Девятая стрела Хаоса

Запись номер МХХР-24-ССВА-001

Мой Император!

Я пишу тебе эти строки кровью своего сердца, утвердив планшет на остывающем трупе еретика, осмелившегося отрицать Твоё Божественное право на Истину.

Глупец!

Он, как и многие другие жители этого мира, недостойного взирать на Лик Твой, был наказан за ересь, и сейчас лишь пепел тел тех, кто сомневался, что Истина – это Ты, усеивает равнины Таргик Д.

Во Славу Твою и Чистоты помыслов наших ради!

Но довольно о ереси, её и так, в мире нашем, после ухода твоего, много стало.

Каюсь, Отче – грешен.

Грешен, ибо несовершенен от рождения. Да и разве может быть безгрешен скромный следователь Святого отдела расследований еретической греховности? «Встав на грязную дорогу будь готов ноги запачкать» – эти Твои слова наполняют меня решимостью, каждый раз, когда тёмные эманации Неназываемого проступают на лицах грешников, зачастую терзая плоть мою постыдными желаниями. Но сие есть мои грехи и мне, ответ за них держать.

В своё время, или несколько позже. Второе, господин и Отец мой – предпочтительнее.

Но речь свою держу я не о своей ничтожной во всех отношениях, личности.

Отче!

Не ты ли сказал, отвечая праведникам – «Разве я – сторож брату моему?». Вот и мне, Господин мой, Судьба, Дланью Тобой Руководимая, сей вопрос бросает!

Укрепи же меня!

Стало известно мне, о Отче наш Всеблагой, что примарх наш, массовые аутодафе проводя, зело радуется, находя в страданиях очищаемых Святым огнём тел, веселящее зрелище.

Но разве пристойно нам, слугам твоим, поставленным Тобой на страже Чистоты Побуждений Человечества, предаваться веселию в такой момент?

Нет!

Нет, нет и нет!

Ибо краем мы оболочки телесные лишь. Души же, очистившись в беседах с братьями дознавателями, чисты и готовы предстать пред тобой в белом свете невинности.

И предстанут! Немедленно!

Как только пламя очищающее плен бренного тела развеет.

Не радость, но скорбь должна наполнять сердца наши в момент, когда бренные оболочки спадают! Ибо вина наше в этом есть – не уберегли созданий Твоих, позволив Нечистому тела сии осквернить! Не веселие это, но…

(запись прерывается)

Прости, Отче.

Надо отложить планшет и взяться за верный огнемёт – еретики этой планеты вновь идут в атаку, прикрываясь волнами мутантов и мутанток. Некоторые из последних весь…

Прочь! Прочь греховные мысли!

(…запись прерывается, фоном идут крики, шипение огнемёта и хриплые мужские голоса, слитным хором выводящие строки Святого Гимна «Коль славен Отец наш на Троне Златом»

…)

Запись номер МХХР-24-ССВА-002

Во славу Императора и человечества!

Проглядывая свои записи, обнаружил я, преступную небрежность сего повествования. А именно – отсутствие описания того, как скромный работник офиса Инвизиториума оказался на борту боевой баржи космодесанта.

Что же.

Вознеся покаянные молитвы спешу исправить свою халатность, уповая на милость читателей, кои не донесут сей прискорбный факт в соответствующие их высокому рангу, инстанции.

Несовершенство нашего мира – вот причина, приведшая меня на борт сего славного корабля. И оно, это несовершенство, проистекает из того, что Отец наш, восседающий на Золотом Троне, не может более уделять внимания своего своим детям – человечеству.

Но – тссс…

Ни слова более, ибо от мыслей подобных всего шаг до сомнений, а от сомнений к ереси, со всеми положенными ситуации, последствиями.

Но в моём случае всё было именно так. Халатность, граничащая с преступной небрежностью в части сохранения отчётов, была той верёвочкой, потянув которую Судьба, восседающая на правом плече Отца нашего, привела меня на борт этого корабля. Всё, что от меня требовалось, так это найти в архиве Примарха пару папок и, вознеся благодарственные молитвы, удалиться, не нарушая спокойствие братьев фактом своего присутствия.

