Оставь мир позади
Приятно было сидеть на улице почти голым, кожей ощущая солнце и воздух, напоминающие, что ты просто еще одно животное. Он мог бы сидеть и полностью голым. Других домов рядом не было, не было признаков человеческой жизни, не считая фермерской палатки у дороги в полумиле от них. Когда-то они могли быть голыми все вместе: Арчи, сгусток косточек и смешков, сидящий в одной ванне с родителями, – но из такого вырастаешь, если только ты не хиппи.
Он не слышал, как дети плавают в бассейне. Дом между ними был не такой уж большой, но деревья поглощали шум, как вата – кровь. Клэй чувствовал себя в безопасности, любимым, обласканным, массив изгороди отрезал его от внешнего мира. Как будто наяву он вообразил Аманду, как она дрейфует на надувном матрасе и старается делать это с достоинством (дело сложное: даже уткам это почему-то не удается, покачивание на воде – это всегда смешно) и читает журнал Elle. Клэй развязал полотенце и откинулся назад. Трава покалывала спину. Он смотрел в небо. Не особо задумываясь об этом – но вроде как и задумываясь, – он заскользил правой рукой вниз по телу, нащупал пенис, холодный и сморщенный от воды. Отпуск – он возбуждает.
Клэй чувствовал себя легким, раскованным, хотя его и так сковывало немногое. Ему нужно было написать рецензию на книгу для «Литературного обозрения “Нью-Йорк таймс”», и он привез с собой ноутбук. Требовалось всего девятьсот слов. Через пару часов он уложит семейство спать, наполнит стакан водкой со льдом и сядет на террасе без рубашки. Ноутбук будет освещать ночь, он будет курить сигареты, и мысли придут, а за ними – и девятьсот слов. Клэй был усердным, но еще (он знал это) немного ленивым. Он хотел, чтобы его просили писать для «Литературного обозрения “Нью-Йорк таймс”», но собственно писать ему ничего не хотелось.
У Клэя была постоянная ставка профессора, у Аманды – должность директора, но у них не было таких ровных полов и центрального кондиционера. Ключ к успеху заключался в том, чтобы иметь преуспевших родителей. Тем не менее на неделю они могли изобразить, что они тут хозяева. Его пенис, дрожа, дернулся к солнцу, как приветствие в йоге, а затем застыл, очарованный домом. Мраморные столешницы, стиральная машина Miele, и член Клэя полностью встал, навис над животом, как стрелка компаса.
Клэй виновато затушил сигарету. Он никогда не обходился без мятных леденцов или жевательной резинки. Он повязал полотенце вокруг талии и вошел в дом. Из-под столешницы выскользнуло мусорное ведро на роликах. Клэй поместил окурок под кран (что, если бы он сжег дом?) и закопал в мусоре. Стеклянный диспенсер у раковины было наполнен лимонным мылом. Из окна было видно семью. Роуз была занята какой-то своей игрой. Арчи подтягивался на трамплине, поднимая тощее тело к небу, – его костлявые плечи розовели, как полусырое мясо.
Иногда, глядя на семью, он чувствовал всепоглощающее желание что-то совершить для них. Я построю вам дом или свяжу вам свитер, чего бы мне это ни стоило. Нас преследуют волки? Я превращу свое тело в мост, чтобы вы могли пересечь овраг. Они были для него важнее всего, но, конечно, они этого не понимали, потому что таков родительский договор. Клэй нашел бейсбольный матч по радио, хотя бейсбол его не интересовал. Трансляция убаюкивала – все равно что слушать сказку на ночь. Клэй бросил две упаковки сырого мяса в большую миску – Арчи съест три гамбургера, – нарезал кубиками белый лук, смешал его с мясом, добавил щепотку соли и молотого перца, капнул вустерширского соуса, как капают духами на запястье. Он слепил гамбургеры и выложил их на тарелку. Клэй нарезал сыр на ломтики, разрезал булочки пополам. Полотенце сползало с талии, поэтому он смыл сырое мясо с рук и завязал потуже. Наполнил стеклянную миску картофельными чипсами и отнес еду на улицу. Каждый шаг ощущался знакомым, как будто он готовил летние ужины на этой кухне всю свою жизнь.
