Знак свыше. Современные были

Попытка простить

Сверху, из квартиры на пятом этаже, были слышны шаги – топ, топ, топ. Лексо поднял бритую голову и прислушался. Нет, точно не послышалось – наверху кто-то ходил. Судя по тяжести шагов, мужчина.

Уже лет пять или даже больше эта квартира была заперта. Старики, жившие там, умерли один за другим, а сын-наследник сгинул где-то в России.

Лексо подсел к телефону. Набрал номер соседки Этери, чтобы задать интересующий его вопрос. Потом добрые полчаса вслушивался в журчащий из трубки ручеек информации, лишь иногда успевая вставлять реплики:

– Не может быть…

– Смотри, какое дело!

– Совсем совесть потерял…

Потом Лексо повесил трубку и позвал жену Ию, копошившуюся на кухне:

– Ия! Я все выяснил! Резо вернулся!

– Какой Резо? – последовал равнодушный ответ. Ия недавно пришла с работы, и все ее мысли были заняты приготовлением ужина на скорую руку.

– Этот негодяй – наш сосед, который тридцать лет как удрал в Россию и даже на похороны родителей не соизволил приехать!

Лексо стал с жаром перечислять весь послужной список негодного Резо, которого никто уже толком и не помнил:

– Помнишь, хоронили стариков какие-то дальние родственники? Я еще гроб помогал нести. Келех19 на двадцать человек был хуже некуда, будто бомжей хоронили, а не уважаемых коренных тбилисцев. Да еще в какой-то пещере. Даже приличный зал не смогли снять. Вот забыл я, что на столе тогда было…

Лексо попытался вспомнить, но так и не извлек из закромов памяти меню пятилетней давности. И снова вернулся к текущему моменту:

– Наверняка этот мерзавец даже деньги на похороны не прислал. Так и хочется плюнуть ему в глаза!

Из кухни донесся полустон:

– Оооо!

Лексо воспринял это как знак одобрения и продолжил обличительную речь:

– Слышишь, Ия! И сейчас этот нечеловек ходит по квартире и, наверное, смотрит, что ценного осталось от родителей.

– Чу! – Лексо напряг слух. – Ия, там и женский голос слышен. Явно уже какую-то девицу вызвал. Тьфу, я его душу мотал! – И громко крикнул уже в поисках поддержки: – Ия, подай голос, я что, со стенкой разговариваю?!

– И ты, и твой Резо! Все вы одинаковые! – взорвалась молчаливая слушательница. – Лучше бы научился яичницу себе жарить. Пятнадцать лет дома сидишь, как наблюдатель из ООН, а толку от тебя нет. Еще думаешь о каком-то Резо!

Лексо помчался на кухню доказывать, кто в доме хозяин. Грамотно начатый скандал развивался по нарастающей…

Этажом выше тот самый склоняемый по падежам Резо медленно расхаживал по квартире, время от времени давая указания уборщице, приглашенной из агентства.

Вся эта кутерьма с ведрами и тряпками раздражала его неимоверно, но пыль и паутина угнетали Резо еще больше, так как делали квартиру похожей на склеп.

Странно как-то. Он, Резо, приехал сюда умирать, а инстинктивно хочет избежать мыслей о смерти.

С этим домом связано много хорошего и столько же отвратительного, о чем сейчас не хотелось вспоминать. Прошлое и по прошествии стольких лет не отпускает его, даже во сне.

…В восемнадцать лет Резо влюбился. Сильно, на всю катушку. И было бы в кого. Так, в гадкого утенка, в Тамро – продавщицу из кафе, что недалеко от института. Заходили они туда с ребятами между лекциями. Болтали, закусывали…

Тамро была самой обыкновенной простушкой из Велисцихе20. Она приехала поступать и срезалась на первом же экзамене. В деревню не вернулась, а осела у какой-то четвероюродной тетки. Потом пристроилась в кафе продавать хачапури, иногда подменяя посудомойку. Резо зачастил в кафе по делу и без него, лишь бы почесать язык со своей симпатией. Дальше все пошло по известному сценарию.

Тамро объявила о своей беременности, и Резо вне себя от счастья помчался вводить родителей в курс дела. Но дома его не поняли.

