Законы Паркинсона

Дорогой прогресса,

или

По следам Сирила Н. Паркинсона

Сирил Норткот Паркинсон – британский историк и писатель, своей известностью обязанный не столько многочисленным историческим исследованиям, сколько сформулированному им закону, относящемуся к теории управления и получившему его имя. В наиболее общем виде этот закон звучит следующим образом: «Работа занимает столько времени, сколько его отводится на ее выполнение».

Паркинсон родился 30 июля 1909 года в провинциальном английском городке. Родители его принадлежали к артистическим кругам: отец был художником, мать – музыкантшей. Учился он сперва в Кембридже, затем в Королевском колледже в Лондоне, где в 1935 году получил степень доктора философии. Избрав академическую карьеру, Паркинсон преподавал в различных учебных заведениях в Англии, а затем в Малайском университете (1950—1958). Он участвовал во второй мировой войне, будучи офицером генштаба. После войны занялся изучением истории английского военного флота. В ходе своей работы Паркинсон обнаружил данные, которые показались ему весьма примечательными и стали исходным пунктом для его последующего исследования природы и особенностей феномена бюрократии. Он стал автором нескольких работ на эту тему, в число которых входят: «Закон Паркинсона, или Дорогой прогресса» (Parkinson Law: The Pursuit of Progress), 1957, «Свояки и чужаки» (In-laws and Outlaws), 1962, «Закон отсрочки» (The Law of Delay), 1970, «Закон миссис Паркинсон» (Mrs. Parkinson Law), 1968.

Помимо этих произведений, принесших ему известность в широких читательских кругах, Паркинсон написал ряд исторических работ, в том числе «Торговля в восточных морях, 1793—1815 годы» (Trade in the Eastern Seas 1793—1815), 1954, «Эволюция политической мысли» (The Evolution of Political Thought), 1958, «Британская интервенция в Малайе, 1867—1877 годы» (British Intervention in Malaya, 1867—77), 1960. Также он был автором нескольких романов, однако на их долю не выпало и десятой доли того успеха, которого удостоились его сатирико-публицистические произведения.

Обычно жанр последних определяется словосочетанием «социологическая сатира». Однако возможно, что особенно дотошного читателя это определение не устроит. Ведь всякая сатира, собственно, является социологической, поскольку она высмеивает те или иные пороки общества. С другой стороны, отечественный читатель, воспитанный на произведениях Гоголя и Салтыкова-Щедрина, убежден, что сатира должна относиться к области чистой литературы или публицистики. Между тем уже с первых строк «Закона Паркинсона» можно убедиться в том, что в данном случае дело обстоит иначе: в своих эссе Паркинсон разрабатывает основные положения теории управления, которая, несмотря на свою относительную «молодость», бесспорно признается научной дисциплиной. Не случайно на Западе Паркинсон неизменно числится по части социологических наук, тогда как в Советском Союзе его эссе впервые опубликовали в журнале «Иностранная литература» в качестве образца современной памфлетной прозы.

Чтобы разрешить это противоречие, или, скорее, «снять» оное, убедиться в его ложности, нужно совершить экскурс в прошлое английской художественной культуры. В сущности, все дело тут в особенностях национального юмора. Жанрово-стилистическое своеобразие произведений Паркинсона отсылает нас к английской литературной традиции и статусу, который занимают в ней сатира и юмор.

Великобритания – страна с развитой традицией комического. «Английский юмор» – понятие сколь специфическое, столь и расплывчатое. Однако большинство его исследователей, поклонников и критиков сходятся в одном. Английский юмор, прежде всего, эксцентричен, excentrique. Возможно, французы придумали это слово специально для обозначения нрава своих соседей-островитян. Кстати говоря, островное положение Великобритании как нельзя более соответствует этимологии данного слова: латинское ex centrumозначает «находящийся вне (отклоняющийся от) центра». И в самом деле, что может казаться жителю континентальной Европы более периферийным, чем Британские острова – по сути, долгое время бывшие одной из границ цивилизованного мира, за пределами которого лежала «Терра экзотика». Само желание жить на острове могло восприниматься здравомыслящими европейцами-континенталами как нечто в высшей степени экстравагантное, с легким оттенком предосудительности.

Не удивительно, что про обитателей этих островов издавна ходили легенды, рисовавшие их людьми с причудливыми нравами и привычками. Гамлета, принца Датского, его дядя-король отсылает именно в Англию, рассчитывая, вероятно, что там его безумие просто не будет замечено.

