Серые пчелы
И на окно за столом посмотрел. За тюлем на подоконнике увидел ополовиненную бутылку водки и две пустые рюмки. Нахмурился. К столу присмотрелся – на старой льняной скатерти, которую уже раз десять постирать надо было бы, крошки хлебные. Накрыл их широкой ладонью, прижал к столешнице, проверяя: свежие или старые. Вроде старые, высохшие. Колются.
– А что, гости к тебе ходят? – спросил Сергеич, когда дверь на кухню отворилась и вышел из нее хозяин с двумя чашками, над которыми пар поднимался.
– Не! Какие тут гости! – Пашка как дурачок разулыбался, зубы свои неровные показал.
Однако Сергеич его слова мимо ушей пропустил. Перевел взгляд на самодельную печку-голландку под другим окном. Задумался. В печке этой топка была раза в два больше, чем в буржуйке Сергеича. Но служила она только для тепла, еду на этой печке не разогревали и не готовили.
Оглянулся Сергеич на кухонную дверь.
– А где ты чайник кипятишь? – спросил.
– Как где? На кухне! – ответил хозяин, уже усевшись за стол.
Присел и Сергеич напротив Пашки. Придвинул к себе чашку с кофе.
– Так у тебя там, значит, еще одна печка стоит? – спросил, кивнув в сторону кухни, Сергеич.
– А тебе чего? – удивился Пашка. – Ну стоит себе! Тебе мешает?
– Нет, чего она мне мешать будет? – Сергеич пожал плечами. – Я вот все на одной печке делаю: и еду, и тепло в дом! Уголь экономлю.
– Ты на одной, я – на двух! Какая разница! Может, завидуешь? Ты, я вижу, уже на труп свой насмотрелся! – Пашка кивнул на бинокль, который сам же на диван бросил.
– Ага! Я его снегом накрыл.
– Что, ползал туда? – Глаза хозяина дома стали на мгновение круглыми, как пятаки.
– Ага. Что ж мне, каждый день ходить да пялиться на него! А так и мне спокойнее, и ему.
– Ну ты даешь! – Пашка мотнул головой. – Я бы ни в жизнь под пули не полез!
Посмотрел Сергеич в глаза Пашке скептически и ничего на это не сказал. Только вдруг голод ощутил в животе. А потому губы надул недовольно.
– Что-то есть захотелось, – сказал.
Пашка молча баночку с медом с кухни принес – ту самую, что ему Сергеич подарил. А еще принес батон белого хлеба, ложки и нож.
На весу нарезал три ломтя от батона, прямо на скатерть опустил.
Намазал Сергеич меда своего на хлеб Пашкин, откусил.
«Интересно, откуда это у него хлеб взялся?» – подумал.
Вернувшись домой, свечу на столе зажег. Сходил во двор за углем. Заглянул на кухню. Потянул на себя дверцу холодильника. Внутри было пусто и темно, а в дверце на дырчатой полочке для яиц лежала высохшая головку чеснока.
Попробовал себя положительными мыслями отвлечь. Заглянул в тумбу кухонную – там в трехлитровых банках, закрытых пластиковыми крышками, хранились и гречка, и вермишель, и пшенка. Черт его знает, насколько всего этого хватит? Да ведь он и ест не так много, так что хватит пока! Сытым он будет. А вот радости эта еда не приносит! Скучная она!
«Яиц бы где взять!» – размечтался Сергеич.
И стало ему тоскливо до внутреннего холода. Понял он, что уже несколько месяцев яиц куриных не ел.
Вспомнил, сколько раньше живности в их селе было. Да и сам он кур держал. А у соседей кроме кур и гусей две козы и корова в хозяйстве имелись! И когда соседи ближние уезжали, куры еще оставались. Он тогда по просьбе соседей кормил их и яйца себе забирал. Корм они тоже ему оставили – два мешка! А потом сосед вернулся – затишье было, не стреляли. Вернулся на «ниве» с прицепом и с клетками. Посадил кур в клетки и увез. Даже не зашел! Корма с треть мешка осталось. А кормить больше некого.
