Украинское солнце
–Настя! – вдруг раздался голос мужа.
–Да, Миша? – ответила она, выходя с наполненными ладонями, в которых было до десятка куриных яиц.
–Сегодня ночью на водокачке должен быть сильный напор, надо бы картошку полить и вагонетку набрать, – Михаил стоял за ограждением, упираясь руками в высокую сетку забора.
–Хорошо, я сейчас схожу и узнаю, кто сегодня дежурит, только курей докормлю. Посмотри, по-моему, им пора крылья обрезать, а то все норовят через забор перелететь.
–Да, пора уже! Мы сегодня их будем выпускать пастись? Я думаю, что надо! Потом, под вечер, можно будет крылья обрезать, – предложил Михаил и ушел.
Анастасия Павловна долила воды, чтобы ее хватило тяжело переносящей зной птице. Затем стала убирать пустые кормушки. Голодный петух что-то еще доклевывал по углам: он не успел наесться. А объевшимся курам уже ни до чего не было дела: одни лениво лежали под небольшим навесом в тени, избегая прямых солнечных лучей, другие чистили перья, а третьи купались в земле и песке с мелким камешком. Закончив кормить пернатую живность, Анастасия Павловна вышла из ограждения. Поздоровавшись со знакомой, которая повела десяток крупных гусей на выпас, она спустилась с маленького пригорка. По пути к водокачке Анастасия Павловна зашла на свой земельный участок убедиться, что в вагонетке действительно не было воды.
–Ну что? – Михаил Евгеньевич испугал жену громким шумом от брошенного на землю большого мотка шланга.
–Я заняла уже очередь! Придется всю ночь возиться, – бегло окинула взглядом огород и добавила: – земля очень сухая!
–Ладно, иди домой. Я пока сам управлюсь. Может, попозже приду на обед.
В семье Вернадских у каждого члена семьи были свои обязанности, за которые он отвечал, но в то же время каждый старался помогать друг другу. Там, где требовались молодые силы, многое делали сыновья. Чаще всего они ходили в лес за травой, чистили курятник и пасли гусей. Михаил Евгеньевич же был идейным вдохновителем и исполнителем в вопросе обустройства гаража и различных пристроек. Также он слыл увлеченным садоводом. Он каждый год занимался расширением огорода, привозил землю, планировал любое строительство, подбирая для этого нужный материал. Жена никогда не вмешивалась в его мужские дела, а он никогда не лез на ее кухню. Но они были семьей, и общие дела сводили их вместе: часто они вдвоем ухаживали за саженцами помидоров по весне, занимались огородом. В редких случаях, когда в большом количестве хирела пернатая живность, им приходилось срочно ее забивать, а потом часами общипывать. И только Анастасия Павловна решала, какие перья нужно оставить для подушек, она же распределяла мясо, которое шло либо для хранения в морозилке, либо для приготовления еды. Кстати, Михаил Евгеньевич занимался еще и изготовлением тушенки, этот процесс он очень любил и никому не доверял.
6
В начале августа, окончательно распрощавшись со школой, Глеб при поддержке родителей собрался покорять институт. В Красном Луче вузов не было, поэтому выбрали институт в другом городе. Однако Глебу не удалось набрать нужный проходной балл, и он не поступил. Наряду с этим обидным обстоятельством было еще одно: родители, понадеявшись на то, что сын непременно пройдет конкурс, поспешили внести плату за первые полгода обучения. Ректор коммерческого института, заверявший в целесообразности раннего взноса за обучение, деньги не вернул, уверив, что они ушли на погашение задолженностей по зарплатам преподавателям.
–Ну что за глупость! – досадовал Глеб. – Зачем нужно было платить, если ничего еще не было известно, поступлю я или нет? Получилось, как всегда!
–Прекращай нас с матерью упрекать! Мы хотели, как лучше! А ну замолчи! «Получилось, как всегда!». Кто знал, что так получится? Ничего, поступишь на следующий год. Время у тебя в этом году зря не пройдет: поедешь со мной на заработки, потрудишься – будут тебе деньги на обучение, – возбужденно говорил отец.
Больше разговора на тему «сгоревших» денег не поднимали. Глеб потом пытался поступить в милицейскую академию, но и там он провалился.