При этом следует отметить, что самим словом «юмор» (humour), как обозначением добродушно-насмешливого отношения к чему-либо, мы обязаны именно представителям этой нации. Его первоначальное значение – жидкость, влага, вырабатываемая человеческим организмом (кровь, лимфа, черная и желтая желчь). Отсюда – современное «гуморальный» и устаревшее «гуморы». Но какая же связь между этими двумя значениями?

Сочетание упомянутых выше четырех жидкостей обусловливает темперамент человека, его ментальные и психические качества; по замечанию выдающегося английского драматурга Бена Джонсона, «каждый человек создан из своего юмора». Таким образом, со временем слово «юмор» стало обозначать приблизительно то же, что понятие «темперамент» в психологии. В веках за англичанами закреплялась репутация нации индивидуалистов, экстравагантных личностей, даже сумасшедших. Сами же представители этого народа предпочитали считать себя людьми с «богатым юмором». В английском языке до сих пор существуют выражения good/bad humour(«хороший/плохой юмор»), означающие, соответственно, хорошее или плохое настроение; быть в «хорошем юморе» – бодро и с толикой веселья воспринимать ситуации, которые обычно выводят человека из равновесия. А человек с «хорошим юмором» – это тот, кто от природы добродушен и благожелателен.

Следует сказать, что эволюция этого понятия неразрывно связана с формированием народного характера англичан и их национального самосознания. Англичанин Уильям Темпл в XVIII веке утверждал, что климат его родного острова, свобода и благосостояние его жителей привели к формированию у них ряда положительных качеств, в числе которых находится и юмор: «Бизнес и его спутница Свобода явили на свет своего гениального отпрыска – Истинный Юмор».

Отсюда следуют два вывода. Во-первых, слово «юмор» стало означать некое присущее человеку (преимущественно, если не исключительно, англичанину) свойство характера. Во-вторых, это свойство рассматривалось и утверждалось в качестве естественной черты свободного и процветающего индивидуума, в пику тем, кто ранее считал его некой экстравагантной странностью отдельных неуравновешенных личностей (опять-таки, преимущественно англичан).

Со временем статус юмора все больше утверждается, а понятие «английский юмор» становится общим местом. Сами англичане вскоре пришли к мнению, что их комедии в художественном отношении значительно лучше и античных, и современных французских, поскольку именно их нация является обладателем такого необыкновенного качества, как юмор. Бен Джонсон выделяет две разновидности юмора – естественный, присущий от природы, и усвоенный, состоящий в аффектации какой-либо черты характера. Нужно ли говорить, что именно первый оценивается им как истинный – и свойственный исключительно его нации?

Итак, какие же особенности отличают юмор как национальное достояние англичан? Прежде всего, это его связь со сферой эмпирики, житейского опыта, со столь прославленным английским здравым смыслом. Далее – его свободный и демократический характер, следствие принятого образа жизни и государственного устройства. Кроме того, английский юмор тесно связан с такими сферами жизни, как коммерция и наука, ведь англичане – нация торговцев и ученых. И еще одна черта, достойная упоминания, – тенденция к предельной индивидуализации, к максимальному разнообразию стилей и мнений.

В начале нашего эссе говорилось об эксцентричности английской юмористической традиции. Эксцентричность как отклонение от нормы (центра) – явление вовсе не столь отрицательное, как это кажется с первого взгляда. На самом деле, нет ничего хорошего в обществе, члены которого обладают одинаковым набором интеллектуальных и эмоциональных качеств. Всякий «центризм» – это лабиринт классического типа, у него есть вход, но нет выхода, поскольку в сердцевине его нас ожидает Минотавр. Английский философ Джеймс Милль утверждал, что степень эксцентричности в обществе прямо пропорциональна уровню гениальности, оригинальности, интеллектуальности и нравственности его членов.

Эксцентричность, как неотъемлемое свойство английского юмора, с неизбежностью ведет к его парадоксализации. Ведь парадокс – это формальное выражение отклонения от нормы, общего мнения. Склонность к парадоксам свойственна не только английским «мастерам художественного слова» (к примеру, Уайльду, Шоу, Честертону), но и представителям других сфер деятельности. Так, глава влиятельной философской школы Джордж Мур в ходе рассуждения позволяет себе оперировать высказываниями типа: «Идет дождь, но я так не считаю». Парадоксальным, с общепринятой точки зрения, является и высказывание сэра Исаака Ньютона: «Будем же учиться правильно мыслить – вот основной принцип морали».