«Вот бы сейчас глазунью, – подумал Сергеич. – Или три яйца вкрутую…»
Подсыпал угля в буржуйку, чайник сверху поставил.
«Откуда ж это он батон взял? – подумал о Пашке. – А может, у него там кто-то прятался, на кухне? Тот, кто ему батон принес?»
Вспомнил он, как Пашка не сразу его в дом пустил.
«Точно, прятал кого-то! – решил Сергеич. – Того, кто ему и батон, и кофе, и «много чего» принес! Интересно, за какие-такие заслуги?»
Было б в селе электричество, жил бы он сейчас легче и бездумнее, без ненужных переживаний и подозрений! Смотрел бы до сна телевизор. В холодильнике бы кастрюлю с вермишелью готовой держал. А когда бы есть хотел, бросал бы вермишель на сковородку и разбивал бы в нее два яйца!
– Тьфу ты! – выдохнул раздраженно Сергеич. – Дались мне эти яйца!
Но не думать о них у него не получалось. Яйца продолжали его преследовать, как нечто бесценное и одновременно достижимое!
«А чего? – подумал он. – До Светлого три кэмэ, сейчас уже темно, но еще не вечер! Там людей много! И бабка Настасья, которую он знает и у которой кур и живности полный двор! А почему не взять с собой литр меда и не поменять на яйца? Сколько той дороги, тем более, что дорога до Светлого ровная и прямая, с украинских позиций не видная, и от Каруселино за гребнем невысокого холма спрятанная».
Загорелся Сергеич идеей похода в соседнее село, где он с прошлой осени не бывал.
Собрался, обулся-оделся. В сумке – две литровки меда. На руках – рукавицы. Впереди – дорога темная.
13
Страх – штука невидимая, тонкая и разная. Как вирус или бактерия. Его можно и с воздухом вдохнуть, и с водой или водкой случайно выпить, и через уши, через слух заполучить, и уж точно глазами увидеть можно так ярко, что в глазах его отражение останется даже тогда, когда сам страх уже исчезнет.
Мысли о страхе сами возникли у Сергеича, когда он уже с полкилометра по нетронутой в последние месяцы ни ногами, ни колесами дороге прошел. Она, дорога, лежала ровненькая, как под гигантскую линейку Богом проведенная. Слева посадка – голые клены, липы и абрикосовые деревья вперемежку. Перед ней поле, за ней еще одна грунтовка для сельхозтехники, а дальше снова поле, только уже вверх поднимающееся, туда, к Ждановке. Справа небольшой подъем и по гребню возвышенности – ближний горизонт, до которого рукой подать. Дальше, за горизонтом, поля на километров пять тянутся аж до хутора Заячий. Хутор этот уже в «дэнээрии», только вроде как пустой он стоит. Домов там пять или шесть, не больше. Может, поэтому Светлое и живет себе почти так же, как до войны. Ни сепаратистов поблизости нет, ни армии украинской. Поэтому почти никто и не уехал. Ушло несколько мужиков к донецкой братве, чтобы против Украины воевать. А двое – участковый и директор школы – наоборот, в украинскую армию записались. Испугались, наверное, что вырежут их ночью за то, что местной властью считались. Теперь там никакой власти нет, но и тихо! Хотя там и раньше тихо было, так что власть тут ни при чем. Ее что есть, что нет, все одно! Просто народ мирный и на себе и своем хозяйстве, а не на политике сосредоточенный.
Откуда-то издалека, с той стороны, куда он шел, только еще дальше, «бахи» артиллерии донеслись. Но такие далекие, что Сергеич даже шаг не замедлил. Он и так не очень-то быстро шел. Под ноги смотрел – глаза к этой серости привыкшие у него. Черное плюс белое дают серое. Вот так и темень да снег сочетаются и дорогу зимнюю вечернюю видимой делают.
