакону здорово досталось, но гель уж очень был хорош, Валерии было жаль его выбрасывать. Брезгливо держа потерпевшего большим и указательным пальцами, она направилась в душевую отмывать от собачьих слюней средство личной гигиены.

Под струей воды флакон стал чистым, но уже не таким гламурным.

Лере сделалось обидно. Этот гель она специально покупала для себя, и не в каждом магазине его можно было приобрести, и не в каждой аптеке. И недешевый он был, кстати говоря. Это Воропаеву без разницы, ему хоть бы и с банным мылом душ принимать, хоть бы и с хозяйственным.

Повздыхав недовольно, она включила обогреватель, подготавливаясь к вечерним водным процедурам, скинула одежду, забралась в душевую кабину, задвинув за собой дверь.

Зажмурилась от удовольствия, когда на уставшее тело упали мягкие струи воды. Отвинтила крышечку с флакона, выдавила нежно-розовую прозрачную лужицу на ладонь, стараясь не перелить через край.

И застыла. И оторопела. И прошипела:

– А душ принимать он тоже хочет меня отучить?

Лера взяла влево и остановилась на обочине МКАД, не обратив внимания на возмущенные вопли клаксонов промчавшихся мимо авто. Опустила голову на оплетку руля. Эк ее разобрало. Она давно не рыдала. Наверное, с папиных похорон.

Когда умер папа, ее сердце рвалось от горя, и поток слез захлестывал горько-сладким болезненным упоением.

Лере тогда было уже достаточно лет, чтобы понимать, что такое «умер». И что такое «умер папа».

Через два года, когда ей исполнилось тринадцать, в их доме появился отчим по имени Николай, и они друг друга не замечали. Только Лера тоскливо спрашивала себя, зачем матери сдался этот «пиджак».

Со временем «пиджак» освоился и вполне охамел, и у него появилось обыкновение мучить мать внезапными придирками с последующей бранью на нецензурном языке. Выступал без особой причины, хотя какая-то глубинная причина у него, конечно же, была.

Он мог уже накаленным прийти с работы, но чаще начинал концерт позже, где-то посреди ужина. С застывшей на губах полуулыбкой и мертвыми глазами он внезапно отбрасывал ложку и вместе со стулом выезжал из-за стола. Подскочив резко, как на пружинках, принимался мотаться из стороны в сторону по комнате, в которой теперь было принято совершать обряд приема пищи.

Раньше, когда они жили с мамой вдвоем, ели, конечно же, на кухне.

Отчим Николай заявил, что не желает ужинать рядом с мусорным ведром, и с тех пор ежевечерне, а по выходным и по нескольку раз, мать бегала с подносом по тесному коридору квартиры, накрывая стол в проходной комнате, ставшей теперь чем-то вроде гостиной. Завтрак на том же подносе мать таскала ему в постель.

На все это смотреть было тошно и стыдно, Лера замкнулась. Она могла позволить себе такую роскошь – замкнуться, а вот мама этого была лишена.

Маму ей было жалко.

Лера все думала: «Зачем?!», а потом поняла – из-за нее, из-за Леры. Иначе им не выжить. Зарплата инженера в начале 90-х была смехотворно мала, пособие по утрате кормильца и того меньше, а инфляция каменной лавиной стремительно поглощала эти крохи.

Лера, как все дети в ее положении, мечтала быстрее вырасти и устроиться на работу, и получать большие деньги, и выгнать мерзавца, который изводит ее мать.

А пока молча терпела. Терпела даже когда он выкрикивал в мамин адрес матерную брань, возмущаясь тем, что она второй день подряд подает гороховый суп, или что недосолила картошку, или купила желтые салфетки вместо его любимых голубых, а желтый цвет он просто ненавидит, и сколько раз он говорил, и просил, и это все невыносимо, невыносимо!.. И сколько можно терпеть!..

Мать при этом как бы выключалась, выходя из реальности, и продолжала хлебать остывший суп с отрешенной маской на лице, а он распалялся все больше, а потом, на ходу отбрасывая стулья и норовя скинуть с тумбочки всякую мелочь, шарахнув дверью, выметался наружу.