В английской традиции особенным является соотношение понятий «юмор» и «сатира». Отечественное литературоведение четко различает эти две формы комического по их назначению, по характеру критики. Английская литература не предлагает подобного разграничения, она делает сатиру скорее собственно жанром, а юмор – его содержательным элементом, своеобразной позицией автора (или его героя), способной делать тот или иной предмет смешным. Шекспировский Фальстаф, персонажи Филдинга и Стерна, мистер Пиквик у Диккенса – это герои, которые обладают уникальным качеством «заряжать» юмором все вокруг себя, не оставляя ни единой лазейки серьезному.

Издавна существовала в Англии и традиция собственно сатирической публицистики. Ее утверждение связано с именами Ричарда Стила и Джозефа Аддисона, основавших в начале XVIII века журнал «Спектейтор» («Зритель», «Наблюдатель»). Именно они впервые стали разрабатывать в Англии жанр эссе – подчеркнуто субъективный по содержанию и непринужденный по форме, приближенный к свободной разговорной речи и склонный к парадоксам. Тематика эссе была весьма разнообразной; в них находили отражение вопросы философии и этики, публицистики и литературной критики, политики и теории образования. Так что Паркинсон, несомненно, является преемником английских писателей и публицистов – и не только по стилю своих произведений, по их острой сатирической направленности, но и по их актуальной, связанной с различными сферами жизни проблематике.

Эти историко-литературоведческие сведения были приведены здесь для того, чтобы очертить пространство традиции, на которую опирался в своем творчестве Сирил Н. Паркинсон. Сам же последний, рассуждая о юморе, говорит, что в его основе лежит контраст между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле; и контраст сей постигается при помощи здравого смысла и чувства меры.

После всего вышесказанного читателя, мы надеемся, уже не будет мучить вопрос, чего больше в «Законе Паркинсона» – сатиры или социологии, лежит ли творческий интерес автора в сфере общественных наук, или же его произведения – не что иное, как псевдонаучные опусы, попытки сокрыть острое жало сатиры под невинной маской научного исследования. В данном случае это просто не представляется существенным.

Теперь же самое время обратиться к предмету исследований Паркинсона.

Само слово «бюрократия» в буквальном переводе означает «власть канцелярии». Существует оно в большинстве европейских языков, однако можно проследить различия в его восприятии, скажем, немцами и англичанами. Первые используют это слово в вполне нейтральном контексте, без какого-либо негативного оттенка значения. В английском же языке (как, впрочем, и в русском) тенденция определять данным словом административные институты осложняется влиянием разговорной речи, в которой оно имеет ярко выраженное негативное значение. В отличие от немца, ни англичанин, ни русский не назовут компетентного, ответственного чиновника «бюрократом». Так особенности мировоззрения находят свое отражение непосредственно в языке: законопослушность немцев стала общим местом. Воспитанное веками почтение к государству и всем его институтам (и никакие революции тут ничего не меняют) стойко выдерживает испытание на прочность. Сильно утрируя, представляется возможным предположить, что немцы – как носители определенного менталитета – не способны поставить под сомнение рациональность и эффективность бюрократической системы. Для них все еще актуальны слова Гегеля о том, что все действительное разумно. (Кстати говоря, сам Гегель считал Пруссию, одну из самых бюрократизированных держав своего времени, вершиной развития Абсолютного Духа.) Впрочем, в социальных науках понятие «бюрократия» не имеет того отрицательного подтекста, который придается этому слову в обиходе.

Само же это явление далеко не ново (и Древний Китай, и Древний Египет имели разветвленную иерархическую чиновничью администрацию, отлаженности работы которой могли бы позавидовать многие современные руководители), однако лишь в последнее время оно стало привлекать внимание не только «литераторов», но и ученых.

Немецкий историк Карл Виттфогель в своем труде «Восточный деспотизм» (1957) описал статус бюрократии в античных государствах. Именно ему принадлежит разделение бюрократии на контролируемую (демократическую) и правящую (авторитарную).

Классическим примером бюрократического государства являлся Древний Китай, где задолго до нашей эры возникла система отбора чиновников для выдвижения их в элитную структуру управления и продвижения внутри нее. Правда, критерии отбора современному администратору покажутся несколько странными: каллиграфические навыки и успешное написание сочинений на заданную тему. Однако, с другой стороны, что еще требовалось от чиновника во все времена, как не умение писать? И потому требование писать красиво и грамотно является вполне логичным. В пользу подобного критерия отбора говорит хотя бы тот факт, что Поднебесная, как известно, просуществовала многие столетия.

