Отблески купальского костра

Пролог

Неуверенной походкой с трудом передвигая заплетающиеся ноги, на поляну вышел мужчина. Остановился, попытался осмотреться, медленно повернулся в одну сторону, в другую – не увидел ровным счетом ничего. Энергично потер кулаками глаза, один, второй, оба, несколько раз мотнул головой, замер. Мгновение и тишину разбавил вздох, тяжелый, скорее, обиженный, будто и вправду тот неизвестный верил, что от совокупности бессмысленных на первый и не только взгляд физических упражнений ночная мгла станет менее густой и не столь непроглядной.

Нет, ничего не поменялось, светлее не стало. Тогда полночный путник печально кивнул, что-то неразборчиво пробормотал, обреченно пожал плечами, поднял взгляд вверх, запрокинул голову, расставил руки и долго всматривался в черноту практически полностью скрытого плотной листвой неба.

Новый звук, новый вздох, теперь уже не столько обиженный, сколько обреченный, вздох человека, умудренного опытом, уставшего от жизни во всех ее проявлениях.

Руки неизвестного медленно опустились, описав в воздухе половинку большого круга, ладони привычным движением нырнули в оттопыренные карманы, голова качнулась, будто упала, звонко в безмолвии ночного леса клацнули сомкнувшиеся зубы.

Мгновение тишины. Сдавленный хрип, сильный вдох, еще более сильный выдох. Незнакомец громко чихнул, разбудив дремлющих в листве птиц. Те испуганно закричали, он же смущенно хихикнул. Чуть слышно пробормотал: «Извините, не хотел, и это… будьте здоровы!», сам себе ответил: «Спасибо!», вытащил руки из карманов, поднял их по той же траектории что и опускал, широко развел в стороны, склонил голову, наклонился, пытаясь отвесить поклон то ли себе, то ли потревоженному ним пернатому населению леса. Качнулся, пошатнулся, не смог устоять на ногах, упал.

Несколько минут ничего не происходило. Вообще ничего. Птицы успокоились и умолкли, человек спокойно лежал без движения, продолжая что-то невнятное бормотать. Казалось, все закончилось, угомонился он, смирился со своей судьбой. Можно было подумать, что он уснет, сдастся и именно в такой позе встретит утро, но нет. Незнакомец оказался очень уж настойчивым, собрался он с силами, рывком перевернулся на живот, напрягся, приподнялся, стал на четвереньки, высоко поднял заднюю часть тела. Медленно двинулся вперед, слаженно работая конечностями (наверняка это не первый опыт!). Зашагал в темноте: левая рука – правая нога, правая рука – левая нога и все это в абсолютном безмолвии, лишь чуточку разбавлял ночную тишь приглушенный и кажущийся неестественным смешок. То полночный путешественник представлял себя бредущего на четвереньках, наблюдал как бы со стороны и от всей души веселился. А что, занимательное должно быть зрелище!

На очередном «шаге», рука наткнулась на препятствие – таковым оказалось лежащее посреди поляны поросшее мхом бревно. Пальцы внимательно ощупали новую деталь лесного пейзажа, замерли на секунду, ногти постучали по покрытой отвратительной слизью коре. Незнакомец задумчиво хмыкнул, выдал серию звуков отдаленно напоминающих слова. Понять, что именно он говорил, не было возможности, но все свидетельствовало в пользу того, что находка его порадовала, как минимум, заинтересовала. Да, так оно и было! Немного раздумий и прогуливающийся на четвереньках неизвестный перестал изображать ленивую лошадь, превратился в не менее ленивую обезьяну, вскарабкался на бревнышко, перевернулся, поерзал, выбирая оптимальную позу. Застыл лежа на спине, широко расставив ноги для равновесия. Раскинул руки, закатил глаза, целиком и полностью довольный собой и своей жизнью, затянул веселенькую песенку…

Полупрозрачные стрелки полупрозрачных часов неумолимо приближались к отметке «полночь». Вслед за не знающим усталости их бегом приходило понимание очевидного факта – если уж что-нибудь предпринимать, если что-то делать, то сейчас, не откладывая. Дольше тянуть никак нельзя. Конечно, можно сделать вид, что ничего не происходит, закрыть глаза, а то и вовсе отвернуться, чтоб ничего не видеть, но ведь неправильно это! Невооруженным же глазом видно – никакой это не охотник за сокровищами, даже не искатель приключений. Там, с другой стороны, на полянке, самый обычный выпивоха, несчастный больной человек, которого пагубная страсть привела не в то место, да еще и время подгадала не самое лучшее.