– Разве сейчас время жениться! – кричала мать. – И было бы на ком! На какой-то деревенской босячке, которая спит и видит влезть в наш дом.

– Где гарантия, что она беременна от тебя? – выходил из себя отец. – Была бы она порядочная, тебя бы до свадьбы к себе не подпустила.

– Учти: распишешься – о нас забудь! – давила мать.

Резо пытался сопротивляться, кричал, размахивал руками, обещал даже повеситься, но все было напрасно. А еще втайне от Резо родители пошли проведать обольстительницу. Что уж они там ей наболтали, так и осталось тайной, но по возвращении выложили перед сыном листок с каракулями:

– Меня не ищи. Я сделала аборт.

Резо помчался к той самой тетке в новостройки, но ему даже дверь не открыли, пожелали проваливать туда, откуда не возвращаются.

Неделю Резо ходил сам не свой. Потом молча собрал вещи и, бросив на выходе родителям: «Больше вы меня не увидите», – уехал в Москву.

Слово свое он сдержал. Ни к отцу, ни к матери не приехал даже на похороны.

После нескольких лет мытарств ему все же удалось собрать какие-то деньги и всеми правдами и неправдами понемногу начать другую жизнь. Женился на местной, чтобы забыть Тамро. Но что-то не сложилось. Женился в другой раз. Вроде бы все ничего, но детей не было, и как-то само собой расползлось по швам семейное счастье. А в сорок пять лет ни с того ни с сего шарахнул инфаркт. Врач не скрывал удивления:

– Где вы так сердце посадили? Вроде жизнь без стрессов, и на вредном производстве никогда не работали…

Ничего вразумительного ответить на этот вопрос Резо не мог. Двадцать семь лет он прожил под гнетом жгучей обиды на родителей. Он винил их и в своих неудачных браках, и в той жизни, которую выпало прожить.

Пока восстанавливался после инфаркта, многое передумал. Профессор предупредил Резо, что второй инфаркт он может и не пережить.

Перспектива умирать на чужбине представлялась совсем безрадостной. Неудержимо потянуло домой, захотелось дойти до родительских могил. Попытаться простить мать с отцом. Несмотря ни на что.

Резо продал свое заведение с шаурмой и прилетел в Тбилиси. С помощью родственников дошел-таки до Мухатгвердского кладбища. Вместе постояли у могил, выпили красного вина и поехали домой.

Дома слегка отпустило. Там, на кладбище, стало ясно – надо было раньше простить их, вернуться домой, застать живыми. Может, по-другому и жизнь сложилась бы.

Пустой дом не радовал, и Резо решил сходить туда, где когда-то жила Тамро. Он, конечно же, понимал, что, скорее всего, это будет бессмысленно. Наверное, там теперь живут другие люди. Половина Тбилиси продала квартиры за это смутное двадцатилетие. Но что-то же надо было делать…

Тот дом он нашел без труда. Хотя вокруг все здания были похожи друг на друга, как яблоки в одном ящике. Делая передышки, поднялся на седьмой этаж (не привыкший к тбилисским реалиям, Резо обнаружил в лифте какую-то чугунную коробку, куда надо было класть пять тетри, но пока разобрался с хитрым устройством, дверцы нагло захлопнулись. Решил не рисковать и пошел своим ходом). Нерешительно позвонил в свежеокрашенную дверь.

– Кто там?

– Здравствуйте. Тут лет тридцать назад жила Тамро из Велисцихе.

– Вы в курсе, что это Тбилиси?

– Я знаю.

– И здесь не справочное бюро! – Невидимый хозяин апартаментов тут же поставил ему диагноз, сказав кому-то рядом: – Какой-то кахетинский ишак с утра пораньше.

– Откройте, пожалуйста, – попросил Резо, но только еще больше разозлил невидимку своей просьбой:

– Давай мотай отсюда! Сейчас патруль вызову.

Пришлось уйти.

Резо сидел во дворе, не в силах подняться. Бесцельно смотрел на детскую возню вокруг качелей. Рядом приземлились два парня и как по команде достали айфоны. Потек непринужденный диалог с характерными междометиями:

– Вау, как вчера время провели… – делился первый, демонстрируя фотоотчет с места событий.

