Каба́

Сон разума рождает чудовищ.

Гойя.

Следи за собой, будь осторожен.

Цой.

Глава 1. У Петрова-1.

Он сказал:

– В 19 веке один парижский сыщик по имени Робер Ледру столкнулся с расследованием, после которого у него случился сильнейший нервный срыв. Был ли срыв следствием лишь этого дела, или же накопительным следствием всей его работы,– я не знаю, я не занимался этим вопросом. Наверное, если покопаться в архивах, можно установить достоверно. Но все это в далеком прошлом, и в нашем конкретном случае нас интересует не это.

Он сказал:

– На работе Роберу дали отпуск и отправили его подлечить нервы в Гавр. Во время отпуска в Гавре случилось преступление: был убит некий Моне. С известным живописцем его связывает лишь одинаковая фамилия, более ничто. Моне пришел на ночной пляж искупаться, там его и настиг убийца, который застрелил Моне в упор. Все вещи Моне были аккуратно сложены рядом с телом, ничего не пропало, вдобавок преступник не особенно озаботился сокрытием следов. Улик вокруг осталось предостаточно.

Он сказал:

– Несмотря на это, жандармерия зашла в тупик: они не смогли определить, кому так насолил бедняга Моне за то короткое время, что он провел в Гавре. Моне тоже был родом из Парижа, и приехал в Гавр, как и большинство, в отпуск. Причем приехал одиночкой, чтобы можно было заподозрить в преступлении каких-нибудь его попутчиков. Все свидетели, которые сталкивались с Моне в Гавре, утверждали, что парень имел покладистый характер, никто не упоминал о каких-либо разногласиях или ссорах. Парень приехал отдыхать и ходил на дзене. Таким образом, местным жандармам не оставалось ничего другого, кроме как обратиться к Роберу Ледру, парижскому сыщику на отдыхе. И хотя Робер приехал сюда как раз-таки отвлечься от подобных дел, он согласился поучаствовать в расследовании.

Он сказал:

– Робер изучил основные улики по делу, которые состояли в том, что а) убийца был в носках и б) выстрел произведен из «Парабеллума». Чтобы был понятен ход мыслей сыщиков того времени: носки исключали опознание подошв ботинок, а пуля сводила к минимуму опознание оружия, потому как «Парабеллум» тогда таскал чуть ли не каждый второй. Однако Роберу, помимо всего прочего, удалось определить по отпечатку, что у преступника недоставало пальца на правой ноге. Этот факт привел сыщика сначала в замешательство, а потом в ужас. Он вернулся в гостиницу, произвел выстрел из собственного «Парабеллума» и сравнил пули. Сомнения отпали. Именно из его оружия и был сделан выстрел, и именно он, Робер Ледру, был тем человеком, у которого отсутствовал палец на ноге.

Он сказал:

– Ледру пошел в жандармерию и сдался. Он сказал, что у него есть убийца, но отсутствует мотив. Робер Ледру всю ночь спал в гостинице. Он был в этом совершенно уверен. Он не был знаком с Моне, хотя они оба парижане. Робер не страдал забывчивостью, потерей ориентации или вспышками гнева, чтобы можно было применить к случившемуся хоть какую-то логику. Но все-таки Ледру повезло. В те времена психиатрии уже был известен феномен сомнамбулизма, который рассматривали как болезнь. Поэтому Ледру не стали сжигать на костре, а предали суду, который в конечном итоге его оправдал. Суд счел, что человек в состоянии сомнамбулизма не должен нести ответственность за свои преступления.

Он сказал:

– Тем не менее, Ледру был убежден, что опасен для общества. Он уволился с работы, забросил сыщицкие дела и остаток жизни провел в отдаленной ферме, оградив себя от цивилизации. Себя он окружил надсмотрщиками в лице медсестер психиатрических учреждений. И хотя больше подобных инцидентов не повторялось, Ледру до конца жизни оставался в собственной тюрьме. Никто не связал этот случай сомнамбулизма с нервным срывом, который произошел у Ледру на работе, а если это и было сделано, то мне об этом ничего не известно. Есть мнение, что именно в этой области следует искать ответы и психические связи. Вот только я лично так не думаю.