Жизнь тем временем текла в привычном русле. Анастасия Павловна продолжала работать на шахте, опуская на сотни метров шахтеров. Труд в угольной отрасли всегда был тяжелым. Михаил Евгеньевич в отличие от жены в списках доблестных шахтеров в то время не числился, но отметки о том, что он все же когда-то работал на шахте, были в его трудовой книжке. После распределения из института молодой специалист Михаил сразу попал на шахту. Но уже через полгода молодой организм стал страдать от частых недугов: болела спина, мучили простуды. И как-то в очередной раз, выйдя с больничного, Михаил решил уволиться. Рассчитавшись, он собрал свою бригаду из людей, способных прокладывать трубы для отопления и газа, проводить электричество, делать ремонт в домах – в общем, выполнять любые строительные работы. В то время он был одним из первых, кто ездил со своей бригадой под Ростов в колхозы, которые всегда нуждались в специалистах. И дела шли неплохо, всегда была работа и был заработок. За долгое время работы Михаил успел сменить не один объект и собрать не одну бригаду. С годами он стал пользоваться хорошей репутацией – прослыл профессионалом, но также и укрепилось мнение о его несносном характере и требовательном подходе к работе, чем нажил себе недоброжелателей из числа бывших коллег.
Сейчас Михаил был в отпуске. Но и в это время он не сидел без дела. Разработав проект, он решил заняться строительством новой пристройки к гаражу. В помощники к себе он взял старшего сына, и вскоре они вместе начали возводить фундамент. По ходу строительства отец обучал ремеслу Глеба, проверяя его способности и характер. Глеб и сам полностью увлекся процессом. Вначале он думал устроиться в цех на шахту, но все чаще ловил себя на мысли, что хочет поехать с бригадой отца на шабашку, да и заработать можно было там побольше.
7
Лето пролетело незаметно, и вот уже наступили последние деньки августа. На пороге ожидал новый трудовой сезон. С завершением летних отпусков начались приготовления к школе. На местном базаре в центре города образовалась ужасная толчея. Было интересно наблюдать за импровизацией каждого участника базарной массовки! Родители присматривали своему ребенку школьную одежду, ранцы, ручки, краски, карандаши. Повсюду раздавался детский плач, следовавших за родителями чад. И как, в самом деле, можно было избежать слез, когда глаза детей загорались блеском от сказочного вида красиво разложенных карандашей, ручек, иллюстрированных альбомов, тетрадок, разноцветных дневников и учебников, а родители все не сдавались.
Тем временем Квартал Шахтерский уже начал проводить мероприятия по организации самого значимого и ожидаемого праздника конца лета – Дня шахтера, который всегда проходит в последнее воскресенье августа. Приготовления проходили в стараниях всего поселка, всех властей и местных жителей. Каждый считал своим долгом навести порядок во дворе своего дома. Женщины с детьми собирались вместе на субботник, белили бордюры, стволы деревьев, убирали мусор. Повсюду царило радостное оживление. На фонарных столбах, на обновленных фасадах зданий развешивались украинские флаги, плакаты с поздравительными надписями и пожеланиями. Люди торжествовали, улыбались себе и другим, дышали радостью предстоящего праздника. Вот в такой суете незаметно миновали дни приготовлений и настал канун праздника. Этот день запомнился затишьем и спокойствием: люди будто призадумались, проведя жирную черту под прошедшим трудовым периодом. И действительно, этот год был полон удач и неудач, забот и тягостей, радости и горя.
***
–Какое огромное звездное небо! Даже немного страшно! Но как красиво! Правда, Глеб? Вон, вон, видел, еще одна сгорела! Куда она, интересно, упала? Загадал себе желание? – говорил впечатлительный Влад.
–Да-да-да… – протянул Глеб, – я уже желаний десять загадал!
Братья любовались августовским звездопадом с пришкольной спортивной площадки, куда пришли упражняться на турниках.
–Сейчас я последний подход сделаю, и тогда пойдем домой! – Глеб подошел к брусьям, сосредоточился.
– А завтра День шахтера!
–Ну его! Как всегда пойдет дождь и всю малину испортит! – Глеб присел к брату на скамейку, переводя дыхание.
–Быстрее бы в школу!
–Скоро! Она тебе еще успеет надоесть!
Они некоторое время, молча, задрав головы кверху, любовались небосводом. Им казалось, что по недосягаемому небесному полю из прекрасного цветка, согретого августом, высыпалась золотистая пыльца звезд. Смотришь на падающие звезды, а переживаешь только за себя. Глеб и Влад – братья, но каждый думает о своем. В тишине раздались чьи-то удалявшиеся шаги. Вскоре и братья побрели домой по слабо освещенной улице.