Второй в тон ему жаловался на тяжелую голову.

Резо подсел к ребятам в надежде вытянуть из них хоть что-то про Тамро:

– Вы здесь живете?

– Здесь.

– Наш закуток, – вразнобой ответили парни.

Боковым зрением Резо вдруг заметил на экране телефона среди других ребят молодую девушку, поразительно похожую на его Тамро:

– Кто это? – спросил он, хотя было ясно и так, что Тамро должна была постареть за столько лет.

– Это Анано – жена нашего друга. Когда-то жила здесь. Мы вместе росли. Теперь у них уже двое детей.

Резо засыпал парней вопросами, в ответ на которые получил обрывочные сведения:

– Росла без отца. Мать Тамара… Очень нуждались… Теперь у них всё хорошо.

…Читатель избавит меня от описания развязки. Если бы еще недавно Резо сказали, что где-то на земле растут его внуки, он воспринял бы это как злую шутку. Но иногда бывает и так: чем раньше переоцениваешь старые обиды, тем легче находишь то, чего даже и не искал.

Молитва по соглашению экспромтом

В одной из социальных сетей, фейсбуке, есть некоторый закрытый женский форум. Темы для обсуждения предлагаются любые, начиная от моды до здоровья детей, анекдотов, семейных проблем – словом, допускается все, что угодно, кроме политики, религии и взаимных оскорблений.

Так вот, как-то там и появилась душераздирающая публикация примерно такого содержания.

«Девочки, что делать??? Только что получила сообщение из Еревана: моя племянница Анаит при смерти. Врачи сказали, что сердце работает на пять процентов и девочка не доживет до утра».

Четыре тысячи женщин разного возраста и разных вероисповеданий мгновенно разразились комментариями:

«Господи, помоги!»

«Какой у нее диагноз?»

«Господи, сделай так, чтобы ребенок жил».

«Как ее имя в крещении?»

«Я плачу!»

Тетя едва успевала отвечать:

«Дилатационная кардиомиопатия21… В крещении Мариам. До приступа она услышала, как врач обсуждала с мамой ее диагноз, и потом задала матери вопрос: “Мама, я умру?” Мама была в шоке и сказала: “Нет, дорогая, ты будешь жить сто лет!” На что Мариам ответила: “Я знаю, кто меня спасет, – мой Иисус!” Сейчас у нее приступ, она в полусознании».

Были и сугубо православные пожелания и предложения:

«Давайте встретимся завтра утром, я передам вам бутылочку освященного масла от отца Гавриила (Ургебадзе)».

«Срочно закажите сорокоуст, если девочка крещеная!»

По-видимому, молились и плакали многие. Получилась молитва по соглашению, вот так – экспромтом.

Рано утром, когда обычные люди еще спят, на страничке тетушки больной девочки появилась настойчивая просьба: «Сообщите, пожалуйста, как девочка!»

И вскоре уже почти отчаявшаяся тетя поделилась радостной вестью:

«Доброе утро, дорогие мои!! Простите за долгое молчание о здоровье нашей девочки! Долго не было ничего, чем я бы могла вас обрадовать! Но сейчас позвонили и сказали, что у сердечка заработала внутренняя стенка, которая НИКОГДА НЕ РАБОТАЛА!! ГОСПОДИ, СПАСИБО ТЕБЕ! СПАСИБО ВАМ ВСЕМ, КТО ПОДДЕРЖИВАЛ МЕНЯ И МОЛИЛСЯ. СПАСИБО ЗА ВСЕ-Е-Е! ДАЙ БОГ ВАМ И ВСЕМ ВАШИМ БЛИЗКИМ ЗДОРОВЬЯ, РАДОСТИ, СЧАСТЬЯ! Сижу и плачу…»

В ленте тут же всплыли восторженные послания, смайлики, цветы – ну, женщины – существа эмоциональные, понятное дело.

Через какое-то время появились и подробности:

«Врачи не могут понять, в чем дело. Сама Мариам сказала, что ей приснился Иисус Христос, взял ее за руку и отвел домой. Врачи говорят, что сердце работает уже на тридцать процентов. Перелет в другую страну пока невозможен. А так ей понадобится пересадка сердца».