– Скоро ужин, – позвал он. Никто не принял этого к сведению. Клэй включил газ и щелкнул длинной зажигалкой, чтобы разжечь огонь. Полуголый, он занимался сырым мясом, думая, что в этот момент он, должно быть, похож на пещерного человека, на какого-то давно забытого предка. А кто сможет опровергнуть, что тот никогда не стоял на этом самом месте? Тысячелетия назад или даже несколько столетий, какой-то ирокез без рубашки и в набедренной повязке из шкур разжигал огонь, чтобы плоть от плоти его вкусила плоти. При мысли об этом он улыбнулся.
5
ОНИ ЕЛИ НА ТЕРРАСЕ НЕОДЕТЫЕ. Куча полотенец ярких цветов и бумажные салфетки в пятнах кетчупа. Гамбургеры размером с хоккейную шайбу внутри воздушного хлеба. Роуз была особенно падка на терпкие чары картофельных чипсов с уксусом. Крошки и жир на подбородке. Аманде нравилось, что Роуз все еще могла вести себя как маленькая девочка. Ее разум был одно, ее тело – другое: дело было в гормонах из молока, или же в пищевой цепочке, или в водоснабжении, или же в воздухе, или кто знает в чем.
Было так жарко, что родители даже не отправили детей принять душ, прежде чем те плюхнулись на клетчатую обивку дивана всей тяжестью своих тел. Арчи худосочный – Роуз пышненькая: торчащие ребра и созвездие родинок – ямочки на локтях и мягкий подбородок. Роуз хотела посмотреть мультики, а Арчи был втайне рад этому: он тосковал по собственному детству! Его кожу покалывало от холода в кондиционированном помещении, незнакомый диван был мягким, его разум и речь, казалось, были невнятными и заторможенными от дневной жары или физического напряжения. Он слишком устал, чтобы подняться еще за одним гамбургером, остывшим, залитым кетчупом, который он съел бы на кухне, стоя на холодной плитке. Еще минутку, думал он, но тело ныло от голода после часов, проведенных в бассейне, или, может быть, его тело всегда чувствовало себя так после часов, проведенных взаперти в машине.
Аманда пошла принять душ. Разбрызгиватель был закреплен на потолке, и вода падала сверху как дождь. Она включила воду погорячее, чтобы смыть остатки солнцезащитного лосьона. Эта штука всегда ощущалась, как нечто смутно ядовитое, поэтому унция профилактики и все такое[6]. Волосы ее были ни короткие, ни длинные, без челки, которая придавала бы ей моложавость того рода, который был не очень хорош в офисной среде. Два разных вида тщеславия шли вразрез – желание выглядеть профессионально было сильнее желания выглядеть женственно. Аманда знала, что соответствовала образу той женщины, которой являлась. Это можно было понять издалека. Посадка головы и осанка, одежда и внешний вид – все говорило о том, кто она такая.
Ее тело все еще хранило остаточное тепло от солнца. Вода в бассейне почти не принесла облегчения, она была тепловатая, как в ванне. Конечности Аманды казались отяжелевшими и одновременно великолепными. Она хотела лечь и провалиться в сон. Ее пальцы блуждали по тем участкам тела, где ощущения были лучше всего, ища не какого-то внутреннего удовольствия, но чего-то более интеллектуального: подтверждения того, что она, ее плечи, ее соски, ее локти – все это существовало. Какое чудо иметь тело – вещь, внутри которой находишься ты сам. Отпуск существовал для возвращения к собственному телу.
Аманда замотала волосы в белое полотенце, как женщины в фильмах определенного жанра. Намазала лосьоном кожу, натянула свободные хлопковые брюки, в которых любила спать летом и старую футболку с логотипом, который уже ничего для нее не значил. Было невозможно отследить происхождение вещей, которыми они владели. Хлопковая футболка была так заношена, что просвечивала. Она чувствовала себя живой, и если не сексуальной, то чувственной; обещание имело больше значения, чем сама сделка. Она все еще любила его, без всякого, и он знал ее тело – прошло восемнадцать лет, конечно же знал, – но она была человеком и была бы не против чего-нибудь новенького.
Она выглянула из-за двери в гостиную. Ее дети на диване были похожи на одурманенных, откормленных одалисок. Ее муж склонился над телефоном.
– В постель через двадцать минут. – Аманда бросила на Клэя многозначительный взгляд, затем закрыла за собой дверь. Она выскользнула из штанов в прохладный перкаль кровати. Шторы не задернула – пусть смотрят: олени, совы, глупые нелетающие индейки – и восхищаются все еще впечатляющими широчайшими мышцами спины Клэя (он занимался греблей в Спортивном клубе Нью-Йорка два раза в неделю), в которые она любила погружать пальцы, вдыхая приятный запах его волосатых подмышек, аплодируя отработанным движениям его языка по ее телу.