Он взглянул на них, помолчав. Мужчина и женщина напротив, на диване, в его кабинете. Оба средних лет, мужчина чуть постарше – русоволосый, в футболке и джинсах, в руках тихо позвякивают ключи от машины. Обычная внешность, за исключением крючковатого шрама на лбу. Последствия детских шалостей или несчастного случая. Женщина – симпатичная, даже яркая, в то же время собранная и хладнокровная. Пока он говорил, она не то что не двинулась, не пошевелила даже бровью. Неподвижный взгляд уперся в сумочку на коленях. Есть еще третий персонаж с ними – пацан, что сбоку, со стороны матери. Пацан и есть причина этого визита, со всех сторон неудобного. Пацан тоже не глядит ни на кого, а взирает в окно, и, судя по виду, давно высвободил свое сознание из тела и отправил его куда подальше, в какие-нибудь миры Амбера. Очень странно, что не вертит в руках мобильник, это нетипично.

Правую половину пацанского лица облюбовал синяк. Этакий знатный синячище, из тех, что возникают после поединка с кулаками, или с архитектурными конструкциями, или же с асфальтом. Так что пацан навскидку весьма смахивал на гопника, а не на примерного сына. Но он не гопник. Был бы гопником, торчать его предкам сейчас в иных учреждениях. Не гопник, всего лишь проблемы с архитектурными конструкциями. И, судя по всему, с нейронными тоже.

Он сказал:

– Я думаю – Моне. Искать нужно было в первую очередь в прошлом Моне, и расследовать именно его. Я думаю, что Моне был преступником. Серийным преступником. Я думаю, по долгу службы Ледру часто сталкивался с нераскрытыми преступлениями. Я думаю, он находил улики, которые интуитивно связывал между собой, приписывая их одному человеку, одной преступной руке. И его сознание составило психологический портрет предполагаемого преступника, а подсознание дорисовало потрет натуральный. Возможно, накануне Ледру столкнулся с Моне на улице, или на пляже, или еще где-нибудь. И во сне его тайное «я» начало действовать, поскольку сознательное «я» понимало – у него нет никаких шансов доказать причастность Моне и привлечь того к суду.

Женщина напротив впервые оторвала взгляд от сумочки и взглянула ему в глаза. Ее звали Вероника Мещерякова, и имя ей шло.

– Экскурс в историю удался,– произнесла она ровным, безэмоциональным тоном.– А если ближе к современности?

Он миролюбиво улыбнулся, как бы показывая, что кролик в шляпе на подходе, и не нужно так язвить. Затем сказал:

– Я встречался с тремя случаями лунатизма. Двое детей со схожими проблемами были у меня на приеме. У одного мальчика нам удалось определить причину, и проблема ушла. С другой девочкой получилось сложно, родители не шли на контакт, и мы продвигались тяжело. А потом случаи лунатизма вдруг прекратились, родители решили, что дочка их переросла, и теперь все в порядке. Я попытался их предостеречь по поводу вытеснения. В психологии есть такой термин – вытеснение, это когда ребенок, или взрослый, напряжением психики исключают проблему из сознания, а в нашем случае с этой девочкой все могло быть опаснее, поскольку речь шла о подсознательных процессах. Вытеснить из подсознания еще глубже, в область неопознанного, это могло привести к проблемам уже во взрослой жизни. Могло привести к рецидиву, и кто знает, каким он будет. Быть может, в точности как у Робера Ледру. Но родители девочки посчитали, что я пытаюсь выжать из них денег на пустом месте и от дальнейшей терапии отказались.

Затем он сказал:

– Еще с одним случаем лунатизма я столкнулся в детстве. Я учился в школе, и моя одноклассница, Наташа, попыталась покончить с собой. Прямо на уроке. Мы сидели на третьем этаже, кажется, география. Следуя СанПиН, проветривать классы надлежит только во время перемен, до или после урока, но во время моего детства на нормы часто забивали, поскольку строгого контроля, как сейчас, никто не осуществлял. Короче говоря, стоял май, и окно было открыто. Прямо посреди урока Наташа поднялась, подошла к окну, вскарабкалась на подоконник и сиганула вниз, с третьего этажа. Никто даже ничего не успел понять, не то чтобы попытаться предотвратить.

Он сказал:

– Наташе повезло, учитывая то, какие в школах высокие потолки, и третий этаж там намного выше, чем у жилого дома. Она сломала обе ноги, но осталась жива. Причины, которые подтолкнули ее к окну, так и не смогли определить. Милиция опрашивала родителей и всех одноклассников, но мы совсем ничего не знали. Решили по умолчанию, что проблемы на любовном фронте. Наташу, когда она оклемалась, перевели в другую школу, и вскоре о ней забыли.