Прошло какое-то время, и от Мариам, точнее от ее тети, стали поступать короткие сводки:

«Она пока в больнице. Мы собираем деньги на операцию. Это огромная сумма. Ее готовят к выписке, у нее сердце работает всего на двадцать пять процентов, когда должно для ее возраста работать на шестьдесят».

Администраторы форума решили провести благотворительный базар, в результате которого собрали несколько тысяч долларов.

Да, этого было недостаточно, но в таком деле главное – неравнодушие.

Вскоре на форуме появилось сообщение:

«Добрый день, дорогие девочки! С радостью хочу сообщить вам, что наша Анаит уже в Европе, во Франции, и если еще конкретнее, то в г. Лионе! Опережая ваши вопросы о том, что они ведь ехали в Германию, хочу рассказать вам предысторию, почему так получилось. В Армении в марте был снят видеоролик, где мама Анаит рассказала о болезни и попросила помощи, после чего за один день было собрано до двух тысяч евро. Но кроме денег было очень много звонков на мобильный матери Анаит со всех концов мира: из Америки, Бельгии, России и т. д. В Армении многие звонили и поддерживали родителей, желали Анаит скорейшего выздоровления. Запомнились звонки из Америки – женщина звонила почти каждый день и справлялась, как наша девочка, потом позвонил парень из Бельгии: “У меня недавно родилась девочка, зовут ее Анаит. Прошу вас, приезжайте в Бельгию, я все сделаю для нее”. И из Франции позвонила девушка, сказала, что уже долгое время живет во Франции, юрист и переводчик, и – “если вы приедете во Францию, я вас заберу к себе, в Лион, и всем помогу”. Конечно, семья была воодушевлена таким отношением к Анаит. Я сама была просто счастлива от мысли, сколько замечательных людей живет на планете. Но все же мама Анаит всем отвечала, что везет дочку в Германию: по-другому они и не думали. Девушка, Стелла (так зовут нашу спасительницу), ежедневно звонила и справлялась об Анаит, и каждый день она твердила, что заберет ее в Лион. И вот в день прилета в Париж Стелла (оказывается, ангелы живут на Земле) встретила их. Стелла объяснила, что в Лионе ребенку сделают все то же самое, что и в Мюнстере. Для чего везти ребенка за шестьсот километров, если через два часа они будут уже в Лионе?

Мама Анаит позвонила врачу в Армению, чтобы проконсультироваться. Выслушав ее, врач тоже согласилась со Стеллой – решение было принято в пользу Лиона! Сейчас ребенок проходит наблюдение в клинике, где проводят обследование всего организма. Даже лекарства, которые принимала Анаит, отдали на исследование и назначили ей свои препараты. После всех обследований, анализов будет созван консилиум кардиохирургов, который примет решение: нужна ли пересадка или можно будет другим методом помочь нашей девочке. Молим Господа, чтобы пересадка была не нужна.

И позвольте мне, девочки, родные мои, сказать вам Огромное Человеческое Спасибо за оказанную материальную помощь. Это показало, что наша беда не оставила вас равнодушными. Спасибо, что вы есть, что не прошли мимо, что подарили надежду семье Анаит и мне, ее тете. Дай БОГ Вам и вашим деткам здоровья и счастья на долгие лета!»

Что тут добавить?

Человеку необходимо знать, что он не один, что его беде сочувствуют, молятся за него, а дальше – на все воля Божия.

Четки монахини Анфусы

Дед родился и умер в те же годы, когда родился и умер Михаил Шолохов. Ничего общего между ними не было, только эпоха и похожее социальное положение в начале жизненного пути.

Дед умирал медленно, и на все мои оптимистические прогнозы вроде: «Ты еще сто лет проживешь», реагировал спокойно:

– Я уже свое отходил.

Даже на одре болезни он постоянно что-то читал. У кровати лежал самоучитель японского.

– Зачем тебе это? Ты и так знаешь кучу языков, – спрашивала я. – Английский, латынь, греческий, грузинский…

– Когда человек не занимает свои мозги, он деградирует.