Судьба же, не иначе как проникнувшись эманациями Господина нашего, решила иначе, и Примарх, обратив внимание на мою ничтожную персону, приказал мне остаться, дабы было кому охранять души братьев от скверны ереси. Последняя, если верить его словам, а не верить столь достойному Сыну Его я, по понятным причинам, не мог – так вот, она, ересь мерзкая, только и занималась тем, что искушала братьев, подсовывая им одно испытание за другим.

– И кто как не ты! – прогудел он, глядя на меня с высоты своего гигантского, по масштабу простых смертных, роста: – Инквизитор! Должен встать! На пути её! Дабы живота своего не щадя! Щитом веры оградить Сыновей Его от козней сил тёмных!

Последняя фраза, слишком длинная по меркам человека, привыкшего общаться коротким командным лаем, явно утомила моего нового командира. Последовал взмах руки и брат-интендант, получивший кодовое распоряжение, повёл меня на склад, где я был одарён комплектом миниатюрной, по меркам космодесанта, брони. Ну хоть не женской, не той, что для Сестёр Битвы, и на том, Отче, спасибо.

От вознесения благодарственных молитв меня удержал всё тот же брат-интендант – увидев, как я опускаюсь на колени, дабы пропеть благодарственную литанию, он скривился и сухо сообщил, что здесь, в космодесанте, предпочитают возносить молитвы посредством болтера, благо его заряды, куда как вернее множества слов, доносят до еретиков и ксеносов волю Отца.

От такой ереси я просто лишился дара речи, наяву осознав, как правоту слов Примарха – да, работы для меня здесь было полно, так и гений Отца, направившего скромного служку нашего офиса именно сюда.

Позже, когда мне удалось более полно познакомиться с братьями и даже завести дружбу с некоторыми из них, я понял, что мои первоначальные страхи касательно гнезда ереси обнаруженного на борту были сильно преувеличены. Но это всё произошло позже – сейчас же я приходил в себя на полу каптёрки, получив от брата-интенданта тычок в грудь, прервавший мои рассуждения о необходимости молитв во славу его. Решив более не искушать ни судьбу, ни тело я откланялся, и, взвалив на плечо мешок с бронёй и оружием, двинулся на поиск своей кельи, следуя за сервитором, в память которого был заложен план корабля.

Если с бронёй всё было ясно – Слава Золотому Трону она ничем, кроме отделки, не отличалась от бывшей у меня в офисе, то вот оружие, выданное мне интендантом, заставило меня лишний раз усомниться в чистоте его помыслов. Огнемёт. Не болтер, гравган, или, снискавшая моё уважение Благословенная плазма. Нет. Кофр, выданный мне в каптёрке, хранил в своём мягком нутре двухпотоковый огнемёт, который я если и применял, выжигая гнёзда ереси, то не более пары раз за всю службу, предпочитая этому грозному оружию пару болт-пистолетов – простого и надёжного оружия, не раз выручавшего меня в служебных командировках. Но таков был приказ Примарха и не мне осуждать решения человека, бывшего частицей плоти нашего Отца.

Запись номер МХХР-24-ССВА-003

Отче!

К стопам твоим припадаю, ибо наказан безвинно!

Примархом нашим епитимья на слугу твоего ничтожного наложена!

И было б за что! Нет вины за мной! Ведь как было всё – направил Примарх меня за обустройством места лобного наблюдать. За монтажом оного.

А строители, старшим над которыми Примархом был поставлен брат Кирриус – ошиблись. Не иначе тёмные силы их попутали – портал, со словами Твоими, про Огненное Очищение, они на почти на стопу священную ниже возвели.

Их ошибка?

Несомненно!

Я так, брату Примарху и доложил – мол всех их к дознавателям отправить надо – налицо злонамеренное искажение воли Всеблагого. А он мне – исправляй, других монтажников у меня нет. И как? Как исправлять-то?! Не столб же, аутодафный, укорачивать?

Святотатство!

В общем, Отче, вознеся молитвы Тебе, столб я вперёд выдвинул – так даже красивее вышло. На переднем плане еретики горят, а над ними, сзади, проступая сквозь дым и пламя, Слова Твои виднеются.

Только вот брат Примарх не оценил. Возругался, инициативу мою хуля и перед всеми братьями, епитимию огласил.

Три дня на воде. И, конечно же, в молитвах о воздарении мне мозгов – милостию Твоей.