Дорога как раз в этом месте чуток вверх поднималась. Села отсюда не видно. Это когда минут пятнадцать пешего ходу останется, тогда и Светлое впереди вынырнет. Впереди и чуть внизу.
И вдруг пропала из-под глаз его дорога. Под ногами осталась, а из-под глаз пропала. Остановился Сергеич, не понимая, что случилось.
Опустился на корточки, потрогал дорогу руками. Понял, что она белой быть перестала. Легла ладонь на край воронки от взрыва, широкой воронки, шире самой дороги.
Поднялся пчеловод на ноги. Стал воронку обходить, да вдруг споткнулся и едва не упал. Оглянулся. Опять на корточки присел. Увидел мину невзорвавшуюся. Рука сама к ней потянулась и, еще даже не прикоснувшись, ощутил Сергеич сильное излучение холода от лежащего на краю воронки взрывоопасного предмета. И отдернул руку, спрятал ее в карман, туда, где теплее было.
«Может, лучше назад?» – подумал, но ноги уже снова вперед шли. Только теперь внимательнее он на дорогу смотрел. Снова видимой дорога стала. Снежная корка жалобно поскрипывала под подошвами ботинок.
Впереди огоньки села показались.
– Ты посмотри! Ток у них есть! – обрадовался Сергеич. Обрадовался и позавидовал.
Выйдя с дороги на сельскую улицу, с облегчением вздохнул. Теперь только на другой конец села пройти осталось, там баба Настя живет!
Пока шел, лай собак слушал и радовался. У них в Малой Староградовке ни одной живой души не осталось, кроме их двоих с Пашкой. И собак нет, и коты пропали. Мыши да крысы наверняка где-то есть, прячутся, но они ведь сами по себе, как природа. Они что с человеком, что без человека – все равно выживут. Собакам или котам без человека трудно. А козам, свиньям и курам вообще невозможно!
Остановился Сергеич на пороге перед дверью. Постучал три раза.
– Сейчас, сейчас! – услышал знакомый голос.
– Ой, Сереженька! – воскликнула старушка, открыв двери. – Живой!!! Ну заходи, заходи быстрей!
Баба Настя с прошлого года, с осени, не изменилась. Лицо круглое, маленькое. Ростом метр шестьдесят, не больше. Одета так, что не поймешь: мужик или баба. Снизу штаны теплые, сверху короткий сарафан зеленый, а поверх него синяя кофта на больших пуговицах.
Разулся Сергеич. Прошли в комнату.
– Я тебе меду принес, – выложил на трюмо зеркальное Сергеич из сумки две литровых банки. – А у тебя хотел яйцами разжиться. У нас там голодно, в селе…
– Ты посиди пока, отдохни, а я поесть разогрею!
Опустился Сергеич в кресло с лакированными деревянными подлокотниками. Прямо в куртке, посчитав, что рано еще раздеваться. Уселся и от внезапно нахлынувшей на него, словно нагнавшей его в дороге, усталости задремал.
И уже в дреме своей почувствовал, как согревается, как оттаивает от мороза кожа щек, как кончики пальцев словно от укусов пчелиных ноют, а все потому, что осмелевшая от тепла кровь ринулась с новой силой по сосудам и венам, восстанавливая нарушенное холодом отопление тела.
Только-только дрема в сон дрожащий, легкий перешла, услышал он во сне голос Виталины. «Иди обедать!» – звала она его из кухни. В кухне уютнее, особенно весной или летом. Окно из кухни в сад смотрит, а не на бурую, покрытую угольными пятнами землю двора.
Зашел он во сне в кухню – ну точно так, как входил не раз по ее зову, когда жили они вместе. В воздухе аромат борща, сильный и сочный.
«Ну, оцени!» – предложила Виталина, кивая на столик, где миска борща красного стояла, а на его поверхности – как он несколько раз требовал, просил, но не получал, а тут получил! – плавали несколько пельмешков. Сваренные, потом обжаренные на сковороде в подсолнечном масле до корочки хрустящей, а потом в борщ кинутые.