Он сказал:

– Но я был из тех, кто знаком со старшим братом Наташи. И мне кое-что удалось разузнать. Оказывается, Наташа страдала лунатизмом. Не так чтобы навязчивым, несколько эпизодов в году. Обычно они заканчивались тем, что девочка совершала бесцельный круг по квартире и сама укладывалась спать. Но вот последний раз… Это случилось как раз накануне трагедии. Ее брат проснулся посреди ночи и увидел, что Наташа стоит на подоконнике. Перед открытым окном. Брат знал, что ее нельзя будить в таком состоянии, но что ему оставалось делать, пацану, который понимал, что у него в запасе секунда-две. Он схватил сестру за ноги, не дав той выпасть из окна, и тем самым разбудил ее.

Он сказал:

– Последствия оказались такими, какими оказались. И сейчас, оглядываясь назад, я теряюсь в догадках. Что это было? Наташа заснула на уроке, и во сне закончила то, что начала накануне ночью? Или же она вовсе не засыпала? Это сон вторгся в явь и стал управлять ее телом, ее разумом? Я не знаю. Работа с ней наверняка прояснила бы эти вопросы. Но была ли она впоследствии вообще проделана? Иллюзий я не питаю. Когда мы учились, не было у нас такого понятия – школьный психолог. Вообще никаких психологов окрест. Только мы наедине со своими проблемами.

Теперь голову вскинул мужчина, перестав накручивать связку ключей, как спасительные четки. Его звали Сергей Мещеряков, и это имя ему тоже удивительно шло, если такое вообще можно применить к мужику. В отличие от жены, в глаза он не смотрел, а смотрел на галстук собеседника.

– Я не готов парня в психи записывать. В школе у всех проблемы. Меня вообще на второй год хотели оставить, и ничего, прорвался. И не горюю особо. Лучше уж так, чем пацана кошмарить и комплексы навязывать. Нормальный пацан, на мой взгляд, в дзюдо ходит.

Он предостерегающе поднял руку. Сказал:

– Никто никого никуда не записывает. Особенно в психи. Я просто пытаюсь вам донести, что мы имеем дело со следствием, не с причиной. Причина подчас глубоко скрыта, ее нужно искать. Причину пациенты прячут, даже сами от себя.

Они молчали. Мужчина разглядывал ключи от машины, женщина – сумку. Парень – двор за окном. За все время он так и не полез в карман, или в свой рюкзак, который болтается у его ног, чтобы вытянуть телефон и проверить свежие новости в сети. Странный тип. В то время как на лице родителей муки сомнения, на лице сына – межзвездное пространство, как будто все так и надо.

– Расскажите подробнее, как это происходит? Эти ночные хождения?

Сергей Мещеряков непроизвольно покосился на жену. Вероника не дрогнула, не повела бровью, и смотрела на сумку еще довольно продолжительное время, а ее муж накручивал свои ключи чуть более лихорадочно, ожидая от нее активных действий. Она и сама это понимала.

– Началось давно. Игорь ходил в первый класс. Все здорово тогда перепугались. Потому что никто ничего не слышал ночью. Просыпаемся утром – Игорь лежит на полу, в прихожке, голова разбита, кровь на волосах. Засохла уже. Сколько он так лежал, не представляю. Я сначала решила, что кто-то залез к нам в квартиру, Игорь проснулся, и грабитель напал на него. Мне просто ничего больше в голову не приходило, кроме этого бреда, и я уже почти вызвала полицию. Но не вызвала.

Она перевела дух.

– Стали его тормошить, он почти сразу очнулся. Смотрит по сторонам, ничего понять не может. Поехали в больницу. Скорую вызывать не стали, такси вызвали, а пока ждали, кровь отмыли. Потом уже в такси сложили мозаику. Получалось, что Игорь встал ночью в туалет, споткнулся в темноте, упал, ударился головой и потерял сознание. На этом и остановились. Убедили себя в этом. О том, что лежал он никак не по пути в туалет, а скорее по пути к входной двери, думать тогда не хотелось. Ну даже если бы хотелось и подумалось, много мы бы из этих думок не выжали. В больнице тоже держались этой версии. Никто не задавал вопросов, никто не косился. Осмотрели голову, смазали ранку – она была мизерной, даже зашивать не пришлось, больше крови и испуга, чем вреда. На всякий случай сделали рентген. Сотрясения нет, все нормально, обычный ушиб. На этом все. Успокоились и забыли.

