Потому что ты ждешь меня…

– Однажды они уйдут навсегда, в другой мир. Недостающий свой жизненный путь они закончат здесь, только длиться это будет намного дольше. Должна остаться только любовь. Это самое главное чувство в любом мире. В любом, Паня. Но не у всех получается избавиться от него.

Я подумала, что Он говорит сейчас и обо мне. О любви, как о самом главном чувстве в любом мире, я догадалась, но от зла не могла избавиться. Например, водитель, сбивший меня на "зебре"? Как я могу простить такую сволочь?

– Паня, – ахнул Малыш, – нельзя так выражаться!

– Не буду, – присмирела я, – только, знаешь, мне очень обидно. Очень!

– Знаю, понимаю и не осуждаю. Давай сама, ладно? Потихоньку прощай всех обидчиков. Они будут наказаны. Поверь, я знаю, что говорю. Куратор немного может видеть будущее. Я знаю, что все твои обидчики будут наказаны. Некоторые уже…

Я молча смотрела на Малыша. Он задумчиво рассматривал меня, затем произнёс:

– Идём!

Мы быстро оказались на окраине города, где тянулись бесконечные гряды частного сектора. Навстречу нам подбегало огромное количество собак, как бездомных, так и с ошейниками, и мне очень хотелось их всех погладить и дать какой-нибудь еды. Малыш остановился у небольшого домика. Забор был низкий, и мы почти перешагнули через него. На привязи у крыльца сидела огромная собака, которая при виде нас заскулила.

– Голодный, братец, – мягко произнёс Малыш, доставая из кармана своего плаща бутерброд с колбасой. Пёс с радостью принял гостинец, а мы вошли в дом.  Там дым стоял коромыслом, откуда-то доносились музыка, громкий мужской разговор и плач ребёнка.

– Да успокоишь ты его, или нет? – заорал гневно мужской голос, – не надо было рожать, если не соображаешь ничего в этом. Мать называется! С ребятами не даёшь переговорить, дура!

Из глубины дома что-то виновато говорила женщина. В зале за большим столом сидела компания полупьяных мужчин. Они выпивали, закусывали, курили, кто-то рассказывал анекдоты. Возглавлял пиршество мой бывший учитель физкультуры. Я, не останавливаясь, прошла в спальню. Малыш последовал за мной. Женщина, возившаяся с ребёнком, показалась мне знакомой. Она покачала коляску и на цыпочках направилась к мужчинам. От неё тоже сильно пахло спиртным. Я взяла ребёнка на руки. Он сразу успокоился и уснул.

– В наших руках дети всегда спокойны, – тихо сказал Малыш, – первое время я тоже много возился с маленькими, это всем очень нравится.

– Бедный ребёнок, – сказала я, – жить у таких родителей. Я узнала маму. Одна из любимых учениц физрука. У них были отношения, только на это все долго закрывали глаза. "Я сама видела, как Марина вынула кошелёк и отнесла к себе в комнату. Мы ей так верили, а она…" – вспомнила я слова Верки Титовой. Она громче всех кричала, что я воровка, и требовала наказания. Положив мальчика в коляску, я вышла из комнаты. Малыш некоторое время разглядывал пьяную компанию, и выражение его лица мне было непонятным. За столом тем временем допили ещё одну бутылку водки и начали петь. Верка пела хорошо, это было у неё не отнять. Физрук обнимал её и что-то шептал на ухо, а она глупо хихикала и на время переставала петь.

– Точно, как мои родители, –  брезгливо произнёс Малыш, когда мы вышли на улицу, – отец ещё деньги у бабушки отнимал, когда ей пенсию приносили. Делись, говорил. Паня плакала, а матери было всё равно. Ей всегда выпить хотелось.

– Ты так тяжело жил, – посочувствовала я, – это ужасно.

– В детдоме лучше, да? – я поняла, что Малышу не хочется продолжать эту тему.

Началась моя новая жизнь. Или нет, жизнь – это неправильно. Я находилась в другом мире, а в том, в прошлом, существовала невидимой. Сходив по указанному адресу, я получила много одежды, обуви и, главное крылья. На птичьи они похожи не были, а на спине держались, словно приклеенные, и были немного самостоятельные. Они полностью будут защищать меня, не дадут замёрзнуть, с ними я смогу передвигаться намного быстрее. Но за ними нужен был особый уход, и я старательно запоминала все правила. Выдал мне всё это добро высокий молодой парень. Пожелав успеха в работе, он немного проводил меня вниз.