8
-Влад!
–Что, мам?
–Влад, иди сюда скорей! – все звала мать.
На входе в спальню, где сейчас была Анастасия Павловна, висели шторы, поэтому ни напрямую из зала, ни из кухни нельзя было понять, что ожидало там Влада, но он очень хотел это знать и забеспокоился, потому что голос матери звучал как-то по-особенному.
«То ли будут ругать, то ли еще что!» – подумал Влад, чем же он мог провиниться. Пока он шел сердце билось все сильнее и сильнее и, казалось, сейчас вырвется из груди. Осторожно подойдя, он раздвинул руками шторы и вошел в спальню. Комната была обставлена создающей неповторимое ощущение уюта дорогой лакированной черного цвета итальянской мебелью. Большую часть пространства занимала двухместная кровать с высоким, придвинутым к стене изголовьем, обшитым золотистой тканью в тон покрывала с бахромой, которым застилалось ложе. По бокам от кровати стояли небольшие тумбочки, как часовые, караулившие покой и сон хозяев. В них всегда лежала какая-нибудь мелочь или книги. Михаил часто клал в свою тумбочку любимое лекарство «Звездочку», им он натирал перед сном ноющие суставы или заложенный нос. И только у одной из двух тумбочек, той, что со стороны Михаила, стоял торшер. Справа от входа располагался красивый трельяж с большим складным зеркалом и пуфик. А у дальней стены стоял огромный шифоньер. Между ним и кроватью оставался небольшой проход до балкона, так что дверцы шкафа открывались не до конца. Стены украшали красивые ковры.
В комнате Влад увидел мать, при свете абажура перебиравшую в шифоньере какие-то вещи. Не было еще и полудня, а казалось, что уже вечер – от затянувшего небо дождя.
–А ну, примерь! – доставая из шифоньера одежду, попросила мать.
Влад взял протянутые ему плечики и аккуратно, складывая на кровать, снял с них выглаженные брюки и пиджак. Потом присел и стал одеваться, прислушиваясь, как шуршала ткань.
–Вот, возьми еще рубашку! – мать окинула взглядом сына.
Влад подошел к трельяжу, чтобы оценить свой новый будущий образ первоклассника: темно-синий школьный костюм был ему впору, а белая рубашка с большим воротником и золотистыми пуговками опрятно выглядывала из-под застегнутого на три пуговицы пиджака с логотипом пионерского движения на рукаве.
–Хорошо смотрится! Я эти вещи очень аккуратно носил, вот теперь и ты будешь носить! – довольно улыбался Глеб, только что пришедший с улицы.
– Да, ты очень аккуратно носил, я всегда этому удивлялась! – подтвердила мать.
Показ одежды затянулся на час. Мать все продолжала доставать из шифоньера Владу то какие-то рубашки, то брюки, пока не устала и вместе с Владом изнеможенно не рухнула на кровать.
–Глеб, а достань ему из кладовки туфли! Все возьми, какие есть! – мать вспомнила про недостающий главный элемент внешнего вида.
Старший сын послушно направился в прихожую, где была кладовка. Но, тут же, опомнившись, пошел обратно в кухню за табуреткой. На обратном пути он нечаянно задел плечом хрупкую дверцу кладовой, так что та сначала с силой ударилась о косяк, а потом снова раскрылась до предела и ударила Глеба. Он потер ушибленное плечо и, став на табуретку, полез на самую верхнюю полку.
–Мам, а какие они? – перебирал обувные коробки Глеб. – А! Те?! Понял! Вот они, нашел! Влад, возьми туфли, я пока сложу коробки. И принеси мне еще одну табуретку!
Радостный Влад уже через миг подавал принесенную брату вторую табуретку, обменяв ее на вожделенную коробку с туфлями. Ожидания Влада оправдались. Открыв крышку коробки, он увидел там новенькие туфли, фирменные, польского производства. В начале девяностых почти все приобреталось впрок, вот и сейчас три года назад купленные туфли нашли своего хозяина. Владу они были велики, но он не расстроился, ведь детский организм растет не по дням, а по часам, и скоро они ему будут впору.
Тем временем Глеб продолжал свои изыскания плохо изученных уголков кладовки. Поставив одну табуретку поверх другой, он с риском рухнуть вниз с шаткого основания вскарабкался на них, как циркач, держась руками за дверцы. Кряхтя и психуя, он все что-то переставлял и передвигал – время в кладовых устраивает барахолку.