Очень обидно было. Сам же, когда я монтажников наказать просил – напомнил о всеблагости и всепрощении Твоём, а как до меня дело дошло, так и не вспомнил.

Но я, сокрушаясь о неразумности своей – ибо кто я, брата старшего осуждать, наказание сие углубил.

Добавил спирт к воде.

Ибо горек он. Столь же горек, как мир наш, Тобою покинутый.

И вода. Как память о пресноте сущего, без взора твоего благодатного.

Брат Примарх лишь головой качал, когда братья меня из кельи выносили, да на ноги поставить пытались. Последнее – чтобы я самолично мысль сию – о спирте и воде, Примарху поведать смог.

Поведал, и, Отче, хорошо поведал – братья, все присутствующие тогда, воодушевились, слова мои услыхав. Даже сам Примарх проникся. А проникнувшись, отправил меня на поверхность – мы как раз над Кроксом Четыре были. С новой епитимией.

Мёртвый мир, Эльдарами Тёмными оккупированный, очищать.

Слава Тебе, не весь.

Еретиков вразумлять, да души их заблудшие, к свету вести, предстояло мне в небольшом квадранте, границы коего Примарх самолично утвердить соизволил.

И вразумлял, Именем Твоим, и вёл – Освященным пламенем путь указывая. Кому? Да душам их, тёмным. Если, конечно, есть они, у ксеносов этих.

Но сия загадка не по моему разуму.

Я ведь всего лишь скромный слуга отдела расследований, куда мне до столь сложных и высоких материй.

И это наказание я, смирения полный, выполнил. А как на борт Баржи нашей вернулся – так опять Примарх недоволен – никого для показательного аутодафе на привёл.

Каюсь.

Грешен в усердии своём.

Спеша епитимию выполнить, жёг я ксеносов без счёта, добивая выживших, дабы не один из Тёмных не осквернял более просторы мира сего.

Но тут не только моя вина. Добрый Механикус Орденский, когда я с просьбой о регулировке огнемёта своего обратился, столь ревностно подошёл к задаче, что у еретиков не было и шанса выжить, когда пламя, очищающее, касалось тел их, греха полных.

Да и я сам, желая лучше Ордену послужить, переусердствовал излишне, нанеся слова Псалмов Священных на бока оружия своего.

Виновен! В излишнем рвении. И не оспариваю вину свою.

А дабы более не расстраивать брата Примарха, сам накладываю на себя епитимию.

Ту самую – из воды. И благо баржа наша, домом Ордуса Bacillo Ferreo Immisso, в просторечье Ордосом Кочерганус, именуемого, держит путь на отдалённый мир, времени у меня, для осознания вины своей – предостаточно.

Запись номер МХХР-24-ССВА-004

– Инквизитор! – С экранчика, возникшего перед сервитором, на меня смотрел сам Примарх: – Хватит наш кислород жрать! Дело по твоей части! Спустишься на палубу 24. Сегмент Тетта-Семнадцать. Пехота, перевозимая на Фалий Один, оказалась заражена ересью.

– Мой господин, – смиренно склоняю голову, не вставая с колен – его вызов застал меня во время молитвы Отцу: – Я готов, со всем смирением, обратиться к их заблудшим…

– Смирение не поможет, – скрежещет он: – Перебиты офицеры, комиссар. Ротный псионик забаррикадировался на хоз складе.

– Но слово Его, – пытаюсь протестовать я: – Молитва добрая…

– Помолишься над их трупами. Приказываю – сегмент зачистить, псионика доставить для допроса. Исполнять!

– Воля ваша – суть закон мне.

– Броню не забудь, – кривится он, окидывая взглядом мою рясу и отключается.

– Вера моя, защитой мне будет, – бормочу в ответ и сервитор, уловив последние слова, начинает выкладывать на полу части брони. А пока он занят, самое время попытаться за Грань заглянуть.

Да прибудет благословение Твое!

Тасую колоду Таро и тяну первую карту.

Да славится имя Твоё! Вторая карта ложится рядом с первой.

Да укрепит меня десница твоя! Третья карта накрывает первые две и я, задержав дыхание, разом переворачиваю их картинками вверх.

Мученик.