Однако все же давайте вернемся в более близкие нам времена. Немецкий философ и ученый-социолог Макс Вебер в начале XX века определил бюрократию как важнейшую черту современного общества. Он проанализировал ее природу, функции и признаки.

Бюрократия есть иерархическая структура, на вершине которой находится руководитель, распределяющий отдельные функции власти между нижестоящими чиновниками; таким образом, образуется цепочка управления. Она функционирует в ограниченной сфере и в своей деятельности следует определенным кодифицированным процедурам. Вебер утверждает: «Бюрократическое управление означает основанное на знании фундаментальное контролирование. Эта черта бюрократической системы делает ее уникальной с точки зрения целесообразности».

Важнейшими признаками бюрократии Вебер считал разделение труда; иерархическую структуру управления; строго определенный статус каждого чиновника; наличие свода правил, которые обеспечивают стандартность и предсказуемость схем деятельности. Современная бюрократия, по Веберу, рациональна, в том числе и потому, что при отборе чиновников основным критерием является их профессиональная компетентность. Кроме того, она обезличена, поскольку нижестоящий выполняет приказ вышестоящего, не вступая с ним в какие-либо межличностные отношения и воспринимая его как носителя определенного должностного статуса.

При этом Вебер особо оговаривает то обстоятельство, что между частной и общественной сферами жизни бюрократа имеется четкое разделение, и в особенности это касается вопросов собственности. Частная собственность какого-либо чиновника должна быть совершенно «нейтральной» по отношению к тем средствам управления, которые находятся в его распоряжении. Наиболее важной характеристикой бюрократии, которая до некоторой степени позволяет объяснить и все остальные, является наличие системы контроля, основанной на целесообразных правилах. Эти правила опираются на конкретные технические знания, и направлены они на достижение максимальной эффективности деятельности.

Представленная Вебером концепция бюрократии воспроизводит ее идеальный тип – то есть, перечисленные им качества могут не соответствовать в полной мере характеристикам ни одной из реально существующих бюрократических систем. Реальные управленческие структуры могут в большей или меньшей степени приближаться к веберовской идеальной бюрократии. Эта концепция бюрократии, тем не менее, стала основой для всех последующих исследований данного явления.

Однако перед лицом глобальной бюрократизации современного общества и появления тоталитарных режимов в ряде восточных и западных государств бюрократия стала представляться не столько эффективным инструментом управления, сколько особой олигархической системой политического господства.

В связи с этим в социологии исследуется процесс превращения бюрократии в отдельный класс, социальный слой, обладающий собственным классовым сознанием и собственной системой ценностей. Роберт Митчелс вывел «железный закон олигархии»: с усложнением структуры бюрократии власть переходит в руки элиты организации, которая осуществляет правление в диктаторской манере. Главной задачей системы становится не управление по законам целесообразности, но сохранение собственной позиции.

Таким образом, бюрократия прекращается из контролируемой, демократической, в правящую, автократическую. Она становится мощной политической силой – по сути, доминирующей группой общества нового типа, которое не является ни капиталистическим, ни социалистическим. Если для Вебера политическое господство бюрократии было проблематичным вопросом, то Митчелсу оно представляется неизбежным результатом процессов, происходящих внутри самой бюрократической системы.

Специалисты в области социологии все чаще выражают тревогу относительно будущего западной демократии. По их мнению, рост бюрократизации государственной администрации и увеличивающееся влияние капиталистических предприятий являются основной угрозой современному парламентскому институту.

Американский философ и критик Джеймс Бернхэм предложил теорию «революции управляющих», согласно которой специалисты-техники, интеллектуалы-гуманитарии и администраторы способны осуществлять не только экономическое, но и политическое руководство государством. При этом само общество приобретает вид пирамиды, где обратная связь ее ступеней, в направлении снизу вверх, сведена до минимума.

Особенное внимание западных исследователей привлекает бюрократия советского образца (впоследствии названная Г.Поповым «административно-командной системой»). Советские социологи, следуя теории ленинизма, исключали тот факт, что бюрократия лежала в самой основе советской системы, в то время как другие марксисты не отрицали, что именно бюрократия, больше чем что-либо другое, определила саму природу этого режима. С их точки зрения, бюрократия была не просто привилегированной группой, а являлась новым эксплуататорским классом. Фактически, при советской системе средства производства являлись не «социалистическими», а «государственными», они не принадлежали обществу, а являлись собственностью государства и тех бюрократов, которые им управляли. Согласно исследованиям последнего времени, именно эти бюрократы (техники, директоры, специалисты, занимавшие ключевые позиции в партии и государственной администрации) эксплуатировали пролетариат и присваивали прибавочную стоимость производимого продукта. Этот новый тип режима, названный бюрократическим коллективизмом, не ограничивался только Советским Союзом, подобные тенденции наблюдались и в фашистских странах, и даже в капиталистических демократических так называемых странах «всеобщего благоденствия».