Наконец Глеб спустился, переводя от волнения дух: он был несколько взвинчен, будто вырвался из базарной толчеи.
–Сейчас я к нему еще ремешок найду, – рассматривая найденный школьный портфель, выдохнул Глеб. – Брат тебе не только одежду в наследство оставил, но и смотри, какой портфель классный! А сколько карандашей и тетрадок?! До конца школы хватит! Лишь бы хорошо учился!
9
В это время за окном все чаще мелькали компании мимо проходивших людей: они направлялись к стадиону, где должно состояться главное вечернее действо сегодняшнего праздника – Дня шахтера.
Пообедав, Глеб и Влад с матерью разбрелись по разным комнатам отдыхать.
–Скоро мы уже пойдем? – обиженно произнес Влад в тишине комнаты, сидя на подоконнике. Он уже битый час жадно следил из окна за происходящим оживлением на улице и с любопытством рассматривал красиво одетых людей.
–Собирайся! – неожиданно донесся из прихожей обнадеживающий голос брата.
–Я уже готов! – выкрикнул Влад. – Только надо взять зонтик, а то там дождь накрапывает.
– Так возьми!
Выйдя из подъезда и раскрыв один зонтик на двоих, братья быстро зашагали по лабиринтам дворов, переступая лужи. А по центральной дороге, куда они сейчас спешили, шла разномастная толпа, змеей сползая вниз с бугра к футбольному полю. Миролюбиво настроенные люди стекались со всех улочек и закоулков, чтобы влиться в эту живую бурлящую реку, в которой можно было легко передвигаться, без толкотни и ругани, и так же с легкостью из нее можно было выйти. Казалось, вот-вот взберется на какую-нибудь возвышенность случайный оратор и красноречиво запоет словами многообещающего лозунга, сложенного в горячем порыве сердца, и приструнит толпу, выстроив ее в ровные ряды – голова к голове. А толпа, как это было всегда – при всех царях и вождях, – возьмет да и поверит ему и себе, и тогда в ликовании взметнутся ввысь тысячи шапок этих людей, готовых на свершения. До чего ж ты скоро падок на веселье, славянский народ, готовый укрощать свой здравый смысл пьяными выдумками и беспросыпным гуляньем!
Когда братья дошли до стадиона, заглянув по пути в парк отдыха, чтобы отыскать там товарища Глеба, на улице стало темно. Дождь то незаметно начинался, то так же без предупреждения прекращался, однако это не мешало честному народу веселиться. Для него на футбольном поле устраивались различные конкурсы, в Доме культуры проходили особенные киносеансы, также публику очень порадовали выступления местного ансамбля песни и пляски, трогательно исполнявшего русские и украинские народные песни. Показательным выступлением отличились и волейболисты, позднее уступившие место команде теннисистов. Ну и конечно же, какое народное гулянье могло обойтись без лазанья за подарками по столбу. Вечерняя же программа мероприятий обещала начаться выступлением популярного вокально-инструментального ансамбля, для которого на стадионе заранее соорудили большую сцену. А ближе к полуночи грандиозный салют станет прекрасным завершением праздника.
Около девяти вечера, казалось, все местные жители и жители близлежащих поселков уже полностью собрались на стадионе. Когда перестала играть фоновая музыка и должна была начаться живая от ВИА, на сцену вышел директор шахты. Он уверенным шагом подошел к микрофону, откашлявшись и извинившись, начал говорить заученную речь. Несмотря на свой высокий статус, он все равно волновался. «Волнуется! – думали люди. – Значит, есть о чем врать!» Но никакие замешательства не могут сбить с толку опытного директора! И вот уже через минуту после неудачного начала окрепшим голосом он продолжает говорить о том, что угольная отрасль сейчас переживает нелегкие времена, о том, что добывать уголь становится все сложнее и опаснее, что из-за недостаточного финансирования не всегда получается вовремя выдавать заработную плату работникам и так далее и так далее. Затронув проблемы современного общества, он также акцентировал внимание на нашей молодежи, на ее далеких от совершенства идеалах и кумирах. Говорил он увлеченно, но долго, чем успел надоесть слушающим. А кем, собственно, был этот директор? Наверно, никто из собравшихся здесь людей этого не знал! Да и никогда славянский народ не ведал, откуда берутся эти вожди пролетариата. И что, вообще, мог знать этот директор? Знал ли он о тех тяжелых часах ночных смен шахтеров? Знал ли о том «черном» настроении мужчин, которое прочно обосновалось в душах, как уголь под землей? А что он мог сказать о современной молодежи, у которой не было больше другого выбора, как идти после окончания школы работать на шахту? Если уголь принадлежал народу, то почему этому народу так тяжело жилось? Мог ли что-нибудь лично или косвенно сделать этот пресыщенный директор для зависящего от угля народа? Конечно, директором было сказано много и верного, и умного, но были ли предприняты попытки для решения проблем? Нет! В общем, главу шахты никто и не слушал, не хотел и не пытался слушать, потому что его обещания повторялись из года в год, но никогда не выполнялись.