Сел он во сне за стол так же легко и самодовольно, как в жизни садился. Посмотрел одобрительно на беременный живот Виталины. Месяца еще полтора оставалось до рождения дочери. Вернул взгляд на пельмешки. Съел их один за другим. Потом уже за сам борщ принялся.
«Так ты подумала? Согласна?» – спросил он с набитым ртом.
«Нет, не согласна! Пусть будет Анжелика! – твердо заявила она. – Мне твои Светы и Маши не нравятся! Скучные имена, как у кондукторов в трамвае!»
«У нас нет ни трамваев, ни кондукторов! – начал сердиться во сне Сергеич так, как раньше наяву сердился. – Может, у вас там в Виннице такие имена простушкам дают, а у нас тут по-другому принято. А назовешь Анжеликой – засмеют, задразнят!»
«Задразнят – тогда уедем отсюда!» – отрезала Виталина и унесла свой живот в комнату, где диван и кровать, и стол большой.
Доедал он борщ без энтузиазма.
«Ничего, – думал, – без меня они ее не зарегистрируют!»
И вдруг, когда во сне борщ в тарелке кончился, снова яркий аромат борща рядом с его носом зазвучал. Открыл глаза, увидел, как баба Настасья кастрюлю мимо него к столу пронесла.
– Ты садись уже! Налила я тебе! – голос ее старческий, но сладкий, прозвучал.
Стряхнул Сергеич с себя сон, на ноги встал. Куртку сбросил и на кресле оставил. За стол уселся. Борща густого миска перед ним. Только пельмешков нет. Но ведь он и не ждал их. Это так, прихоть у него была, в которой он хотел прошлое с настоящим соединить. С детства он пельмени очень любил, а борщ полюбил после свадьбы. А теперь уже все в прошлом лежало, в памяти да в фотографиях. Память – она дряхлеет, а вот фотографии остаются. И лежат себе в выпускном, дембельском, свадебном альбомах. Лежат себе в шкафу и каши не просят.
Жадный взгляд его от борща вверх поднялся, на потолок. На лампочку. Облизнулся Сергеич. Старушка подумала, что на борщ, а самому гостю не сразу и понятно стало: на что это он облизнулся? Захватил ложку борща. Борщ горячий. В глазах слезы выступили.
– Ты чего? – испугалась баба Настя. – Может, с женой твоей что?
– Нет, – Сергеич головой мотнул. Тыльной стороной ладони слезы утер и вторую ложку борща в рот отправил.
– Хорошо вы живете! – выдавил из себя. – А у нас уже три года света нет.
– Что, так и не починили? – всплеснула маленькими ладошками старушка.
– Не починили, – подтвердил Сергеич и вздохнул. – Сказали, что оно того не стоит! Двое нас там осталось. Да и еще на разных улицах живем. Вот если б хотя бы с десяток людей вернулся!
– Но у вас больно близко к пушкам! У нас-то что до русских километров восемь, что до украинцев километров пять. Мы почти посередке. Вон там дальше, возле Гнутовки, где земля наша серая снова сходится, там всего-ничего от одних до других. Там что ни день, то бах да бах.
– Да не так у нас и близко к пушкам! – не согласился Сергеич. – За три года только в церковь и попали. Ну еще в пару хозяйств, в контору колхозную. А дома почти все целые стоят. Баптисты иногда приезжают, помощь возят! Жаль, что нельзя через них пенсию получать! Так и сижу без денег… Хотя что с ними делать, если привезут? Хрен его знает! А у вас как с пенсией?
– Хорошо у нас, – закивала баба Настя. – Степа, сын почтальонши, ну, знаешь, у которого одна нога короче, у них кум в Торецке. Он у нас карточки с этими «пенькодами» собирает, куму передает, а тот денежку у себя в Торецке из банкоматов снимает, а потом каждый в заклеенном конверте пенсию вместе с карточкой назад получает. Ну, конечно, не всю, это ж труд, надо оплачивать.