С картинки на меня смотрит истощённое, залитое кровью лицо, на котором ярким, фанатичным огнём светятся голубые глаза. Нехорошая карта, и, что хуже – из старшего аркана. О многих мучениях предупреждает она, не суля открывшему её ничего хорошего.

Вторая карта – не лучше.

Сундук Сокровищ.

Не стоит радоваться груде сверкающих самоцветов, переполняющих окованный золотыми позументами сундук. Многие пробовали добраться сюда, но стоило им, отринувшим слова Отца о скромности, оказаться в двух шагах от своей цели, как всё пошло прахом.

– Из праха мы пришли, в прах и обратимся, – бормочу я против своей воли, с трудом отводя взгляд от скелета, привалившегося спиной к груде богатств.

Большая опасность по пути, смертельная перед финишем и, сомнительная награда победителю. Не осилить ему вес приза, свалившегося на голову.

Третья.

Теперь на меня смотрит женщина. Призывно и волнительно.

Приди, отдохни в моих объятиях, говорят её полные, слегка приоткрытые губы.

Смирение – вспоминаю я имя этой карты. Смирение плоти, желаний – всего, что может положить конец долгому пути, стоит путнику, не сумевшему побороть соблазн, проявить слабину.

И опять – опасности, правда, на сей раз, духовного, не физического характера.

Что ж… Предупреждён – значит вооружён.

И глупы те, кто карты эти, созданные волей Его, не ценят. Ибо через них Он, дань свою, поддержки душ наших, протягивает, каждый раз, ради чада своего, через пропасти ледяные и искажённые, спасительный мост прокладывая.

– Сохрани душу мою, плоть мою убереги нечистого поругания от, – торопливо защёлкивая замки брони, проговариваю молитву о спасении: – С именем Твоим на устах и с огнём твоим в сердце, да преодолею я препоны с искусами, погаными сотворённые!

– Ты там скоро? – Отворённая сильным пинком дверь с грохотом врезается в стенку – возникший на пороге брат Модест явно находится не в лучшем расположении духа.

Это понятно – кому понравится, когда на твоём корабле, в твоём доме, вот так свободно проявляются ростки ереси. И не тонкие, в виде шепотков по углам, а самые что ни на есть взросшие, чьи ветви уже отяжелены плодами мятежа, спелыми и готовыми наполнить весь корабль своими тяжкими эманациями.

– Уже иду, добрый брат, – поклонившись, подхватываю с койки огнемёт: – Мир тебе, воин света. И да прибудет вера…

– Прибудет! – Коротко хохотнув он хватает меня за шейный вырез брони: – Конечно ж прибудет, жрец! Куды ж она денется-то?

По понятным причинам ответить не могу – не очень-то сподручно говорить, когда тебя как куклу, нет, как раба за шейную колодку, тянет за собой сильная рука.

К счастью наше совместное путешествие длится недолго.

Поставив меня перед створками лифта, брат Модест отступает назад с видом человека, выполнившего тяжёлую и край как неприятную, работу.

– Лифт сейчас будет, куда идти, что делать – знаешь.

Створки лифта, подтверждая его слова, начинают раскрываться и я, спеша уберечься от вполне вероятного пинка, шагаю внутрь.

– Эээ? Инквизик? – Слыша такой непочтительный оклик, разворачиваюсь, но вместо ожидаемой насмешки обнаруживаю на лице Модеста удивление:

– А ты чего без… – не договорив он щёлкает себя пальцем по лбу и морщится – удар выходит на славу.

– Длань Его, да отведёт опасности с пути моего. Дыхание его, да сметёт…

– Во псих! Куды ж без каски-то?

Сомкнувшиеся створки отсекают брата от меня, и я продолжаю, радуясь возможности завершить молитву:

– Да сметёт врагов с пути моего. Взор Твой, солнцам подобный выжжет обман и морок, а…

Короткий толчок и створки вновь приходят в движение.

Что? Уже? Я думал, что лифт минут пять ползти будет, а тут вон оно как.

– А ересь, убоявшись оружия твоего, коим стану я, волю Твою исполняющий, огнём гнева Златого, да вычищена будет! – Быстро завершив молитву делаю шаг из лифта и его створки, лязгнув у меня за спиной, словно служат сигналом для множества неясных силуэтов, возникающих в конце коридора.