После часового монолога, наградив грамотами лучших работников отрасли, выступавший наконец-то закончил. Заскучавший народ только этого и ждал! На сцену вышли музыканты. Ничуть не смущаясь взглядов людей, они бодро начали свое живое выступление. И народ почти сразу отошел от тяжелых речей и продолжил гулять, закончив далеко за полночь. Никто и не помышлял грустить.
День шахтера всегда ассоциировался с началом нового трудового сезона, являлся своего рода стартовой площадкой для перемен. Пересматривались старые приоритеты и появлялись новые, ставились смелые цели с учетом возросших потребностей и возможностей современной жизни. Людям хотелось в это верить.
***
Без особых потрясений минуло три года.
10
– Как так можно, а?! Ты ведь еще только первую неделю в школу ходишь, а уже получил замечание от учителя! – мать теребила в руке дневник Влада. – Вот Глеб сейчас придет! Пусть он займется твоим воспитанием!
– Мам, ну не говори ему, пожалуйста, я так больше не буду!
– Не знаю! Посмотрю еще! – строго заключила мать.
С замиранием сердца Влад слушал, как открывалась входная дверь. По характерному звуку связки ключей он понял, что это пришел брат. Взволнованно Влад взглянул на мать, пытаясь по ее глазам понять, насколько она была сейчас решительно настроена. Однако первое, о чем заговорила мать с Глебом, было не о дневнике, исписанном красной учительской ручкой.
– Ну что, решили, когда едете? – спросила мать Глеба, казалось, более взволнованно, чем когда ругала Влада.
– Решили, что завтра, но я уже сомневаюсь, что мы вообще куда-либо поедем вместе! – раздосадовано сказал Глеб.
– Что опять случилось? – спросила мать, хотя догадывалась, в чем было дело.
– Как он надоел! – говорил Глеб об отце, – он опять в гараже пьет. Прицепился ко мне: это не так, то не так! Я даже и не знаю толком, из-за чего я с ним поругался! Начал цепляться ко всему. И тебе нервы сейчас будет трепать – он идет следом за мной!
– О, Господи! – все пуще расстраивалась мать.
Анастасия Павловна с детьми расположились в напряженной тишине зала. Скованные плохим предчувствием, между собой они разговаривали мало, иногда только поглядывали друг на друга. Они уже знали, чем закончится сегодняшний день – тяжелой ссорой с главой семейства.
Как только Михаил Евгеньевич пришел из гаража, он тут же с порога грубо позвал жену по имени.
– Началось! – отчаянно выдохнула Анастасия Павловна и вышла в прихожую.
– А почему ты меня не встречаешь, а?!
– Ну как же, вот же вышла!
– Нет, – хитро протянул Михаил, – так жены любящих мужей не встречают.
Ну, в общем, понеслось! Уж очень хорошее сегодня было настроение у Михаила Евгеньевича для выяснения отношений с женой, уж так ему хотелось вспомнить наболевшее за двадцать с лишним лет их совместной супружеской жизни. Пусть и не помнит он всех обид за долгую семейную жизнь, как и не помнит уже о предмете нынешней ссоры с женой, но что-то его сейчас неотступно вовлекало в эти бессмысленные споры, отчего он, всегда раздосадованный и задетый за живое обидными словами жены, никогда не в силах был с ней примириться, как не мог примириться и сейчас.
Притаившийся в зале Глеб слушал, как родители обсуждали одно и то же на протяжении вот уже битого часа. Считая каждый недовольный вздох отца, долго раздевавшегося в прихожей, он был почти на грани, чтобы не выйти из себя и не вмешаться, прекратив этот бессмысленный поединок, пока у кого-нибудь из них действительно не сдали нервы и они не сорвали зло друг на друге. И тут, к счастью, отец зашел в кухню, и его вообще не было слышно какое-то время, но лишь самое короткое. Внезапно возникший из тишины нудный голос отца становился грубее, усиливаясь прямо пропорционально ответным эмоциям жены, и вдруг резко оборвался.