– Заходите, если что. Или вдруг крылья подремонтировать понадобится. Берегите их, от людей особенно.

– Спасибо, – тихо сказала я, – большое спасибо.

– Заходите и просто так, – улыбнулся парень, – грустно вдруг станет или ещё чего…

Парень мне очень понравился, и я спросила, как его зовут.

– Илья! – звонко ответил он, – а Вы Паня. Красивое имя. У Вас замечательный куратор. Он на хорошем счету, да и давно здесь. Я тоже давно, и, знаете, возвращаться мне совсем не хочется. Здесь хорошо, добро и любовь. А там в основном зло. И любви почти нет. Не переживайте, Паня. Вам здесь понравится.

Вот и ещё один хороший знакомый, в новом мире, думала я, возвращаясь к себе. Я знала, что долго находиться в своей бывшей квартире я не смогу. Там кто-то поселится. Малыш, наверное, подскажет мне, как быть.

Началось моё новое существование спокойно, хотя мне всё время хотелось что-то делать, быть нужной и полезной. Малыш появлялся неожиданно, на очень короткое время, быстро отвечал на пару моих вопросов и вновь исчезал.

– Некогда, Панечка, – говорил он чуть виновато, – у меня много новеньких, а за ними глаз да глаз нужен. А ты умница, сама справляешься.

Я очень быстро ко всему привыкла. Одежда и обувь отличались невесомостью и были очень качественными. Замёрзнуть или промокнуть невозможно, даже если бы очень захотелось. А крылья я полюбила и не представляла, как обходилась раньше без них. Мне было хорошо и спокойно. Обидеть меня никто не мог, как раньше, в той жизни.

"У меня пропало кольцо с сапфиром! Куда деться могло? Это Маринка, наверное, взяла, больше некому! Никогда такого раньше не было, до неё!" – выкрикивала старшая медсестра, сорокалетняя толстушка. Её недавно бросил муж, и она часто пребывала в состоянии злобы, истерики и нервного срыва. А ещё, как я поняла, она ненавидела молоденьких симпатичных медсестёр, особенно тех, кто старательно работал и получал похвалу от высшего руководства. На беду, я попадала под эти критерии полностью.

"Ты будешь молчать! В нашем коллективе не принято выносить сор из избы. Я сама разберусь. А если пойдёшь к руководству, то очень пожалеешь, и тебе с нами не работать!" Я ответила, что работать в таких условиях сама не стану. Через пятнадцать минут я сидела в кабинете заведующего отделением и рассказывала ситуацию, оставив заявление на увольнение. Нарушений в работе мед.персонала всегда было много, но последнее дежурство выбило меня из колеи.

Все мои пациентки, в основном престарелые бабули, ойкали и жаловались на сильную боль во время уколов. Я вспомнила, как напарница Светка Китаева каждый раз просила:

– Мариночка, ну пожалуйста, иди ты к старухам придурочным. Терпеть не могу их.

Я не возражала. Да и бабульки всегда были рады моему приходу.

– Мариночка сегодня, слава Богу!

– Ох, дочка, болит очень…

Я разрывалась между просьбами и жалобами, помогая лежачим – тем, у кого было нечем платить санитаркам, чтобы они вовремя поднесли судно или отвезли больного в инвалидном кресле в комнату гигиены. Кресел на этаже было всего два, и каждый раз я с трудом отбирала одно из них для моих бабулек. Санитарки цепко держали их в своих руках, без конца катая платёжеспособную молодёжь в комнату для курения. Были и другие проблемы, и бороться с ними приходилось постоянно. Как на войне.

"Медсестра не должна этим заниматься… Отнимать хлеб у санитарок… Марина выслуживается…"  То, что у многих больных не было лишних денег на санитарок, не волновало никого. Не понимая, почему обычные уколы антибиотиков причиняют страшную боль, я провела небольшое расследование и направилась к Светке. Та курила и хохотала в обществе двух практикантов. Время было позднее, дежурный врач и больные давно спали. "Скорая" пока никого не доставила, и все расслаблялись, как могли.

– Света, ты готовила шприцы для инъекций без обезболивающих?

– Ну да, – виновато забормотала она, – да ладно, потерпят. Старухи крепкие. Лидокаин кончился, а к Тамарке наверх идти неохота было.