Дом был слишком далеко от мира, чтобы предоставлять услугу сотовой связи, но там был Wi-Fi с нелепо длинным паролем (018HGF234WRH357XIO), чтобы помешать подключиться кому – оленям, совам, глупым нелетающим индейкам? Она постучала по стеклу, проговаривая пароль, произвольный набор символов как на спиритической доске или четках, после чего появилась связь, и письма посыпались одно за другим. Сорок одно! Она чувствовала себя такой необходимой, такой незаменимой, такой любимой.
В персональном аккаунте она прочла о распродажах, о том, что книжный клуб, в который она хотела вступить, запланировал осеннюю встречу, что в «Нью-Йоркере» написали о боснийском режиссере. В рабочем аккаунте были вопросы, заботы, люди нуждались в участии Аманды, ее мнении, ее руководстве. Все они получили автоматический ответ про ее отсутствие в офисе, солнечный и непререкаемый, но она нарушила собственное обещание выйти на связь после возвращения. Нет, не делайте X. Да, отправьте письмо Y. Спросите такого-то вот об этом. Просто напоминаю о том, что нужно повторно поговорить с этим человеком по этому поводу.
Руку начало покалывать от усилия, с которым она держала над собой слишком маленький телефон. Она перевернулась на живот. Простыни нагрелись от тела, поэтому переходное тепло, к которому прижалась ее вульва, было теплом ее собственного тела, и ерзанье в постели было актом мастурбации. Она чувствовала себя чистой и готова была ощутить себя грязной, но продолжала работать, развлекаясь чтением электронных писем, пока наконец не придет Клэй, пахнущий украдкой выкуренными сигаретами и дольками лимона, которые он добавлял в водку.
Тепло душа размягчило позвоночник, как комнатная температура растапливает ломтик масла. Эпизодические занятия йогой сделали ее более внимательной к своим костям. Она позволила им лечь как удобно. Разрешила себе отступить от своего обычного правила не заниматься самыми грязными вещами, которые они могли творить друг с другом. Позволила ему погрузить пальцы в ее волосы и крепко, но нежно прижать ее голову к подушке, ее горло стало проходом, пустотой, которую нужно заполнить. Позволила себе стонать громче, чем дома, потому что между ними и комнатами детей был длинный коридор. Двигала бедрами назад и вверх, чтобы встретить его рот, а потом – ощущалось как вечность, но прошло всего двадцать минут – взяла его опадающий пенис в рот, восхищаясь вкусом собственного тела.
– Господи, – хрипел Клэй.
– Тебе надо бросать курить, – она беспокоилась из-за сердечного приступа. Они были уже не так молоды. Любой матери приходила мысль о потере ребенка; у Аманды не осталось больше эмоций по поводу теоретической смерти мужа. Она бы снова полюбила, говорила она себе. Он был хорошим человеком.
– Да-да, – Клэй говорил не всерьез. В современной жизни осталось не так уж много удовольствий.
Аманда стояла, потягиваясь, счастливо-липкая, и сама хотела сигарету; эффект головокружения отвлечет ее от того, что они только что делали: это требуется после секса даже с родным человеком. Это была вовсе не я! Она открыла дверь, и ночь шокировала ее своим шумом. Сверчки или какие-то другие жуки, разные и возможно зловещие шаги по сухим листьям в лесу за лужайкой, незаметный, все шевелящий ветерок, а может, это даже растущие растения издавали звук, легчайший скрип, скрип ползущей вверх травы, сердцебиение дубовых листьев, налитых хлорофиллом.
У Аманды было чувство, будто за ней наблюдают, но за ней некому было следить, разве нет? Непроизвольная дрожь от самой идеи, затем отступление во взрослую иллюзию безопасности.
Они оба, голые, как неандертальцы, прокрались по террасе, единственный свет – луч, падающий через стеклянную дверь. Клэй поднял крышку с джакузи, и они погрузились в пену. Пар затуманил его очки, удовлетворенная чувственная ухмылка. Ее глаза привыкли к темноте. Отчетливо высветилась его бледная плоть. Она видела его таким, каким он был, но она любила его.
6
ХЛОПЬЯ НИКТО НЕ КУПИЛ. Арчи не столько хотел определенный вид хлопьев, сколько ощущения обработанных зерен, размягченных в молоке. Он зевнул.