Запись номер МХХР-24-ССВА-005

Грешен!

Грешен я, Отче!

Неисчислимо и бесконечно грешен – грешил и грешу с первого вдоха моего, грешным же воздухом младенческие лёгкие наполнив! Ибо нет тебя и некому стало мир наш от сей мерзости ограждать, а наши жалкие потуги и близко не сравнить с Подвигом, коей ты выполнял ежесекундно!

Молю, Отче, открой глаза твои, отринь Золотой Сон и очисть Волею Твоей дома детей твоих. Милостиво и Всепрощающе.

Так, как лишь ты умеешь.

Я же, ничтожный и не умелый слуга твой, радостно узрев сие, с благодарственным гимном на устах, на костёр взойду, всем сердцем славя и любя Тебя!

Ибо грешен и недостоин жить в свете Твоём!

Кто я такой, что б детей твоих, в ереси заблудившихся, судить? Сказано же Тобой – «А не судите и не судимы будете!». Но я, закоренелый грешник, взялся судить их, по делам их нечистым!

И стоило только теням тем смутным в различимые тела одеться, как слуга Твой недостойный, опустив главу, смиренно призвал души их к покаянию.

Смех ответом был мне.

Но не затворило сие сердце моё! Держа его открытым и помня о добродетелях Смирения и Терпения, продолжил я, тоном мягким, отеческим, увещевать их.

Ругательства, да слова поносные, оскорбительные, полетели в меня, но не вспыхнул огонь гнева в груди моей! Коротко, как и приличествует слуге Твоему, вздохнул я, и глас свой возвысив, запел Литанию, Имя, да Доброту Твою, Всепрощающую, прославляющую! Ибо что как не упоминание о Тебе и Жертве Твоей, вернуть души напуганные к Свету Твоему Благодатному, может?

Увы мне, грешному и неумелому!

Закореневшие в ереси мятежники, смехом, улюлюканьем непотребным, да ругательствами в адрес мой разродились! Особо хулили они пение моё, о котором высоко отзывался настоятель нашего отдела – отче Павинус, сравнивая глас мой с трубами приснопамятными, стены градов древних порушивших!

Но стерпел я, хоть и ранила обида сия меня зело сильно.

Грешники же, видя, что слуга Твой, покорно принимает речи сии, оскорбительные, терпение и всепрощение моё, слабостью посчитали. Возомнив себя всемогущими, принялись они, падение своё усугубляя, образ Твой Светлый поносить.

Сего святотатства стерпеть я уже не мог.

(конец теста, далее идёт запись с камеры сервитора)

Запись номер МХХР-24-ССВА-006

Небольшая площадка перед лифтом и длинный, полутёмный коридор, дальний конец которого терялся во мраке – всё здесь было полно хлама. Какие-то бочки, ящики, груды тряпья – можно было подумать, что это место не имело никакого отношения к Боевой Барже Космодесанта, чьи палубы были всегда идеально чисты.

Еретики, их я насчитал около двух десятков, не рискуя выйти на открытое пространство, прятались за всем этим хламом, словно он мог спасти их никчёмные жизни от гнева Его.

– Уходи, жрец! – приподнялась над бочкой каска с темным пятном срезанной эмблемы: – Проваливай! Хватит нам лоялистские сказки гнать! – Возникший рядом ствол лазгана, наглядно продемонстрировал всю серьёзность намерений говорившего.

– Точно! Вали, на[censored]! – Очередной еретик чуть выдвинулся из-за колонны, пара которых обозначала вход в коридор.

– Дети мои! Чада заблудшие! – Пытаюсь образумить их, но рокот, полный возмущения, только растёт. Всё больше и мятежников покидает свои укрытия и, выкрикивая оскорбления мне в лицо, сбиваются в толпу, преграждая проход вглубь коридора.

– Уймитесь, грешники! – Кричу, пытаясь достучаться до их душ: – Преступление ваше велико, но милостив Он и…

Короткая вспышка откуда-то из-за их спин и на моей груди появляется светлое пятно раскалённого метала. Что же… Вы сами этого хотели!

Отшатываюсь назад, словно в ужасе от произошедшего, а когда толпа взрывается торжествующими воплями, резко замираю, наводя на бывших гвардейцев стволы выброшенного из-за спины огнемёта.