Безответственность и наглость некоторых сотрудников поражала. В итоге я уволилась и ни разу не пожалела об этом. Несколько старушек после выписки стали моими пациентками на дому. Перейдя в детскую больницу, я  успокоилась. Порядка там было намного больше, персонал ответственный и доброжелательный. Здесь мне никто не говорил, что я отнимаю у санитарок хлеб. Наоборот, санитарки радовались, что я всегда помогаю им ухаживать за детьми, которые лежали без мам, или за детдомовскими малышами. Я понимала их, как никто другой, и очень жалела. Собравшись с духом, я "навестила" своих бывших пациенток. Все бабули уже знали, что я умерла, а некоторые даже присутствовали на похоронах. Особенно жалела меня Елена Ивановна.

– Это от меня Мариночка поздно ушла, на трамвай торопилась, – всхлипывала она, – а там этот проклятый автомобиль… Вы не знали, девочки, Марину. Ангел, чисто Ангел небесный. Слова грубого не скажет. Ласковая, приветливая. Я после операции долго лежала, она за мной ухаживала. Денег ни копейки не брала! Сын мой из командировки вернулся, хотел заплатить, она отказалась. Тогда он старшей медсестре оставил подарки и деньги, как будто это премии от начальства.

Я грустно улыбнулась Елене Ивановне, которая приглашала сейчас двух своих приятельниц на сороковины. Бабушки договаривались о поминках, а я думала, что ни подарков, ни денег от старшей медсестры я не дождалась… Елена Ивановна нуждалась в регулярных курсах массажа, которые я приезжала ей делать, и отношения у нас были почти что родственные. Сейчас я видела, как искренне горюет моя любимая пациентка, и впервые почувствовала угрызения совести. Я бросила больных, я думала только о себе, когда принимала самое сложное решение.

Почти то же самое произошло в квартире Антонины Петровны. Со слезами на глазах она твердила, что Марина не могла совершить суицид. Я обомлела, услышав такое. Какой ещё суицид?

– Так адвокаты строят защиту того, кто сбил тебя на "зебре", – сказал невесть откуда появившийся Малыш, – мне очень жаль, Паня. Это неправда, но виновника нашли, и у него два сильнейших адвоката. Один из Москвы.

– Бессовестные! –  возмутилась я, – как они могут так лгать?

– Могут, –  хмуро отозвался Малыш, – тебе уже всё равно. А человека спасать надо, так они рассуждают.

Вконец расстроенная, я вышла на улицу.

– Ну что ты так переживаешь, Паня, – Малыш слегка коснулся моей руки, – ты хорошая, добрая девочка. Такой ты была в той жизни, и осталась в памяти близких светлым человеком. Марину долго будут помнить.

Я согласилась с моим куратором, но чувствовала себя странно. Мне было немного не по себе.

– Паня, – сказал Малыш, – мне нравится, чем ты занималась в последнее время. Кормила бездомных животных. Помогала одиноким, утешая. Люди чувствуют нас. Больным становится легче. Успокаивала расстроенных. Следила за детишками на улице, в последнее время много несчастных случаев. Бабушки плохо выполняют свои обязанности. Мамы смотрят в телефоны, а не на своих детей. Я однажды видел, как парень катал коляску с младенцем, воткнув наушники в свои уши. Молодец – ты следила за детишками на детских площадках, помогала старым и больным ходить по улицам. Ты много успела сделать, я тобой доволен. Скоро, надеюсь, ты найдёшь главное своё занятие. Поймёшь, чем тебе лучше всего заниматься.

– А ты не подскажешь? – улыбнулась я, но мой куратор повторил, что нет. Не принято. А я хорошая ученица, и он надеется…

В день сороковин я твёрдо решила навестить кладбище. Я ни разу не была на своей могиле, точнее, на могиле Марины. В этих понятиях я всё ещё путалась, хотя Паня была мне намного ближе. От неё было больше толку, и жилось ей хорошо. Она могла считать себя счастливой. В некоторых вопросах я всё ещё мыслила земными мерками, но Малыш сказал, что это нормально. Это пройдёт позже. Главное, это мне не мешает, и я не разочарована ни в чём. Мой куратор мог быть абсолютно спокойным! Мне очень хорошо. Я никогда не пожалею, что ушла! В этом я была уверена на все сто процентов!