Теперь пауза длилась дольше. Впервые на лице Вероники Мещеряковой отразились какие-то маломальские эмоции – она хмурилась, сосредоточившись на сумке. Сергей продолжал теребить ключи. Игорь Мещеряков витал в нирване, руки расслаблены, поза вежливая.

– Несколько месяцев ничего не происходило. А когда повторилось, с первым случаем никто и не связал. Это было по-другому, совсем не так. В ту ночь я проснулась от голоса, и я опять подумала, что в доме посторонний. Но запаниковать не успела. Потому что голос читал стихи. Я пошла туда. Игорь стоял лицом к стене, впритык, с закрытыми глазами, и бубнил эти свои стихи. Я испугалась. Я вспомнила о лунатиках, о том, что их нужно будить как-то по-особому, как-то правильно, иначе случится беда. Или не будить… Я вообще об этом ничего не знала. Не знала, что делать, просто стояла и смотрела на него, а он бубнил и бубнил, а потом резко перестал, пошел и лег спать.

Она пожала плечами, и это скорее напоминало судорогу.

– Что за стихи были?– спросил он.– Вы узнали их?

– Стихи… Это просто так говорится – стихи. Не стихи совсем, я даже не знаю, как описать.– Она тряхнула головой.– В детстве был такой мульт «Тайна третьей планеты». Знаете?

Он кивнул. Он знал.

– Ну вот. Там в одном месте компьютер начинает говорить: «Планета Шелезяка. Воды нет. Растительности нет. Населена роботами».

Он вновь кивнул. Он помнил.

– Это было примерно то же самое. Чужой голос, как у робота. И эти фразы, которые не имели смысла. Вроде «растительности нет, воды нет, воздуха нет, ничего нет, кругом пустота». И так далее, и все заново по кругу. Я не знаю, что это было. А Игорь, разумеется, не помнит.

Вероника Мещерякова расстегнула молнию на сумочке, заглянула внутрь, вновь застегнула. Совершенно ненужные действия как индикатор нервозности. По ходу рассказа в ней все больше и больше просыпались эмоции, и такой она нравилась куда больше.

– В любом случае, таких поэтических ночей больше не повторялось. Все другие случаи – по аналогии с первым. Следующий произошел уже очень скоро. Проснулись ночью от шума. Игорь лежал в своей комнате, на полу. Слава богу без крови. Но приложился сильно, с утра синяк был, примерно как сейчас.

Она посмотрела на сына, словно сравнивая его теперешнего и тогдашнего.

– Растормошили, начали расспрашивать, пока свежо. Говорит: ничего не помню. Сон страшный приснился – помнит. От кого-то убегал во сне – помнит. Больше – ничего. Уложили дальше спать. Не обсуждали этот случай тогда, избегали. Но уже понимали – беда. Через какое-то время – новый инцидент. Потом еще. И еще. Пытались дежурить ночью – без толку. Пока дежурим – все ок, спит. А каждую ночь не подежуришь, с утра на работу. И постоянно после таких пробуждений жалуется на кошмары. Мы предполагаем, что от этих кошмаров он и вскакивает. Но не просыпается, как обычные дети, а продолжает спать. Вскакивает, пытается убежать, тело не слушается, он падает на пол. Иногда ему удается пройти немного, как в тот первый раз – аж до прихожей. Но, как правило, все заканчивается падением в его же комнате. Мы постелили там двойной ковер, чтобы было мягче. Проблему это решило частично. Потому что, как я уже говорила, иногда ему удается сделать сколько-то шагов. И он может с налету врезаться в косяк, или в дверь, или в стену. Он может удариться обо что угодно.

– В школе вопросы возникают?– спросил он.

– Еще как! – Вероника невесело усмехнулась.– Мы говорим, что это от тренировок. Он ходит в дзюдо, уже несколько лет. Все привыкли. Игорь тоже так говорит, мы втроем условились. А в дзюдо в эти дни, наоборот, – не ходит. Что еще остается? В ПНД идти – не вариант. Запишут в психи. Такого счастья мы не хотим ему. И не говорите о врачебной тайне, я на этот бред не поведусь. Узнают в ПНД – узнают учителя. Узнают учителя – узнают все. Схема слишком отработана, чтобы в нашем случае было иначе. Но сидеть ровно и ничего не делать тоже не вариант.