– Извини, чемпион. Я приготовлю тебе омлет. – Его отец играл в глупую игру «я готовлю завтраки лучше всех». Хотя он и правда хорошо готовил – всегда добавлял масло в тосты, а затем клал их обратно в тостер, чтобы оно растаяло на хлебе, пока весь бутерброд не размякнет, словно кто-то уже его пожевал, – было что-то грустное в том, как он жаждал привлечь к этому внимание.
Аманда мазала спину Роуз солнцезащитным кремом. Телевизор был включен, но его никто не смотрел. Она вытерла руки о свои голые ноги и положила флакон в большую сумку.
– Роуз, ты что, возьмешь три книги? На один день на пляже?
– Нас не будет весь день. Что, если мне нечего будет читать?
– Сумка уже очень тяжелая…
Роуз не хотела хныкать, просто так получилось.
– Можешь положить их в эту сумку. – Клэй подумал, что любовь дочки к книгам хорошо отражается и на них. – Арчи, сможешь взять эту сумку?
– Мне нужно в туалет.
Арчи торчал перед зеркалом. Он был в своей футболке для лякросса, у которой он отрезал рукава, потому что хотел, чтобы люди видели его мускулы, и теперь оглядывал их, довольный увиденным.
– Давай быстрее, – крикнул Клэй сыну с раздражением, которое неизбежно влекла за собой эта расслабленность.
– Тут у меня ланч. И вода. И одеяло, и полотенца.
Аманда показывала на сумки, уверенная, что они все равно что-то забыли, как бывает с самыми продуманными планами.
– Да я понял, понял, – и еле слышное «Господи» про себя, куда более рефлекторное, чем он сам осознавал. Арчи взял сумку, которую отец оставил лежать у дивана. Она ничего не весила! Он был таким сильным.
Они вышли, загрузили вещи и свои тела в машину и пристегнулись. Навигатор сбился, не в состоянии определить местонахождение себя самого, их, да и всего остального мира. Не особо задумываясь об этом, Клэй нашел дорогу к шоссе, спутник вернул себе контроль над ними, и они поехали под его покровительственным взором. Шоссе превратилось в мост, который, казалось, вел в никуда, который вел к концу самой Америки. Они свернули на пустую парковку (было рано) и заплатили пять долларов одетому в хаки подростку, который, казалось, весь состоял из песка – золотые кудри, веснушки, загорелая кожа, зубы как ракушки.
От парковки к берегу вел туннель, который проходил мимо парка. Флагштоки возвышались, как секвойи, флаги стран стрекотали в воздухе океана.
– И что это? – Арчи был саркастичен, даже если сам того не хотел.
Они стояли в шлепках в маленьком каньоне из бетона, и Аманда прочитала надпись: «Посвящено жертвам рейса 800». Рейс Trans World Airlines летел в Париж. Никто не выжил. Иногда о погибших говорили «души», это звучало более грандиозно, или старомодно, или священно. Аманда вспомнила – адепты конспирологии говорили, что всему виной американская ракета, но логика подсказывала, что дело было в механической поломке. Мы можем делать вид, что это не так, но подобное случается.
– Пойдемте! – Роуз потянула за пляжную сумку, висящую на плече отца.
Было жарко, но ветер был неумолим, принося прохладу из пустоты океана. В нем было что-то арктическое, и кто мог бы поспорить, что в буквальном смысле это не так. Мир был огромен, но одновременно с этим – мал, и подчинялся логике. Аманда с трудом расправляла одеяло, найденное в интернете, раскрашенное неграмотными индийскими крестьянами. Она поставила по сумке в каждом углу, чтобы придавить эту штуковину.
Дети сбросили слои своих одежек и бросились бегом, словно газели. Роуз исследовала выброшенный на песок мусор, ракушки, пластиковые стаканчики и переливающиеся шарики, с которыми кто-то отмечал выпускные вечера и шестнадцатилетия во многих милях отсюда. Арчи сидел на коленях в песке немного в стороне от их места, делая вид, что не пялится на спасательниц, крепких девиц с выгоревшими на солнце локонами и в красных купальниках.
У Аманды был с собой роман с утомительной центральной метафорой, включавшей в себя птиц, она с трудом следила за тем, что в нем происходило. У Клэя была одна из тех книг, что он обычно читал: тонкая и неклассифицируемая критика того, как мы живем в наши времена. Такие вещи невозможно читать лежа голым на солнце, но прочитать нужно – для работы.