– Глеб, он взял нож! – дико закричала мать.
Этот крик пронесся по всему телу Глеба. Для него он послужил сигналом к рывку, как выстрел на старте для бегуна. Но, о Господи, как же тяжело ему было осознавать все происходящее! Откуда такая злость? Откуда вся эта решимость, как будто он уже давно это продумывал! Все как будто не с ним, все как во сне! За что ему сейчас это испытание! Почему Ты позволяешь ему поднимать руку на родного отца, ведь все равно потом заставишь в этом раскаяться и еще больше его полюбить? Почему? Однако Глеб уже не думал о последствиях. Он, как сторожевой пес, сорвавший с горла душившую его цепь, вскочил с места. В глазах на секунду замерло сомнение, но он цинично отбросил его, и следующий за этим решительный миг стал определяющим – «вот, пора, я готов!». Он твердой рукой выкатил из-под дивана самодельный гриф от штанги и вбежал на кухню. Истекли две минуты, когда не было слышно ни криков, ни ора, только шумное дыхание и какие-то обрывки слов, и то все как в бреду. Отец, сбитый с ног, уже сидел на полу в прихожей, опираясь спиной о стену. Его темно-оранжевая футболка, окропленная кровью, сливалась с побагровевшим лицом. Тяжело дыша, он обессиленно стирал ладонями со лба кровь, смешанную с потом. Через какое-то время, словно от стыда, закрыл лицо окровавленными ладонями и жадно набрал воздух в грудь, так и просидел он беспомощно минуть пять, спрятав ото всех свое разбитое лицо. В квартире царила тишина. Анастасия Павловна, Глеб и Влад, переглядываясь, стояли молча рядом с избитым отцом, абсолютно бездействуя и не понимая разницы между чужим и родным. Опомнившись, мать ринулась куда-то и тут же вернулась, но уже не одна, а с бежавшей вслед соседкой Тамарой, которая, зайдя в квартиру, без лишних объяснений поняла, что произошло. Тамара, взрослая дородная женщина, быстро увела Анастасию Павловну с детьми к себе домой, а сама вернулась. Она с порога увидела, как на кухне лицом к входной двери сидел избитый Михаил, подперев голову рукой и спокойно наблюдавший как будто со стороны за происходящим. Встретившись с ней взглядом, он положил руку на стол и поприветствовал соседку. Как потом рассказывала Тамара, в тот момент она не увидела в его глазах злости, той злости, которая обычно появляется после драки, и которой, увидев во взгляде избитого человека, можно испугаться, но она отчетливо разглядела во взгляде Михаила такую обиду, которая надолго поселяется в душе. Она подошла ближе, чтобы помочь ему встать, но он сам спокойно привстал на ноги, прошел чуть-чуть вперед и остановился в раздумье. Не дожидаясь, Тамара взяла его под руку и повела в ванную комнату. Проходя мимо зеркала, Михаил в последний раз осознанно посмотрел на свое побитое лицо, а дальше впал в прострацию, в какую-то дремоту, окутанную белой дымкой и застилавшей глаза пеленой. Он не помнил, что было потом, не помнил, как они вдвоем зашли в ванную, не помнил, как Тамара открыла кран с холодной водой и печально смотрела невидящими глазами на Михаила, который смывал кровь со своего лица. Выслушивая от него какие-то скомканные фразы, она почувствовала, как в ней поднимается женская солидарность. Тамаре было жалко Михаила, но она также понимала, что на его месте могла оказаться и Настя, только избитая своим мужем. И вдруг до чего же сильно ей захотелось вспомнить и свои обиды от своего благоверного, что, поддаваясь неконтролируемым, резко нахлынувшим эмоциям, она не смогла сдержаться, и подступившие к горлу ядовитые слезы так легко полились по щекам и обожгли женское сердце. Память вошью въедается в кожу. Ее не смыть водой, от нее не отмыться полностью, как от грязи. Не так ли давно зажили и ее синяки? Тело многое перенесет, а вот обида остается и дразнит всю жизнь. Огорченная воспоминаниями, Тамара решила больше не разговаривать с Михаилом, тем более что он и сам молчал, предложила лишь сходить с ним в больницу, на что и тут он промолчал, отрицательно покачав головой. Через время, убедившись, что больше она не нужна, Тамара утомленная и расстроенная ушла к себе.