Беглый взгляд на часы – без семи минут двенадцать. Надо определяться, решать, что делать, как поступить, спешить ли, рискуя всем, или стыдливо отвести взгляд, делая вид, что все идет по плану. Думай, не думай, а второй вариант он неприемлем…

Ворчливо заскрипело старое дерево. Качнуло своей мощной кроной, недовольное тем, что его потревожили, разбудили в столь поздний час. Недолго оно возмущалось. Смолкло ворчанье, смирилось растение. Не иначе как в знак примирения его ствол, каждая складка толстой коры, каждая веточка его и каждый листик тускло засветились холодным с голубоватым оттенком призрачным светом.

Из тени вышел человек среднего роста одетый в старомодный длинный темного цвета не по сезону теплый сюртук. Новый персонаж полночной пьесы бодренько взмахнул головой, отбрасывая закрывавшую правый глаз и большую часть щеки длинную челку, позволяя тусклому свету осветить свое бледное лицо с тонкими чертами, аристократизм которых подчеркивали аккуратно подстриженные усики. Секунда, беглый взгляд дабы убедиться в безукоризненности своего внешнего вида. Резкий кивок – не иначе как знак удовлетворения. Порядок. Он поднял руки, схватился за одну из нижних ветвей дерева, резко потянул ее на себя. С тихим щелчком веточка отвалилась, превратившись в элегантную трость. Опираясь на нее не столько по необходимости, сколько следуя давней привычке, торопливым шагом человек в сюртуке устремился вглубь леса.

Шел он быстро, легко обходил выползающие из-под земли корни, перепрыгивал некстати появляющиеся на тропинке ямы. Наверняка тропа была ему знакома, знал он каждый камешек на ней, помнил каждое деревце, склонившее над ней крону. Вполне вероятно при других обстоятельствах он легко прошел бы весь путь и в абсолютной темноте, но необходимость, подгонявшая его, не позволяла рисковать. Времени не было, а опоздать он никак не мог. Понимал он это, да и деревья также понимали, не зря же они тускло вспыхивали, стоило ему подойти ближе. Подмигивали холодным светом, приветствуя, плавно гасли, давая возможность подмигивать и освещать путь уважаемому ними человеку иным своим собратьям…

Стена терновника кажущаяся непроходимой мгновенно преобразилась, стоило только коснуться ближайшей из составляющих ее веток тростью. В мановение ока кусты расступились, образовывая широкий проход. Человек в сюртуке слегка кивнул, поблагодарив кустарник за невиданную вежливость, прошел на уже знакомую полянку.

На заросшем травой окруженном стеной кустов и деревьев клочке леса все оставалось таким, каким виделось ранее: человек, бревно, идиллия и безмятежность. Изменилось лишь звуковое оформление. Не было более песен, устал певец, вместо звуков, отдаленно напоминающих размеренное бормотание популярного исполнителя, читающего невнятный речитатив, тишину лесной поляны оглашал просто-таки богатырский храп.

Да, неизвестный ценитель выпивки и любитель прогулок по ночному лесу по-прежнему лежал на живописно-сером средь насыщенной зелени травы бревне, лежал и самозабвенно храпел. Его большая круглая голова перекатывалась по покатой поверхности импровизированного ложа, плавно, размеренно, оттого тембр и громкость храпа тоже менялись, но опять-таки плавно и на удивление мелодично. Стоит отметить, что в разнообразии витающих в воздухе звуков при определенной доле воображения все еще можно было расслышать некое подобие музыки, такую себе симфонию дремлющего леса…

Перекрывая громкий храп, послышалось отчетливое кукование, громкое, но как бы нерешительное. «Ку-ку», – разнеслось по дремлющему лесу. Тут-таки стихло все, даже гортанный хрип человека сменился менее грозными булькающими звуками, да и они потихоньку затихали.