– Насколько я понял, такие случаи со временем стали чаще?

Вероника кивнула.

– Чаще. По нарастающей. Но трагедия даже не в этом. Игорь сам уже не ребенок. Ему не семь лет, когда можно проснуться, помазать зеленкой ушиб – и через пять минут забыл. Он уже вполне взрослый, чтобы осознавать весь ужас ситуации. И бояться ее. Или себя.

– Не замечали у него подрагивания конечностей? Во время его приступов, или в другие дни? Что-то, что могло бы намекнуть на патологию? К примеру, часто лунатизм идет рука об руку с эпилепсией.

– Это я только так говорю, что врач в поликлинике не вариант. На самом деле, кучу врачей мы обошли по два круга. Платно, в обход участковых. В соседние города ездили, чтобы наверняка. Причину не называли, типо рядовое обследование. Сдавали кучу анализов. И делали МРТ головного мозга. Если бы у него была эпилепсия, мы бы выявили. Но нет, совершенно здоровый ребенок. С виду.

Он не был в этом столь уверен, как эта дама. При отсутствии самой причины обращения к медикам, анализы могут и не выявить глубокой проблемы, потому как элементарно неизвестно, где искать. Но вообще, их политика кажется здравой. Сначала они отсеяли то, что могло лежать на поверхности – эпилепсию, черепно-мозговые травмы, энурез, шизофрению – наиболее распространенные причины детского сомнамбулизма. Затем решили попробовать с платным психотерапевтом – все-таки, если говорить о врачебной тайне, то в этом здании она самого высокого уровня. В противном случае, к ним перестанут ходить, и веселью конец.

– Он не выказывает агрессии по отношению к вам в такие ночи?

Мужчина удивленно вскинул глаза. На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Ее выдержка была столь поразительной, что граничила с ненормальностью.

– Он не успевает выказать вообще ничего,– сказала она.– Он не совершает долгих прогулок по крышам. Это состояние длится от силы несколько секунд, потом он падает. Исключение – тот давний случай со стихами. Но таких случаев больше нет. И я иногда думаю, это было что-то совсем другое…

– Хорошо. Из того, что я услышал, могу предложить стандартную процедуру. Встречи три раза в неделю здесь, в кабинете. Пусть приходит, и мы будем беседовать. Цены на ресепшене, также есть на сайте.

– А что значит – беседовать?– поинтересовался Сергей Мещеряков, отец, муж и автовладелец.– О чем? И какой смысл?

Он был готов к этому вопросу. Этот вопрос звучал в девяти случаях из десяти.

– Начнем с того, что вы уже сами определили: проблема сама не решится. Уповать на какие-то кардинальные меры, вроде электрошока, явно преждевременно.– Он демонстративно улыбнулся, показывая, что пошутил. Шутку не оценили. Не удивительно.– Я ничего не имею против лекарств. Но прежде, чем переходить к лекарствам, нужно все-таки понять причину сбоя в вашем сыне. Именно эту причину я планирую найти. И если причина эта имеет психологическую основу, то я ее найду, могу вас заверить. А после этого мы встретимся и обсудим дальнейшие шаги. Если они вообще потребуются. Иногда с виду гигантские проблемы громоздятся на пустяковом фундаменте.

Он видел, как неуверенность продолжает занимать большую часть их мыслей. Он видел синхронность их внутренних сомнений, и он был уверен, что уже давно у этих двух не совпадали внутренние ритмы. Их достаток колебался в пределах средних показателей. Он – скорей всего ИП-шник, занимается монтажом – окон, дверей, каких-нибудь фонарей, гардин, тех же потолков. Или отделочник, специализируется на ремонтах. Кипучую деятельность главы семейства выдает его неусидчивая манера накручивать ключи, а нишу деятельности – простецкий вид. Она – может быть кем угодно: секретарь, бухгалтер, оператор. Только не продавец, слишком высокая корона. Принадлежит большинству женщин номинальных специальностей. Карьера, без сомнения, высвечивалась на первых порах – пока училась. Но потом рождение ребенка, три года декрета, как всегда, обезличили академические достижения. И нужно было начинать все заново, а не больно-то хочется, так что довольствуется средней должностью.