Его взгляд все время соскальзывал на девушек-спасателей. И взгляд Аманды тоже. Как было удержаться? Это куда менее утомительная метафора – что же еще встанет между тобой и смертью от рук природы, как не красивая молодость, плоский живот, соски размером с четвертак, накачанные бицепсы, безволосые ноги, смуглая кожа, сухие волосы, рты, доведенные ортодонтами до совершенства, лишенный сомнений взгляд за дешевыми пластиковыми очками от солнца?
Они ели бутерброды с индейкой и чипсы, которые все время ломались в пасте гуакамоле (порция поменьше, без резкого привкуса зелени, для обожаемого сына), затем арбуз, бодрящий и холодный. Арчи спал, а Роуз читала один из своих графических романов. Арчи проснулся и загнал отца в устрашающие волны. Аманда следила, чтобы не появились акулы, потому что слышала, что на этом пляже бывали акулы. Что сделает одна из этих подростков-спасательниц, если появятся акулы?
Это было приятно, это развлекало, это утомляло. Солнце не ослабевало, но ветер побеждал.
– Пора уходить.
Аманда упаковала пустые пластиковые контейнеры обратно в герметичный пакет, который нашла на кухне. Он был именно в том месте, куда любой убрал бы герметичный пакет (шкафчик под микроволновкой).
Роуз дрожала, и отец завернул ее в полотенце, как делал раньше, когда она была малышкой и выбиралась из ванны. Семья поплелась к своей машине, странным образом разбитая, и поехала обратно через мост.
– Там «Старбакс», – Аманда воодушевленно положила ладонь на правое предплечье мужа.
Он остановился на стоянке, и Аманда вошла внутрь. С подветренной стороны, там, куда не добирался бриз, воздух все еще был горячим. Кофейня оказалась такой же, какими обычно были все остальные заведения сети, и разве это не радовало? Фирменные цвета, эти надежные коричневые салфетки – в машине всегда был их запас, чтобы высморкаться зимой или протереть что-нибудь разлитое, – зеленые пластиковые трубочки, плотненькие поклонники, готовые платить по семь долларов за молочные коктейли со взбитыми сливками в стаканах размером со спортивные трофеи. Она заказала им черный кофе, хотя уже миновало три пополудни, и теперь ей не удастся уснуть допоздна, а может быть, и удастся, потому что близость океана всегда ее изнуряла.
Потом была беспорядочная очистка конечностей от песка с помощью шланга на заднем дворе. Арчи направил воду прямо на переднюю часть плавок, и его яйца облупились крошечными частичками налипших ракушек. Потом он решил, что отмылся достаточно хорошо, и нырнул в бассейн. Поскреб кожу головы и почувствовал, как песок отклеивается и смывается водой.
Аманда вымыла ноги, а затем вошла в душ. Дом казался успокаивающе знакомым – меньше чем за двадцать четыре проведенных в нем часа. Она включила на компьютере подкаст – чтобы чем-то занять голову, она почти не обращала на него внимания – и снова намылила волосы, она терпеть не могла то, какими они становятся от соленой воды. Она оделась и нашла Клэя, который, насвистывая, ополаскивал контейнеры от песка.
– Сделаю пасту, – сказала Аманда.
– Дети в бассейне. Я сбегаю в магазин и куплю хлопья для Арчи. – Он имел в виду, что сбегает в магазин, выкурит сигарету на парковке, зайдет внутрь, вымоет руки и вернется домой с едой на несколько сотен долларов. – Говорят, завтра может пойти дождь.
– Это почти что чувствуется. – В воздухе было обещание, а может быть, и угроза. Она принесла с собой компьютер на кухню, чтобы продолжить слушать подкаст. Поставила его на стойку.
– Купишь что-нибудь сладкое? Типа… пирог. Возьми пирог. И, может, еще мороженое? – Накануне вечером, одуревшие после секса и джакузи, они вдвоем съели целое ведерко. – Может быть, помидоры. И еще один арбуз. Какие-нибудь ягоды. Не знаю, те, что хорошо выглядят.
Он поцеловал ее, что было непривычно, когда он уходил по простому делу, но приятно.
Окно означало, что она могла наблюдать за детьми, пока занималась чем-то другим. Она сняла цедру с лимона, бросила ее в размягченное сливочное масло, порубила чеснок и добавила его тоже. Она использовала кухонные ножницы, чтобы порезать петрушку, от нее пошел острый и удивительный запах. Она соединила все ингредиенты в густой соус. Горячая паста притупит вкус чеснока.