Временами его тянуло на разговоры, и он рассказывал разное. Благо, вспомнить было что. Например, о том, как родители, спасаясь от голода, пятилетним ребенком привезли его с Волги в Грузию. Удивительно, что больше он никогда на Волге не был, а рассказывать о той жизни мог бесконечно. Сказки, песни (особенно запомнилось «Ночью нас никто не встретит…»), подробности быта… Многое давно стерлось из памяти, но кое-что все же запомнилось. Что-то в его рассказах казалось мне нелогичным, но дед настаивал, что именно так все и было.

– Родителей моих сосватали, как и всех деревенских в то время. Первый раз они увидели друг друга на смотринах и понравились друг другу, а второй раз на венчании.

– Ужас какой-то, – возмущалась я, – как можно было соглашаться!

– И нормально прожили всю жизнь. Нас четверых родили. Раньше никто не разводился.

В рассказах об учебе в гимназии было много интересных подробностей – так сказать, штрихов эпохи:

– Отец мой, Иван Иванович, был полный георгиевский кавалер. Четыре креста получил за храбрость. Поэтому мы, его дети, в гимназии учились бесплатно. Он вернулся с Первой мировой без единой царапинки. Участвовал в Брусиловском прорыве, бывал в таких мясорубках, где из полка оставался он один. Причем до ухода на фронт особо верующим не был. Так, веровал, как все в то время… Когда стал рассказывать дома о явных чудесах, которые видел на войне, маменька, Александра Ионовна, распорола его гимнастерку и показала ему зашитый туда девяностый псалом – «Живый в помощи Вышняго…» После этого мой отец не пропускал ни одной службы. Впереди ставил меня с братом. Попробуй шелохнись – убьет…

Из школьного учебника истории мои представления о жизни до революции были такие: детский труд на фабриках, голодающий рабочий класс, который только и делал, что боролся с проклятым самодержавием за свои права, а мерзкие капиталисты топили в крови недовольство народных масс и запивали все это шампанским. Хорошо, что вовремя Ленин сделал революцию, а то сидели б мы в этом кошмаре по сей день…

– Дед, а как вы жили при царе Николае? Полный мрак, да?

– Да ну, нормально жили. Спокойно. Все было очень дешево. Корова несколько рублей стоила, хлеб, мясо – копейки. А здесь, на Кавказе, и того дешевле, полное изобилие. Вот мы были простые крестьяне. Когда сюда приехали, трех коров держали. Молока было – залейся. Мой отец служил наборщиком в типографии. Его жалованья на все хватало.

– Зачем тогда революцию устроили?

Дед морщился:

– Да глупость одна, эта революция. Хотя тоже, смотря с какой стороны поглядеть. В жизни настолько все непредсказуемо, что трудно четко отделить хорошее от плохого. Иногда то, чего ты очень хочешь, со временем оборачивается тебе во вред.

Вот помню я такой характерный случай. Бабушка твоя рассказывала. У твоего прадеда-купца было несколько братьев. Один из них серьезно занимался политикой, пытался осчастливить все человечество. Ездил в Европу, встречался с деятелями РСДРП, деньги им жертвовал и т. д. Вся семья смотрела сквозь пальцы на его увлечения. Даже финансировали ему эти поездки, лишь бы не путался под ногами и не мешал коммерции.

А остальные его братья-капиталисты, хоть и пережили разорение, нищету, ненавидели советскую власть всеми фибрами своих душ, но умерли в своих постелях от старости.

Так вот, когда Красная армия входила в город, все обыватели от греха подальше попрятались по домам, а этот чудак с цветами пошел их встречать. Крайний конник не разобрался и рубанул его шашкой насмерть. Таких случайных жертв во время любой войны бывает много.

– Ты про революцию поподробнее. Что ты еще помнишь?

– Помню, например, как в Грузии к власти пришли меньшевики. Мне было пятнадцать лет, когда сюда в двадцать первом вошла Красная армия. На Головинском проспекте через каждые сто метров стоял комиссар с красным бантом и произносил речь.

– И какой была реакция людей? Они же по «просьбе трудящихся» сюда явились.

– Не было никаких просьб трудящихся. Люди просто слушали и ждали, что принесет новая власть. Тогда самые шустрые стали в партию записываться.