Не дожидаясь следующего птичьего крика, человек в сюртуке бросился к спящему на бревне гуляке, схватил его за плечи, сбросил на землю и, не обращая внимания на вялые попытки сопротивления, поволок туда, где, еле различимые средь призрачного света деревьев, виднелись очертания туманного домика. Втащил под прикрытие полупрозрачных стен, присел рядом, несколько раз легонько хлестнул ладонями по щекам. Изрядно перебравший «горячительного» путешественник что-то невнятное пробормотал, замычал, обижено надул губы и резко отвернулся, наверняка пробуждение в его планы не входило…

Еще одно «Ку-ку» прозвучало в тиши. В отличие от первого, было оно гораздо более глубоким, звучало отчетливее, как минимум, чуточку увереннее.

С третьим возгласом птицы природа пришла в движение. Нет, деревья не тронулись с мест, ходить не научились. Не двигались они, ожила атмосфера ночного леса. Менялась она с каждым мгновением. Особенно остро чувствовалось всевозрастающее напряжение, в воздухе пахло электричеством, свежий и пьянящий витал запах озона, будто во время грозы. Легкий ветерок принялся перемешивать насыщенные ароматы, разнося во все уголки дремлющего леса наэлектризованный воздух, как весть о том, что близок час, что уже скоро…

Очередное «Ку-ку» и в ответ на потуги ветра зашелестели деревья, потянулись кронами к центру поляны. Размахивали они ветвями, будто фехтовальщики шпагами, и не жалея листьев, ни своих, ни чужих, старались оттеснить соседние растения. Особенно настойчивая ближайшая к призрачной избушке молодая березка попыталась забраться тонкой веткой в также призрачное окно. Подвластная ветру веточка коснулась туманной стены, ее листья тут-таки завяли и опали, миновало лишь мгновенье, и голый прутик шустро вернулся к дереву, стыдливо затерялся в густой листве. Урок был усвоен – от избушки лучше держаться подальше.

Пятый выкрик неугомонной птицы. Не думала она успокаиваться. Да и как иначе! Ведь все шло своим чередом, так, как и должно было быть – она провозглашала полночь, потому куковать ей еще…

Деревья уже не шелестели, они трещали, ломали сучья, свои, своих соседей, давили кронами ближайшие кусты, в тщетной попытке как можно ближе протянуть свои руки-ветви, к центру полянки, к тому месту, где все случится, туда, где все произойдет.

Кукушка продекламировала свое очередное «Ку-ку». Над взбудораженным предвкушением лесом пронесся ропот более всего схожий с издевательским смехом. Неизвестно откуда взявшаяся огромная шишка пролетела через всю поляну и угодила точно в темный призрачный прямоугольник окна, того, что в стене полупрозрачного домика. Колокольным набатом по поляне разнесся звон разбившегося стекла. Был звук, но не было осколков, не было щепок, обломков раскуроченной рамы, ничего не было, только в том месте, где реальная шишка соприкоснулась с воображаемым стеклом, сам собой загорелся, разгораясь, огонек, блеклый, тусклый, но на удивление теплый и по-домашнему уютный.

Новое неожиданно громкое «Ку-ку» разнеслось над беснующимся лесом. Тут-таки деревья оставили свои бессмысленные попытки дотянуться до чего-то, что манило их. Ветви замерли, листья обмякли и неподвижно повисли, игнорируя жалкие потуги ветра.

Не успело эхо от очередного птичьего возгласа раствориться в затихшем лесу, новый восьмой по счету крик последовал за ним. Зашумело. Воздух наполнился диким гамом. Казалось, ветер налетел с новой силой, но листья более не шевелились. Казалось, отяжелели они, наполнились желчным соком деревьев, отчаявшихся в своей безысходности.

Все снова переменилось. Гул, который казался шумом ветра, приблизился, громче стал, отчетливее и птичьими стаями закружил над полянкой. Облако воронья спустилось с небес, просочилось меж толстых стволов, укрыло поляну тысячами мечущихся силуэтов извечных вестников несчастья. Кружили птицы, метались, ловко обходя деревья, маховыми перьями задевая высокую траву, громко хлопали крыльями, кричали, будто ссорились, дрались в воздухе, вырывая перья у своих соплеменников…

Громче птичьего переполоха прозвучало следующее монотонное кукование невидимой вестницы времени. Земля вздрогнула и затрепетала. Страшное содрогание всколыхнуло твердь под ногами, вот только это было не землетрясение. Не дрожала земля, вибрировала она, часто, сильно и с малой амплитудой, будто многотысячное войско идет средь деревьев, будто почва прогибается под ритмичным шагом тяжеловооруженных великанов.