– А что, с моей он тоже может снять? – оживился Сергеич.
– А ты переоформляться ездил?
– Куда?
– Ну в Украину? Чтоб отметили, что ты в серой зоне остался?
– Нет.
– Сначала переоформиться надо. Без этого не дадут.
Сергеич вздохнул тяжело. Помолчал.
– Ну она ж не пропадет, – сказал негромко, сам себя успокаивая.
Поднял взгляд на хозяйку. Про цель своего прихода вспомнил.
– Ты бы мне яиц… – начал было просьбу высказывать Сергеич, но стук в двери оборвал его.
Оба они на стук оглянулись. Пошла старушка открывать.
– Ты спроси, кто это! – крикнул ей в спину гость.
Но она просто отомкнула двери, и тут же в теплый воздух дома детские голоса ворвались.
– Бабушка Настя, это не Дед Мороз к тебе по ошибке зашел? – прозвенел голосок мальчишки лет четырех-пяти.
– Нет, что вы! Какой Дед Мороз! – удивилась хозяйка дома. – Серёдка февраля на дворе!
– Так он же в Новый год не пришел! А обещал! – сказала девочка.
– Ну какой тут Дед Мороз?! – отмахнулась баба Настя. – Да сами посмотрите!
В комнату вместе с бабой Настей зашли двое мальчишек и девчонка, дошкольники.
– Вот, видите! – показала она на Сергеича.
– Ага, – сказал один мальчик. – Не он! Тот моложе был!
– Дед Мороз – и меня моложе? – усмехнулся Сергеич и решил подшутить, посмеяться с ребятней. – Где же вы молодого Деда Мороза видели?
– В декабре он был, – ответила за всех девчонка в розовой куртке размера на два больше, чем надо. – Он нам игрушки привозил и обещал на Новый год конфет!
– Да, молодой был! – поддержал темноглазый мальчик в черном пальто и лыжной шапочке. – У него еще автомат был и сережка в ухе!
– Автомат у Деда Мороза? – разулыбался Сергеич. – Может, он еще и в военной форме приходил?
– Да, в форме! – девочка кивнула. – Во время войны все в военной форме и с автоматом ходят. Он сказал, что у него своих детей двое, но он нам все равно много конфет принесет. От себя и от них в подарок!
Замолчал Сергеич. Как-то не по себе ему стало. Вспомнил он рюкзак с конфетами, который домой с поля притащил. Вспомнил убитого и золотую сережку в его ухе.
– Ну, может, принесет еще, – посмотрел на деток по-другому, как-то ласковее. – Может, через блокпост не пропустили! Мало ли?
Дети, погрустнев, выпятились в коридор. Ушли.
– Я тебе яиц дам! – сказала хозяйка, жалостливо глянув на гостя. – Может, еще чего?
– А что у тебя есть?
– Тушенку волонтеры привозили свиную. Могу пару баночек… Огурцы свои есть соленые. Только ж тебе нести тяжело будет!
– Донесу! – заверил ее Сергеич. – Тропинку я уже протоптал. Назад идти будет легче! Домой все-таки!
14
«Если съедать по яйцу через день, то хватит этих двадцати яиц от бабы Насти почти на полтора месяца», – думал Сергеич, следя за сковородкой, что на верхнем круге буржуйки вермишель грела.
Зашипела вермишель. Улыбнулся Сергеич. Взял бережно яйцо, ударил ножом, и раскололось оно. Вылил в вермишель. Принялся деревянной ложкой белок, желток и горячую вермишель перемешивать.
Минут через пять при дрожащем огоньке церковной свечи таяла уже она на языке – горячая и вкусная яичная вермишель. А место сковородки на чугунном круге буржуйки чайник занял. За окном темень. В ушах – успокаивающее тиканье будильника.