Возвращался с пивом или с коньяком, по ситуации. Спиртное его не усмиряло, и он продолжал бузить, но уже на других оборотах, глумливо-пьяным голосом поминая матери какие-то прошлые грешки, о которых Лере слышать совсем не хотелось. И как она полагала, матери тоже.

Потом настал момент, когда Лера не вытерпела и сорвалась.

В начале его очередного заскока она вскочила из-за стола и принялась вопить, чтобы тот заткнулся, раз и навсегда заткнулся, потому что у нее сил не осталось больше слышать, как он изводит мать, и потому что она не желает больше быть этому свидетелем и участником. Вопила свирепо, каким-то чужим, незнакомым голосом, отдавая себе отчет, что готова ударить сволочь любым тяжелым предметом, который только окажется у нее в руках. Наотмашь и со всей силы.

Видимо, отчим Николай это усек и испуганно заткнулся. Потом зыркнул ненавидяще на мать и лживым голосом произнес, обращаясь к Валерии:

– Ладно, ладно… Я же любя…

А мать подняла голову от супа и отчеканила:

– Ты как смеешь так с Николаем Ильичом разговаривать, дрянь?

Тогда Лере было шестнадцать. В восемнадцать она устроилась на работу и сняла на двоих с девчонкой из Талдома комнату у одинокой бабки-пенсионерки. А потом она все делала сама, и держалась на плаву только сама, не рассчитывая на помощь и поддержку. Ни на чью и никогда.

И никогда не считала одиночество трагедией. Это не трагедия, а свобода. Поспешное первое замужество и последовавший за ним скоропалительный развод лишь укрепили Леру в этом мнении.

А потом ей повстречался Лёнька, и она вспомнила, как это сладко – быть маленькой девочкой на попечении сильного мужика.

Лёнька был старше Леры всего на два года, но тем не менее он был значительно старше ее. Потому что тут же принял на себя ее проблемы и захотел быть щитом от любой беды. И опекать, и бдить, чтобы не наделала глупостей, и вникать в мелочи ее, Лериной, жизни, желая предупредить все ее ошибки и просчеты. И защищать от врагов.

Так ей казалось. Так ей хотелось верить.

Она слушала, что резким надтреснутым голосом высказывает ей мать, едва разжимая бледные губы, и до нее все никак не доходил смысл услышанного.

Лера поначалу решила, что маму не поняла. Или что Леру не поняла мама. Но ночью она подслушала, как та, пресмыкаясь перед своим подонком, говорила:

– Но, Коленька! Я полностью с тобой согласна, она невменяемая, но что я могу поделать, радость моя?! Придется терпеть… Ей половина квартиры принадлежит… Давай, ты отпишешь ей свои метры в коммуналке, в той дыре жить все равно невозможно. А отсюда мы ее потом через суд выпишем, хочешь?

Отчим Николай вновь разразился грязной бранью, и обзывал мать такой-то дурой, и захлебывался от злого возмущения, ярясь и сипло вопрошая, какое право та имеет распоряжаться его жилплощадью, и Лерина мать суетливо заверяла его, что он ее не так понял и что все будет, как он захочет.

Лера дослушала сцену до конца, нисколько не чувствуя угрызений совести или стыда. Ни одной слезинки тогда не выкатилось из ее глаз. Она не возненавидела мать. Все было хуже. Она стала ее презирать. И если Лере и было стыдно, то лишь перед покойным папой. За ныне здравствующую мать.

Сейчас ее глаза были также сухи. Но как же ей больно!..

Лёнька, незаметно ставший для нее самым главным человеком в жизни, не просто предал ее, как предала в юности мать. Муж оказался подонком. Бессердечным, циничным негодяем.

Муж нашпиговал ее сигареты и гель какой-то дрянью. Ядовитой дрянью, завезенной из индийских джунглей. Или из латиноамериканских. Или африканских экваториальных лесов.