Новое «Ку-ку» – ожидание нового бедствия, но ничего не произошло. Ничего страшного. Возможно, даже дрожь земли несколько поутихла, а может, все живое, что находилось на полянке, попросту к ней привыкло?

Одиннадцатое кукование не заставило себя долго ждать. С ним посреди поляны вырос холмик земли. Из образовавшегося конуса выглянула изрядно измазанная ярко-желтой глиной мордочка крота. Он осмотрел окрестности незрячими глазами, высоко поднял нос и принялся принюхиваться. Ноздри подземного жителя часто шевелились, ритмично открывался и закрывался рот. Наверняка он что-то бормотал, на своем, на кротовьем наречии, только тихо так, беззвучно.

Тут же в разных частях полянки, не иначе как в ответ на безмолвный зов одна за другой выросли несколько кротовин. Вершину каждой из них украсила голова любопытного зверька. Точно как и первый самый смелый крот, они часто вдыхали исполненный предвкушением ночной воздух, силились что-то разглядеть, скорее, унюхать…

Скрытые за стеной густого кустарника лесные жители также не дремали. Вокруг бурлила жизнь, со всех сторон доносился гам, трещали сухие ветви, шелестела потревоженная кем-то незримым листва. Шумело так, будто множество существ, больших и сильных пробираются через заросли, в надежде успеть, не пропустить, дождаться нужного момента и выскочить на поляну. С их потугами шум наземный нарастал, затмил он крик и рев небесный.

С того момента, когда кукушка прокричала свое последнее «Ку-ку», казалось, миновала вечность. Пауза затягивалась, страшные звуки, витающие над ночным лесом, слышались все громче, все ужаснее, гул нарастал, угрожая взорваться, но сдерживался он, как будто ждал команды…

Вот и она, началось!

Подумать только, сколько времени нужно для того чтобы вымолвить простое «Ку-ку»? И даже неважно, чей это будет крик, человека, зверя, птицы. Секунда, полсекунды, частичка мгновения? Пожалуй, но этот птичий крик звучал так долго, что казалось, расползался он, растекался над полночным лесом. Спустя бесконечность он достиг кротовины первого самого смелого крота, тот встрепенулся и замер, держа нос поднятым вертикально вверх. Его примеру последовали иные его соплеменники. Уж кто-кто, а они были готовы.

Кукование невидимой в темноте кукушки успокаивающе подействовало на пернатых ее сородичей. Смолкли птицы, не металась они более средь деревьев, единым живым организмом устремилась стая ввысь и скоро скрылась над кронами деревьев, слилась с общим темным фоном. Смолк шум крыльев, умолкли листья, потревоженные падающими перьями, улетели птицы, наверняка дальнейшее их не касалось.

Тут-таки затихли и те незримые, что топтались средь кустов, прятались за деревьями. Смолкло все. Стихло все.

Огонек в окне призрачного дома потускнел, будто невидимая свеча догорала, испускала в пространство последние неяркие лучи. В тот момент, когда угасающее пламя готово было вспыхнуть прощальным салютом искр, там, снаружи, с другой стороны украшенных зеленоватой дымкой стен проявилось легкое движение. Чуть заметное, нереальное, как и все во тьме мистичной ночи. Постепенно из мира призраков оно переместилось в плоскость реальности. В центре поляны на пространстве свободном от кротовьих терриконов показался и быстро поднимался вверх тоненький стебелек. Нижнюю его часть обрамляли листья невзрачного болезненного вида растения. Характерные очертания и форма листа не давали шанса сомнениям – это обычный папоротник.

Поднявшись примерно на метр, стебелек перестал расти. На его верхушке, увеличиваясь на глазах, сформировался правильных пропорций шар. Он расширялся, увеличивался, становился больше, менялся он, подмигивал яркими цветами. Изначально темно-зеленый, он быстро посветлел, тут-таки пожелтел, стал оранжевым, а после золотистым. Трансформация цвета прекратилась, осталось лишь легкое мерцание, будто на поверхности живой сферы текли, перемешиваясь, золотые реки. Драгоценные переливы увлекали, приковывали взгляд, казалось, наполнен шар особенным огнем, волшебное пламя пылает под тонкой золоченой его оболочкой.

Время стремительно мчалось вперед хоть для земного наблюдателя его и вовсе не существовало. Все замерло здесь внизу, все исчезло, растворилось и забылось, осталась только золотая сфера. Ширилась она, раздувалась, будто вознамерилась поглотить поляну, накрыть собою лес.