Это время тикает. Скоро март, скоро зима на попятную пойдет. Лужи, оставшиеся от снега, на солнце заблестят. И полетят первые пчелы на разведку, хотя зелень только-только проклюнется и начнет оплетать собой черную, просыпающуюся от холода землю, чтобы согреть и украсить. Полетят они после зимы недалеко, для зарядки, для того, чтобы ориентиры свои освежить. Но ульи уже на солнце стоять будут и прогреваться начнут, выгоняя изнутри зимнюю сырость.
Наполнится воздух жужжанием сладким и приятным, близким и мирным, которое уменьшает мир человека, любящего пчел, уютным и домашним делает. И тогда уже не так важно, что где-то стреляют, – ко всему привыкнуть можно! Важно, что весна, что природа наполняется жизнью, ее звуками, ее запахами, ее крыльями и крылышками.
А к концу марта, когда пчелы окончательно от зимы отойдут и улья задрожат постоянной, бесконечной живой дрожью, составит Сергеич их кроваткой: два в ширину, три в длину, накроет тонким матрацом с соломой, оденется потеплее – ночи ведь еще холодные в конце марта, и проспит на ульях несколько ночей подряд. Это ему лучше любого лекарства! Лучше витаминов! Это как особым человеческим электричеством зарядиться. Тем электричеством, которое не лампочки, а взгляд в человеке зажигает, да так зажигает, что он дальше обычного видит.
А за чаем мысли Сергеича к сегодняшнему походу в Светлое вернулись. К детям, которые к бабе Насте ворвались, чтобы проверить: не пришел ли к ней по ошибке тот Дед Мороз с серьгой в ухе, который к ним прийти обещал. Дед Мороз с серьгой в ухе и с конфетами.
Достал Сергеич из рюкзака, что в углу комнаты стоял, пригоршню конфет, на столешницу высыпал. «Красный мак» развернул, в рот сунул и чаем запил. Есть вещи, которые с годами не меняются, и это ему нравилось. Вот и вкус этой конфеты за все годы его жизни не изменился. И обертка такая же. Захотелось еще одну съесть, но тут детишки вспомнились: двое мальчишек и девчонка. «Что ж это, получается, что я их конфеты ем?» – подумал пчеловод.
И тут его испуг пронял: убитый с серьгой в ухе под снегом лежит и больше ему спать не мешает, но ведь рюкзак его тут! В углу комнаты лежит. И даже если он его на двор вынесет, все равно он «тут» будет. И если б эти конфеты ничейными были, как грибы в лесу, то пускай себе лежат и его к чаю радуют. Но ведь не ничейные они! Ясно теперь было Сергеичу, кому убитый конфеты нес. Нес, да не донес. А теперь выходит, что присвоил их Сергеич, у детей забрал и сам, как дитя, им радуется.
Прошелся Сергеич нервно по комнате. У буржуйки остановился – тут теплее всего было. И чтобы тепла на ночь хватило, высыпал он в нее еще полведра угля. Вздохнул, предчувствуя, что мысли о мертвеце, под снегом лежащем, снова спать не дадут.
И тут охватила его странная дрожь, а вместе с ней упрямство решительное он в себе ощутил. Понял он, что сейчас опять в Светлое пойдет. Пусть за окном темно и холодно, но тропинку он себе протоптал, с нее уже не собьется. Да и пойдет туда налегке – только рюкзак на спине, а в руках пусто!
Оделся-обулся, шапку-ушанку натянул, лапы ее под подбородком на бантик узлом завязал. Церковную свечку, что на столе стояла, пальцами затушил – чего ей зря гореть?
Шел по своим недавним следам. Легко ему шагалось. Словно беду свою прочь, подальше от дома уносил. И чем ближе к Светлому подходил, хоть и не видел еще села с его горящими окошками, тем светлее и тише на душе становилось. И показалось ему, что идет он по огромной церкви к далекому алтарю. В церкви ведь все на шепот молитвенный или молчание переходят, там только батюшка право громкого голоса имеет. Вот и он на ходу словно бы шепотом мыслил и воображал. В церкви и пахнет приятно, да и придумана она так, чтобы все, что там рождается – и запахи елейные, и шепоты молитвенные, и ощущения соприкосновения с вечностью, которая каждого после жизни земной ждет, – все это там и остается, за толстыми стенами, за вратами железными, под куполами высокими. Это для того, чтобы человек все время туда за этими мгновениями чудными возвращался.