– И если чадо твоё, не слушает тебя, – под моими пальцами, щёлкают переключатели выводя привычную слуху инквизитора дробь: – И слово отеческое не помогает, – тело огнемёта охватывает мелкая дрожь выходящих на рабочий режим насосов: – То накажи его, сердце своё гневом не очерняя!

ШШШВАахх!

Квадратное, с закруглёнными краями, тело моего оружия дёргается словно подсечённая рыбаком рыба и я, словно вываживая её на берег, вожу спаренными стволами, заливая слитно взвывшую в ужасе толпу, потоками священного огня!

– Прощаю вас, ибо не ведаете, что творите! Ныне же! Души ваши, очищенные и безгрешные, – на моей груди вспыхивают новые ожоги попаданий, заставляя меня сместиться в сторону: – И безгрешные! Предстанут перед милостивым Им! – Засекаю, где засели упорствующие в ереси своей стрелки: – Да будет норов ваш кроток, когда Он взор свой ласковый, – Немного приподнимаю стволы и кнопка под моим большим пальцем упруго сжимается.

Толчок – шар огня взмывает к потолку, чтобы мгновения спустя окутать своей яростью засевших за бочками грешников: – Взор свой ласковый, на вас обратит!

Крики быстро затихают – не в силах плоть, прикрытая лёгкими жилетами флак-брони, противостоять жару очищения. Против него бессильна даже защита космодесанта, что тут о простой пехоте говорить?

Обхожу почерневшие, ставшие похожими на головешки тела, спеша подарить милость смерти тем, кого очищение не полностью принял. Таких не находится – слишком плотно стояли, слишком мало места было у грешников, пытавшихся бегством своим радость свидания с Ним отсрочить.

Опускаюсь на колени, пристроив огнемёт рядом – тела, воздаяния за грехи свои получившие, вину свою искупили и сейчас самое время напутствовать души, к Нему летящие.

– Прими их милостиво, Отче, – сложив ладони шепчу слова напутственной молитвы, той, одной из первых, которой учат нас, призвав на службу сию: – Грешили они, но Именем твоим очистились и невинные в наготе своей, спешат к стопам твоим припасть, спасения ища, ныне безгрешными став.

Путь, который мне предстоит пройти, прежде чем я окажусь подле отсека-каюты, где забаррикадировался ротный псионик, не так уж и велик.

Прямой коридор, тот самый, с затемнённым концом, тянулся всего на пол сотни метров, оканчиваясь точно такой же площадкой, что и перед лифтом.

От неё шёл новый коридор, раза в два короче первого и упиравшийся в усиленные двери, за которыми располагались казармы – отсек, выделенный мятежному взводу для проживания. Его прямоугольное тело, в дальней от входа части, имело три небольших отделения, в которых расположились старшие офицеры, командир и столь нужный мне специалист.

Почему я назвал его так?

А как иначе? Псионики, чья сила проистекала не от Отца нашего, всегда находились под плотным вниманием Офиса Расследований.

Контактируешь с тонким миром? Того самого, щупальцами Тьмы пронизанного?

Так будь готов, уважаемый пока, специалист, что мы, те, кто на страже Чистоты душ стоят, спросим с тебя – а не слишком ли тонка грань сия? И не идут из-за неё эманации нечистые, покой душ граждан Империума колеблющие?!

Ты, считающий себя, незапятнанным, присядь пока, и не косись на отца-дознавателя, железом гремящим – Отче милостив, несправедливости не допустит.

Однако, спеша поведать вам об отношении нашем к сим спецам, отвлёкся я.

Усердия ради только.

Продолжу.

Так вот, согласно карте, высвеченной моим сервитором поверх своего черепка, идти мне было всего ничего. А учитывая, что большая часть взвода, встретившая меня у лифта, сейчас вымаливала прощение у подножия Трона Его, то путь мой обещал проистекать чинно и плавно – в полном соответствии офису, мною представляемому.

Именно так всё и было. Редкие очаги сопротивления, лёгкие заслоны и засады почти не отвлекали меня по пути к казармам. Но это ни в коем разе не означало, что я имел право ленность проявить, или, не дай Отче, небрежность.