Мгновения прошли, минуты иль часы – неизвестно, да и неважно это. Живая огненная сфера перестала увеличиваться, замерла она, застыла, покачиваясь над поляной, освещая стволы ближайших деревьев золотыми отблесками. Тоненький стебелек, соединяющий ее с корнями невзрачного растения, перестал быть видимым. Растворился в золотистом зареве волшебства рождающегося в огне, перестал существовать он, будто шар и вовсе висел в пустоте, покачивался на волнах воображения.

Еще доля мгновения, частичка быстротечной вечности – взорвалась огненная сфера. Ярко, беззвучно, в одно мгновение. Точнее, не взорвалась, нет. То волшебство сбросило ненужную уже оболочку. На том же месте, где пылала огненная сфера, образовался новый источник света, маленький удивительно-насыщенного алого цвета. То был цветок, нераспустившийся бутон невиданной красоты. Он пульсировал, будто живое сердце, с каждым толчком рос, чуть заметно, еле ощутимо, при этом переливался, будто подмигивал.

Оглушенный беззвучным взрывом, лес по-прежнему молчал. Поляной завладела тишина. Абсолютная, звенящая, гнетущая, тяготила она, давила, нежила и успокаивала. Настоящая тишина. Ни один, пусть даже самый тихий звук не посмел нарушить безмолвие ночного леса, ни один листик не позволил себе качнуться в полумраке дивной ночи.

Неизвестно, сколько это продолжалось, сколько времени прошло, как долго реальные и вымышленные свидетели рождения волшебного бутона любовались его удивительной красотой. Продолжалось ли это мгновение, длилось ли вечность, никто того не знает, но вот фаза созерцания закончилась. Гнетущую тишину взорвал легкий хлопок, за ним еще один, еще. Часто махая крыльями, невзрачно-серая птица поднялась с ветки и невидимкой растворилась в безмолвной темноте. Ее перышко, серое, безликое, медленно проплыло над поляной, плавно раскачиваясь, опустилось на сгусток пульсирующего живого пламени.

Будто с раскаленным углем соприкоснулась бахрома пера, ярко вспыхнуло оно, озолотило поляну на мгновение, заставило отраженным золотом блеснуть мокрую пуговку кротовьего носа. Тот странно поморщился и длинным языком слизал золото с мордочки. Громко пискнул, пулей вылетел из норы, перекувырнулся в воздухе и неожиданно быстро скрылся в глубине своего тоннеля. Наверняка он только того и ждал!

Пламя, испепелившее перо, померкло…

Ситуация начала меняться. Божественную тишь разбавил звук, приятный и на удивление живой. Послышалось легкое потрескивание, словно поздней осенью в пылающий камин бросили свежее сырое полено. Волшебное пламя тут-таки обрело форму и новой вспышкой ярко озарило поляну. Один за другим, быстро, словно подталкиваемые невидимыми пружинками, открылись семь лепестков. На их алом бархате волшебными письменами проявились золотые прожилки. Пламя вспышки померкло и в полуночной тьме, озаренный собственным светом повис цветок дивной красоты. Он чудом держался на тоненьком изогнутом стебельке, нижний край которого терялся в листве крошечного с уже и вовсе пожухлыми листьями папоротника. Озарял он поляну нереальным светом, наполнял воздух божественным ароматом. Расползался тот по лесу, пьянил, туманил сознание, не оставляя и тени сомненья – совсем немного времени пройдет, заполонит он лес, а там и вовсе выплывет далеко за его пределы…

Блаженное умиротворение разорвали страшные звуки. Казалось, одновременно закричали люди, большое количество людей. Только люди ли это? Сомнительно. Уж больно разными те были звуки, уж больно устрашающе звучали они. В дикой гамме уместился весь спектр доступных эмоций. Там было все от безудержной радости до воплей горького разочарования, от криков счастья до стонов боли и воплей безысходности. Смешались крики, сплелись гул, гам и вопли в ужасающую какофонию, в оглушающий рокот, который, многократно преломляясь, дополняемый своими отражениями, накрыл поляну.

Человек в старомодном сюртуке облегченно выдохнул, медленно мигнул глазами, в которых удивительно живо отражался волшебный цветок. Улыбнулся одними только уголками губ. Посмотрел вниз. Там на земле у его ног дрожал внезапно протрезвевший пьянчужка, обхватил он голову руками, открыл рот в беззвучном крике, бешено вращал глазами, испытывая невыносимую боль, катался по земле.