Впереди огоньки Светлого появились. Остановился на мгновение Сергеич. Ощутил вес рюкзака на спине. Потер рукавицами щеки, стирая с них «налипший» за дорогу морозец.
– Ты чего это опять? – удивилась баба Настя, дверь ему открыв. Из-за ее спины знакомый шум донесся. – Забыл что?
– Я это, отдать забыл! – Сергеич посмотрел на хозяйку дома так, словно она должна была его и без слов понять. – К тебе детишки заходили, когда я борщ ел! Это ж соседские?
– Ну да, Валины!
– А ты скажи, где они живут! Я им гостинцы принес!
– Ну ты и дурень, – развела руками баба Настя. – Не мог завтра прийти? Чего тебя назад по темноте понесло?
– Ну я… – попробовал было объяснить Сергеич, да в мыслях потерялся. – Сам не знаю. Хорошо у вас, свет в окнах! Электричество. И вон телевизор у тебя работает! – он узнал, наконец, шум, из-за спины хозяйки дома до его ушей долетавший.
– Так ты что, по телевизору соскучился? Ой, бедняжечка, – закачала она горестно головой. Ему даже показалось, что в глазах у старушки слезы сочувствия блеснули. – Это ж ты три года без телевизора! Батюшки! Какая мука-то! Да заходи быстрей, заходи! – заторопила она его.
– Нет, давай сначала я детям конфеты отнесу, а потом уже зайду! – проговорил он мягко.
– Справа по улице второй дом. Там у калитки на заборе деревянная звезда прибита – у них дед в войну с фашистами погиб. Она раньше красной была, а теперь серая, как забор.
Прошел Сергеич по правой стороне улицу до деревянной звезды у калитки. Во двор вошел. В двери стукнул.
– Кто там? – женский голос изнутри дома отозвался.
– Это Сергеич, из Малой Староградовки. Подарок детишкам принес!
Впустила его женщина Валя, а когда он разуваться в коридоре начал, остановила. Прямо в комнату провела. Там шумно-громко. Тоже телевизор включен и на экране кто-то с кем-то ругается. Но как-то звонко очень, почти весело.
Замер Сергеич, взглядом к экрану прильнув. В руках рюкзак, с дивана на него мальчишки в теплых байковых пижамах и девчонка в синих колготках и кофте зеленой смотрят удивленно. Он им интереснее телевизора показался.
– Че это они там? – отмер наконец Сергеич и, кивнув на телевизор, у хозяйки спросил.
– Да это Москва! Про Украину спорят! – спокойно ответила она. – Так что там у вас для детишек?
– А! – очнулся Сергеич. – Вот вам, от Деда Мороза! С опозданием…
Протянул рюкзак женщине. Она его к столу, укрытому белой кружевной скатертью, поднесла. Пакеты с конфетами достала. Детишки подбежали.
– Это от того Деда Мороза, у которого сережка в ухе? – девчонка спросила.
– Ага, от него, – кивнул Сергеич. – Он извинялся. Сам не смог. Приболел.
– Лучше позже, чем никогда! – проговорила женщина Валя.
Протянула гостю пустой рюкзак.
– Не надо, оставьте! Может, пригодится!
– Так, а что надо сказать за подарки? – оглянулась она на детишек.
– Спасибо! Спасибо! Спасибо ему передайте! – наперебой затараторили детишки в три голоса.
– Передам, передам, когда увижу, – ответил Сергеич. – Ну, пойду я! Пора мне!
– Что, назад в Малую Староградовку пойдете? – Голос хозяйки ее внезапное волнение выдал. – Ой, как же вы там живете? Ни магазина, ни почты… Нет, нельзя так! Вы подождите! Я быстро!