Ребенок, скорей всего, причина брака. Он – простой, как свои ключи и брелок, она – с большими претензиями и нулевыми возможностями. Не будь у него квартиры по наследству от бабки или какой-нибудь двоюродной тетки, ряды абортесс пополнились бы. А у нее за душой не шиша, с предками ютится в однушке. И еще один мощный показатель: не подцепили вирус «материнского капитала». Хотя с закрытыми глазами очевидно: он был за второго ребенка, она – категорически против.

Ну, как-то притерлись, какие заусенцы могли – сточили, какие не могли – сточились заботами. Ребенок – всегда связующее звено, даже если его футболить туда-сюда от отца к матери. Он немного встал на ноги, взял тачку в кредит – с гордостью, и ключами бряцает, когда не лень, она же – как должное, с такой же хладнокровной миной. Научились со временем не думать «а как было бы». Она научилась, его-то как раз все устраивает. Узнай он о текущем раскладе, психолог потребуется уже ему.

И вот теперь проблема, которую не вычесть и не сточить. Хотя попытки были титанические. Сколько они задвигали ее, шесть лет? И даже преуспели. Однако неудобные вопросы присутствовали всегда, и они копились, как ил. И однажды заполнили реку, превратив ее в топь. Кто-то начал подозревать, вопросы стали совсем неудобные. Ювеналка не дремлет, особенно в последние годы. Истина про лунатизм разрушит все 13 лет самообмана – влегкую, одним движением. Потому что это карточный самообман, у него нет фундамента. Как всегда, как и во все времена, проблемы ребенка – это проблемы родителей. Предки – умственные сомнамбулы, дети – уже физические. Только им этого не скажешь. Не потому даже, что хлопнут дверью, а он потеряет клиентов (хотя это тоже причина, ибо в клинике строгие финансовые планы). Они просто не поймут, о чем он тут мелет. Мозг уже как консервная банка с постоянно-герметичным содержимым. Чтобы проникнуть внутрь, слов не достаточно, нужен нож и усилие.

Он разбирался в психологии людей. Детей – в особенности, это было его ремесло. Он имел практику в филиале Медси, куда проник сквозь смазанную блатом лазейку, но со временем себя оправдал. По уставу клиники персонал был обязан носить белые халаты, и он носил. Но добавил от себя деталь – надевал халат поверх черной рубашки с ярко-желтым галстуком. Ну, он любил желтый цвет. Но не это главное. Яркое желтое пятно – магнит для взглядов. Подавляющее большинство посетителей пялилось на его галстук в обход глаз, и это позволяло ему спокойно наблюдать за пациентами.

Но были и исключения. Вероника Мещерякова, кажется, даже не замечала его галстука. А ее муж – напротив, только на галстук и косился.

Он разбирался в психологии. Но провидцем он не был. И он не знал, что сейчас подвел себя к порогу двери. Несуществующей двери, образной. И за этой дверью явно не метафорический персонаж в черном балахоне позвякивал явно не метафорической косой.

Он сказал:

– Главный вопрос в том, как ко всему этому относится сам Игорь.

Он разглядывал пацана. Тот разглядывал окно с видом гопника. Точнее, картину за окном. Окно первого этажа выходило во внутренний двор, там располагалась детская площадка, сейчас почти пустующая. Ну и рожа у тебя, Игорек. Если он шандарахнулся плашмя с высоты своего роста – то, как и Наташа, легко отделался. Мог бы сломать нос. Или выбить зубы. Вполне соизмеримая награда для такого падения. Пока у парня явно удача, но удача – это не брачный партнер, уйдет – и не оглянется. Двойной ковер они ему постелили… Настанет день, и он ринется в ванну – прямо лбом о зеркало. Или же прямым ходом – в окно. По статистике, подобный исход в случае с детским лунатизмом составляет 25%.

– Игорь!

Парень мигнул и оторвался от окна. Взгляд сосредоточился на желтом галстуке. Он вообще не похож на тех подростков, которые смотрят в глаза и общаются со взрослыми на равных. Правая половина лица выглядела зловещей. Доктор Джекил и мистер Хайд в одном флаконе.

– Как насчет встреч, скажем, вторник-четверг-суббота?

– Норм!– вклинился отец, хотя того не звали, и вообще он явно не активный участник. С таким же успехом мог в машине посидеть.– У него среда-пятница тренировки, а так свободен, каникулы же.