– Ничего, ничего, так бывает, это пройдет, – человек в сюртуке присел рядом, положил тому руку на плечо, посмотрел в глаза. Там, где совсем недавно царил насыщенный туман алкогольного дурмана, возник и разрастался подлинный ужас. – Все будет хорошо. Главное – не волнуйся. Я все улажу. Только совет на будущее – держитесь от этих мест подальше и с пьянством завязывай. Мы договорились?

Не дожидаясь ответа, он поднялся, прошел сквозь туманную стену призрачного домика, вышел на поляну, приблизился к цветку, протянул к нему руку. Тот вспыхнул особенно ярко. Ниже раскрывшегося бутона, блеснула искорка, то оторвался, будто перегорел стебелек, а алый с золотом раструб плавно выплыл на ладонь человека, качнулся, не иначе как для того, чтобы удобнее в ней расположиться, замер, повис, не касаясь кожи.

Словно взрывной волной всколыхнуло лес. Вздрогнули деревья, затрещали, ломаясь, толстые сучья. Гам, который и до того оглушал, с новой силой хлынул на поляну. Погас тусклый отсвет стволов и ветвей, остался только свет, исходящий от цветка. Неяркий, живой и пульсирующий. Его свеченье вырывало из темноты руки. Множество рук, которые со всех сторон тянулись к волшебному растению и человеку, что посмел его сорвать. Разные руки, странные, страшные, ни на что не похожие. При особо ярких вспышках цветочного пламени можно было разглядеть и тех, частями тел которых они являлись.

Ряды чудовищ всех мастей и всех размеров с перекошенными от злобы лицами, многие и вовсе без лиц, они силились ухватить наглеца, отобрать цветок, тянулись к спокойно стоящему человеку, мечтая лишь о том, чтобы разорвать его в клочья. Задние ряды напирали, те, что были ближе падали, их топтали, на них взбирались все новые и новые чудища, спешили они, стремились к центру поляны, окружали. Вот только не удавалось им ухватить человека, казалось, невидимая преграда отделяет его от напирающей своры. Упирались чудища в нее, падали, но за ними подходили все новые и новые…

Одному из монстров чудом удалось преодолеть невидимый барьер. Он изловчился и двупалой покрытой густой шерстью рукой ухватил человека за полу сюртука, потянул ее на себя. Тому удалось устоять на ногах, но одеждой пришлось пожертвовать.

В спокойных еще секунду тому назад глазах промелькнул блеклой искоркой испуг. Толпа ужасных созданий, почувствовав запах страха, взвыла в унисон в предвкушении скорой победы. Почувствовали свою власть чудища и принялись напирать с новой силой. Топтали они своих собратьев, взбирались на них, все прибывали они, их становилось все больше и больше, все ближе и ближе подбирались они к человеку, все меньшее расстояние отделяло их от такого желанного пульсирующего в его ладони цветка.

Огромный полностью покрытый волосами с блестящим во лбу одним единственным глазом монстр отлетел назад, получив сильный удар тростью. На мгновение чудища стушевались, не иначе как не ожидали они получить отпор. Человек воспользовался заминкой и бросился в образованный упавшим телом пролом. Растолкал нескольких растерянных бесформенных толстяков, наотмашь ударил желеобразное существо, прячущееся в тени оного из них, метнулся в заросли. Вот только кусты, которые несколькими минутами ранее расступались при виде человека, теперь плотно сомкнулись, не желая дать тому дорогу. Сопротивлялись они, а он все продирался, царапая тело, превращая одежду в лохмотья.

В один момент он оглянулся, посмотрел в сторону призрачного домика. На фоне полупрозрачной стены мелькнула тень быстро протрезвевшего ночного гуляки. Тот сиганул через туманное окно туманного домика и стремглав бросился в чащу.

– Не оборачивайся, что бы ни случилось, не оборачивайся! – печально улыбнулся теперь уже полностью обездвиженный пленник колючего кустарника.

Дольше издеваться над собой не было никакого смысла, ясно ведь – терновник цепко ухватил свою добычу. Что бы ни произошло, он уже не выпустит запутавшегося в его сетях человека. Разве только тот разожмет держащие ценную добычу пальцы…