На кладбище я попала почти в обед и удивилась, какая чистенькая и ухоженная могилка. Моя или Марины? Да какая теперь разница, подумала я, рассматривая живые цветы. Их было много, и меня это порадовало. Не забыли меня, значит. Фотография была тоже красивой, на ней я получаю диплом в мед.колледже. Диплом с отличием, и мне ещё не забылось, как радовались Антонина Петровна и её оба сына. "Ты такая красивая сегодня, – улыбался Антон, – все парни твои будут!" Вспоминать выпускной бал было приятно. Я устроилась на маленькой скамеечке возле могилы и задумалась. Воспоминания теснились, овладевая мной всё больше, и я не сразу заметила, как к могиле подошёл мужчина. С удивлением я смотрела, как он кладёт на холмик большой букет белых роз. Игорь! Хирург из первой гор.больницы, который спас мне жизнь, только он не знает об этом. Для него я умерла. У него на столе во время операции. Игорь тяжело вздохнул и присел со мной рядом. Мне показалось, что я чувствую его тепло. Осторожно рассматривая неожиданного посетителя, я убедилась, что он хорошо выглядит, да и одет очень модно. В сторону таких красавцев при жизни я даже боялась посмотреть, а сейчас я могла рассматривать его сколько угодно. Наверное, Игорь тоже что-то почувствовал, потому что несколько раз осмотрелся. Сейчас он стоял у оградки, положив на неё руки, и я рассматривала его длинные тонкие пальцы. Неосознанным движением я накрыла его руку своей ладонью и тихо сказала:

– Спасибо тебе, Игорь. Ты настоящий волшебник, ты замечательный хирург. Это я виновата, потому что ушла по собственной воле, и, наверное, подпортила тебе статистику. Прости меня, пожалуйста…

– Прости меня, девочка, – эхом отозвался Игорь, – у тебя скоро день рождения. Тебе могло быть двадцать один…

Круто повернувшись, Игорь пошёл по аллейке. Я грустно смотрела ему вслед, понимая, что он хирург и просто чувствует свою вину. Интересно, а к другим умершим пациентам он тоже ходит на могилы? От раздумий меня отвлёк звонок его мобильного телефона.

– Да, скоро буду, – произнёс он торопливо, – не обижайся, Алиночка. Срочные дела…

Я быстро пошла в обратную сторону. Нечего подслушивать чужие разговоры, сердито сказала я себе. Иди, Паня, занимайся делом. И думай, как именно принести максимальную пользу здесь; и нечего смотреть на земную жизнь, ты ушла оттуда по своей воле. Твоё место теперь совсем в другом мире.

Я работала беспрерывно несколько часов. На улице резко похолодало, небо потемнело и спустилось пониже. Прохожих было мало, но я находила и находила себе дела, желая отвлечься от встречи на кладбище. Чем-то она меня смутила, эта встреча, но чем? Уже смеркалось, когда я решила всё-таки зайти к моим дорогим людям. Побыть у них хотя бы немного.У Елены Ивановны было уже тихо, а сама она дремала у телевизора. Я немного посидела у её постели. Вскоре она проснулась.

– Елена Ивановна, дорогая, не плачьте и не переживайте, – как можно более убедительно произнесла я, – у меня всё хорошо. Я приношу намного больше пользы, чем раньше. Это, знаете, такое счастье, когда ты нужен кому-то… такое счастье…

Елена Ивановна, естественно, ничего не отвечала. Я ещё немного поговорила с ней и распрощалась, обещая забегать при первой возможности. Теперь к Антонине Петровне, сказала я себе с радостью. Путь был неблизкий, но при помощи крыльев я очень быстро очутилась в нужном месте. Из квартиры как раз выходили люди, соседи, наверное, подумала я. Они были одеты слишком легко.

– Спасибо, что пришли, помянули мою воспитанницу, – говорила Антонина Петровна, прощаясь, – спасибо большое…

В зале за столом сидел Антон. Он держал на коленях ноутбук, и я увидела, что он с кем-то переписывается. Мне стало хорошо, как всегда в этом доме, когда я была ещё жива…

– Проходи, проходи, давно тебя ждём, – послышался голос Антонины Петровны. Я с любопытством посмотрела в прихожую.

– Привет! – в зал вошёл Игорь. Я подскочила на кресле, в котором только что уютно устроилась, – извините, никак раньше не получалось. На кладбище ездил.

– Понятно, – протянул Антон, пожимая руку Игорю, – не извиняйся. Тебе рады в этом доме в любое время.

Мне тоже так всегда говорили, думала я. Теперь я знала, что Игорь и Антон давние друзья, но почему же я ни разу не видела Игоря раньше?