В рассмотрении феномена бюрократии существует еще один социологический подход – так называемая теория конфликта. Согласно ей, организация является единым целым, но при этом состоит из ряда групп, отличающихся противоположными целями и интересами. В большой организации наблюдается, прежде всего, заинтересованность каждого участника трудового процесса в соблюдении своих узких интересов вопреки более глобальным организационным целям.

Американский социолог Роберт Мертон, в свою очередь, обосновал в своих работах неэффективность и формализм бюрократии. Те качества, которые Вебер считал способствующими ее эффективной деятельности (прежде всего, господство целесообразных правил и жесткий контроль), не только обеспечивают надежность и предсказуемость схем действия бюрократической машины, но и, на самом деле, ведут к ригидности (отсутствию гибкости) и, в конечном итоге, разрушению системы. Формальные аспекты бюрократии начинают играть более значимую роль, нежели достижение принципиальных организационных целей. Согласно Мертону, если отойти от норм идеальной модели и здраво взглянуть на реально существующую систему организации, то можно увидеть, что некоторые характеристики бюрократии (например, строгий контроль за выполнением требований) могут как способствовать, так и препятствовать эффективной деятельности организации.

Всякая крупная социальная структура подвержена двум противоположным тенденциям. Одной из них является агрессивность, характеризующаяся стремлением системы постоянно увеличивать собственные полномочия, власть и номенклатуру. Вторая – это рецессивность, своеобразный «комплекс неполноценности», включающий страх перед какими-либо инновациями и реформами, а также отказ от ответственности, стремление переложить ее на другого. До тех пор, пока обе эти тенденции пребывают в равновесии, не превышая некоторого порога, «точки кипения», систему можно считать относительно нормальной, дееспособной. Как только одна из них получает доминирующий статус, это значит, что бюрократия заработала, начался регресс.

В какой-то степени бюрократическая система является запрограммированной на саморазрушение, которое является неизбежным результатом как первой, так и второй тенденции.

Еще одно противоречие, определяющее функционирование бюрократии, заключается в следующем. Штат чиновников, обслуживающих ту или иную сферу, является достаточно постоянным (это – одно из условий существования и эффективной работы системы), однако «внешние», политические обстоятельства изменяются, что с необходимостью влечет за собой конформизм управленцев. Работа, затраченная на приспособление, все же является работой, и на нее расходуется значительная часть энергии, которая изначально была предназначена для других, собственно административных целей.

Существуют и другие факторы функционального расстройства системы. В их числе – наличие в пространстве деятельности своего рода лакун, областей неопределенности, не охваченных никакими правилами. Вокруг них разгораются ожесточенные споры, возникают конфликты, дезорганизующие собственно управленческую деятельность аппарата.

Почему мы считаем нужным так подробно останавливаться на отдельных моментах современной теории бюрократии? Очевидно, это делается по принципу «негативной дополнительности»: обо всем этом Паркинсон не пишет.

Он подошел к этой проблеме с несколько неожиданной стороны. Его исследование бюрократии, в лучших традициях английской науки (и сатиры), отличается эмпиризмом и привычным каждому англичанину обращением к здравому смыслу. Какова исходная посылка не просвещенного в данной области читателя? Мировое устройство разумно, люди, которые нами управляют, умны, справедливы и вполне соответствуют поставленным перед ними задачам. Какова цель автора этой книги? Доказать, что приведенное выше мнение относится к области ненаучной фантастики.

Закон Паркинсона базируется на идее, что работа постоянно возрастает в объеме до тех пор, пока она не займет все отведенное на нее время. Следствием этой закономерности является тот факт, что количество чиновников постоянно растет, вне зависимости от объема приходящейся на их долю работы. Подобный рост оказывается возможным потому, что на самом деле чиновники множат подчиненных, дабы упрочить свой статус в системе. И тут вступает в действие еще одна закономерность: с ростом числа подчиненных объем работы действительно увеличивается, поскольку одно и то же дело теперь проходит несколько инстанций, ни одну из которых нельзя миновать. Получается заколдованный круг, гегелевская «дурная бесконечность». Выбраться из этого бюрократического лабиринта (а в том, что это действительно лабиринт, сомнений не возникает) можно, лишь руководствуясь здравым смыслом, этой от природы данной человеку нитью Ариадны.