Если б не этот переворот, я бы, наверное, на твоей бабушке не женился. Тебя бы точно не было.

– Дед, а как ты познакомился с бабушкой?

– Она училась в одном классе гимназии с моей младшей сестрой Ксенией. Часто бывала у нас дома. Я ее провожал по вечерам. Так и подружились. Потом мы в один институт поступили. Стал я за Оленькой ухаживать. Она с подругами на съемной квартире жила. Приехала как-то мать ее проведать и сразу меня застукала. Говорит ей по-армянски (я уже к тому времени кое-что понимал, потом во время войны в Ереване читать и писать научился):

– Этот длинный ишак что здесь крутится? Смотри, не вздумай за русского замуж выйти! Твой отец этого не переживет.

– Что ты, мама, он просто чертежи здесь забыл, – отвечает Оленька.

Ее семья тогда в Батуми жила. Они туда от турецкой резни в тысяча девятьсот пятнадцатом году бежали из Артвина. Только твой прадед на новом месте отстроился, пришли Советы и его три дома национализировали. А его семье две крохотные комнатушки оставили. Потрясение, конечно, сильное. У него большое дело было. Пшеницу во Францию продавал. Деньги мешком мерил – прибыльный ли год.

– Дед, ты шутишь!

– Ну, я сам не видел, конечно, но говорю, что мне рассказывали… Вот жизнь непредсказуемая! До своего разорения они даже на армян-женихов смотрели с большим разбором. Я бы им ни в каком дурном сне в качестве зятя не привиделся. Но человек предполагает, а Бог располагает.

– И как же встретили друг друга не желавшие породниться стороны? – мне стало смешно, представив таких разных людей вместе.

– Представь себе, хорошо. Правда, отец Оли умер, не дожив до нашей свадьбы в тысяча девятьсот тридцатом году. Слишком много испытаний выпало на его долю. И вот твоя прабабушка Сатеник приехала из Батуми знакомиться с моими родителями. Привезла им пахлаву, которую армяне традиционно на свадьбу пекут. О, что это была за роскошь! Сорок листов, раскатанных до толщины волоса, так что через каждый слой просвечивало солнце. И все пересыпанные орехами с сахаром и изюмом. Такое испечь – особое искусство требуется22.

А тут как раз пост. Мои родители замялись: как поступить? Нарушить или отказом обидеть сватью? Моя теща сообразила, в чем дело, и говорит на ломаном русском:

– Угощайтесь, я с такой душой пекла. Ваш грех на себя возьму.

Так и наладили они отношения. За всю жизнь не было между ними никаких трений, несмотря на различие в культурах и менталитете.

Еще учти, что твоя бабушка после всех этих гонений, турецкой резни, революции была ярая атеистка и не понимала церковности моих родителей. Считала это проявлением отсталости, но вслух не высказывала. Главное, не навязывать друг другу свое видение мира.

Потом родилось у нас трое детей. Старшего Оленька назвала в честь моего брата – Леней, а младшим я дал армянские имена тестя и тещи. Всех троих моя маменька уже потом, после войны, тайно крестила в церкви Александра Невского, чтобы не создавать мне лишних проблем.

Я всегда сторонился политики. Если бы тогда, в двадцатые годы, сдуру вступил, то в тридцать седьмом меня бы точно расстреляли, как многих моих друзей. А если бы уцелел, то был бы сейчас старейшим коммунистом Грузии. Жизнь – сложная штука… Хотя, кто знает, может, меня по молитвам матери не тронули. Весь тридцать седьмой год я ждал ареста, даже чемоданчик с теплыми вещами стоял наготове. Забирали настолько массово, что люди обреченно ждали по ночам, когда за ними придут.

Моя мать постоянно читала Псалтирь. (Книга такая толстая. Помнишь, в сундуке лежит? Ты еще пыталась читать и ничего не поняла.) Она была полуграмотная, а по-церковнославянски читала без ошибок, фактически наизусть… Потом, когда война началась, аресты поутихли. Но все равно было очень сложно.

Как-то, в сороковые годы, когда мы жили в коммуналке, твои дяди, они тогда были школьниками, порвали в общем туалете портрет Сталина. Эти обрывки нашла соседка и устроила нам скандал: