Север переоделся в легкую футболку и домашние брюки, волосы его небрежно распушились, но по глазам видно – он все тот же строгий и властный собственник и хозяин.
– Где я? – хриплю и подтягиваю одеяло до подбородка, судорожно пытаясь вспомнить, что случилось.
– У меня дома, – спокойно отвечает Генри и прикладывает к моим губам стакан. Я слышу мускатный и пряный запах. – Пей. Ты переохладилась, нужно восстановить силы.
– Что это? – осторожно пробую и стараюсь не замечать прикосновения рук Генри. Но его пальцы, как нарочно, скользят по тыльной стороне моей ладони, придерживая стакан, чтобы не упал. Я вздрагиваю и вжимаюсь в спинку кровати.
– Бабушкин рецепт. – Мужчина натянуто улыбается и встает. Отходит к двери и прячется в тени. – Извини, что так получилось. Я не думал, что ты…
– Такая слабая?
– Нет. – Он переходит в круг света и, зажмурившись, резко отступает назад, словно боится попасться мне на глаза. Выдыхает: – Нежная.
Последние сказанные слова растекаются на его чутких губах легкой улыбкой. Минуты и секунды застывают, словно время останавливается.
Мы молчим и смотрим друг на друга, будто огорошенные чем-то тяжелым. Мне и правда так плохо, словно я головой ударилась, а от его взгляда совсем становится душно. Все это шарм: он всегда такой сильный первые минуты, часы, дни… Вплетается под кожу дикими лозами вожделения, вливается слабым ядом в кровь. Постепенно убьет, не сразу, по чуть-чуть. Потом вся тяга мужчины окажется миражом, сказкой, что заканчивается не хеппи-эндом, а моим разбитым сердцем. Нужно просто не допустить этого. И дернуло же мачеху выбрать именно Генри.
Север оттаивает первым. Обрывает взгляд и прячет руки в карманах.
– Ты хочешь есть? – спрашивает, глядя в пол.
– Разве ковры страдают чувством голода? – говорю серьезно и делаю первый глоток. Давлю смех в груди, потому что он сейчас будет похож на истерику. Теплое терпкое вино с привкусом гвоздики и лимонной цедры приятно щекочет язык и согревает горло.
– Ковры? – переспрашивает Генри и все-таки смотрит в глаза.
Я перевожу взгляд вниз и показываю на высокий белый ворс. Сглатываю, стараясь не думать, как оказалась без платья, что валяется у кровати.
– Ты же у паласа спрашивал?
Легкий хмык Генри кажется сдавленным и печальным. Что тебя мучает, Север?
– Лера, если тебе неприятно мое общество, скажи сразу. Как только будешь хорошо себя чувствовать, я отвезу тебя домой.
– А как мне понять, что тебе приятно со мной рядом? – последние слова тонут в глубине пустого стакана. Глинтвейн неожиданно на вкус мягко-острый, и теперь я слабо соображаю от легкого опьянения.
– С чего ты решила, что…
– Иди сюда, Генри, – зову его и протягиваю руку.
Он мнется, жует губы и снова отступает.
– Можно добавки? – показываю ему стакан, качая им из стороны в сторону. Я прекрасно умею делать вид, что все хорошо. Могу в душе выть волком от боли, но этого никто не заметит. И сейчас отключаю свои чувства и думаю об отце, ведь я смогла заинтересовать Севера, как и требовала мачеха. Насколько далеко все зайдет – другой вопрос. И смогу ли я с этим жить – еще один.
– Конечно. – Генри решительно подходит ближе.
Я рассматриваю высокую фигуру мужчины, хмурое лицо, а когда Север протягивает широкую ладонь, чтобы взять стакан, прижимаю его к себе.
– Ты не ответил.
– Ответил. – Он наклоняет голову. – Еще вчера.
Его рука оказывается слишком близко, теплые пальцы переплетаются с моими, и Генри мягко забирает стакан. Я помню, что он сказал на улице, но хотелось бы услышать это снова.
Мужчина исчезает из комнаты, как настоящий северный ветер. Стоит прикрыть глаза от волнения – и в комнате я уже одна.
Приподнимаю одеяло. На мне только халат. Белье аккуратно сложено на стуле с высокой спинкой. Еще никто не видел меня голой: от этого кровь ударяет в лицо, становится жарко.
Справляясь с дыханием, выбираюсь из кровати. Она пропитана ненавистным шармом: это почти как добровольно лечь в постель из свежей крапивы.
Качаясь, отхожу подальше, но не могу удержаться на ногах. Хватаюсь за угол и прижимаюсь к стене всем телом. Сейчас рухну…
– Зачем ты встала? – подлетает Север.
Я хочу отступить, но сильная слабость подкашивает ноги, и мне приходится вцепиться в мягкий трикотаж его футболки.
– Я… – не знаю, что ему сказать. Не знаю, как выпутаться из этого. Наслаждаться сейчас, а потом пожалеть? Я боюсь. Так сильно боюсь, что едва держусь, чтобы не разрыдаться. – Генри, мне нужно выйти, – прикусываю губу и прячу взгляд.
– Идем, – он придерживает меня за талию и ведет в конец огромной комнаты.
– Спасибо, – шепчу и дышу через раз.
Убедившись, что я твердо стою на ногах, Генри оставляет меня одну. Его улыбка, такая же странная, как и наклон головы, замирает перед глазами. Что его тревожит? Чувство вины? Глупости! Я сама виновата. Тогда что?
Пока умываюсь, замечаю, как осунулось лицо и растеклась тушь, я похожа сейчас на страшилище. Волосы завились от влаги, спутались от лака. Расправляю локоны пальцами и наспех привожу себя в порядок.
– Неудивительно, – говорю, выйдя из ванны, – что ты так испугался. – Ловлю горячий взгляд Севера. – Я похожа на ведьму из страшной сказки.
– Неправда, – глухо смеется Генри и подходит ближе. Кладет руки на стену над моей головой и прижимается всем телом. – Мне пришлось тебя раздеть, – говорит он тихо, а я чувствую каждую напряженную мышцу, каждый изгиб и выступ его мускулов. Он возбужден, а в глазах горит предсказуемый голод.
– Это плохо? – сглатываю.
– Смотря как посмотреть. – Его взгляд ныряет в вырез туго запахнутого халата, а я не знаю, куда деть руки. Упираюсь в крепкую грудь пальцами и боюсь пошевелиться. Под ладонями мощно толкается его сердце.
– Генри… – его имя так приятно ложится на язык, оно раскатывается бархатистым звучанием в груди, застывая между лопаток. – Почему Генри?
– Что – почему? – шепчет он, и горячее дыхание касается моего лба, шевелит волосы.
– Почему тебя так назвали?
– Мой папа – англичанин, женился на русской.
– Точно, я где-то это слышала, – тихо отвечаю, понимая, что больше не могу находиться в кольце его рук. С ума схожу.
Теплое дыхание дразня вплетается в волосы, а сухие губы неожиданно прижимаются ко лбу.
– Ты какой-то сладкий сон, Золушка.
– Не боишься проснуться в холодном поту, вдруг все это превратится в ночной кошмар?