Она использовала кран над плитой, чтобы наполнить кастрюлю, раздобыла в кладовой поваренную соль, налила бокал красного вина. У нее забурлило в животе: красное вино после черного кофе. Вода закипела. Она отвлеклась. В лесу на участке за бассейном Аманда увидела оленя, затем присмотрелась и увидела еще двух, поменьше. Мать и дети! Разве это не совпадение. Животные были осторожны, тыкались носами в мелколесье в поисках… а что ели олени? Она устыдилась своего невежества.
Слила воду из приготовленной пасты, бросила масло с зеленью в гнездо из макарон, закрыла крышку и распахнула стеклянную дверь. Воздух стал прохладнее. Пойдет дождь, или что-нибудь случится, и им придется провести следующий день в доме. Там были настольные игры, был телевизор, может, они посмотрели бы кино, в кладовой стояла стеклянная банка сушеной кукурузы: может, они сделают попкорн и будут валяться целый день.
– Пора в дом, ребята.
Арчи и Роуз были в джакузи, розовые, как лобстеры в кипятке.
Аманда настояла, чтобы дети помылись и избавились от запаха хлорки. Она налила себе еще один бокал вина. Клэй вернулся с поразительным количеством бумажных пакетов.
– Я немного переборщил. – Он выглядел смущенным. – Подумал, что может пойти дождь. Не хочу завтра выходить из дома.
Аманда нахмурилась, потому что чувствовала, что должна. Они не разорятся, если потратят на продукты немного больше, чем обычно. Или, возможно, дело в вине.
– Ладно-ладно. Убери все и давай есть? – Она не была уверена, что ее язык совсем чуть-чуть не заплетается.
Она накрыла на стол. Дети, благоухающие марципаном (Dr. Bronner’s, в зеленой бутылке), сели. Уставшие, послушные, почти вежливые, без отрыжки и обзываний, они были лучшими детьми. Арчи даже помог отцу убрать со стола, а Аманда лежала на диване рядом с Роуз, ее голова на теплых коленях ребенка. Она не собиралась засыпать, но уснула, полная вина и пасты и заскучавшая от болтовни телевизора. Аманда была озадачена, когда через двадцать минут ее разбудил особенно пронзительный рекламный ролик, а Роуз нужно было сходить по нужде. Во рту у нее пересохло.
– Хорошо выспалась? – Клэй дразнился, не настроенный на любовные игры (он был еще сыт), но романтичный – даже лучше или реже. Они организовали себе хорошую жизнь, не так ли?
Аманда разгадывала кроссворд «Нью-Йорк таймс» на телефоне – она боялась деменции и считала кроссворды ее профилактикой, – и время текло странно, как когда измеряется в минутах перед телевизором. Если накануне вечером ей хотелось проверить, как там работа, и трахнуть мужа, то сегодня вечером было важно задержаться на диване с детьми: с Арчи, осоловевшим в своем слишком большом свитшоте с капюшоном, с малышкой Роуз, завернутой в колючую шерстяную ткань, оставленную на подлокотнике дивана. Клэй принес миски с мороженым, затем забрал их, и посудомоечная машина заработала с успокаивающим бульканьем. Глаза Роуз были пусты, а Арчи внезапно громко зевнул, совсем как мужчина, и Аманда отправила детей спать, велев им почистить зубы, но не утруждаясь тем, чтобы убедиться в этом.
Она зевнула, достаточно усталая, чтобы лечь спать, при этом зная, что если она пошевелится, то не уснет. Клэй переключал каналы, сделав паузу на Рэйчел Мэддоу[7], а затем переключился на триллер о детективах и их добыче, за ходом которого никто из них не мог уследить.
– Телевидение – это идиотизм. – Клэй выключил телевизор. Лучше бы он поиграл в телефон. Он бросил лед в стакан. – Хочешь выпить?
Аманда покачала головой.
– С меня хватит.
Она еще не знала, какой выключатель за что отвечает. Щелкнула одним из них, и бассейн и территория за ним осветились: чистые белые лучи пробивались сквозь зеленые ветки над головой. Она выключила свет, вернув все вокруг во тьму, которая казалась правильной, казалась естественной.
– Мне надо попить воды, – сказала или подумала она и пошла на кухню. Она наполняла стакан из «ИКЕА», когда услышала царапанье, шаги, голос – что-то странное или неправильное. – Ты это слышал?