Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей

Исполнительный комитет

Имперская система власти представляла собой многоступенчатую иерархию. В Киеве, как и в других городах, существовало самоуправление – городская дума, состоявшая из избранных гласных (депутатов), и ее исполнительный орган, городская управа. Выше думы стояли представители имперской администрации: киевский губернатор, над ним – Киевский, Подольский и Волынский генерал-губернатор. Многие решения городской думы требовали утверждения административной властью. В таком случае городской голова, он же председатель думы, направлял ходатайство об утверждении решения губернатору; тот, если требовалось – генерал-губернатору; лишь последний имел право пересылать ходатайство в Петербург, в надлежащее министерство; наконец, особо важные вопросы министр подавал на Высочайшее утверждение. Затем бумага «спускалась» в обратном порядке. Если одну из высших инстанций что-то не устраивало, или требовалось разъяснение, то переписка соответственно затягивалась. Утверждение даже простого решения думы, скажем, о переименовании улицы в городе, могло занять несколько месяцев32.

Революция, по определению, ломает старые механизмы власти, но никогда не делается по плану. Поэтому новые властные структуры возникают в той или иной мере спонтанно, а представители прежних если и остаются на сцене, то часто не поспевают за событиями. Киев марта 1917 года не стал исключением.

Новый орган власти был сформирован из небольшого числа гласных думы, а в большей мере – представителей различных партий и городских общественных, культурных, национальных организаций.

Центром городской власти в Киеве на первом этапе оказалась городская дума, но «в большей мере думское здание, чем личный состав Городской управы или гласных», согласно Гольденвейзеру. Вечером 1 (14) марта в зале думы, под председательством городского головы Федора Бурчака, состоялось заседание некоего «общественного комитета», на котором было принято воззвание с оповещением о петроградских событиях и призывом к киевлянам сохранять спокойствие33. Однако деятельность этого комитета не получила развития. Новообразованную организацию назвали «Совет объединенных общественных организаций города Киева». Этот Совет сразу же оказался слишком громоздким, и из его состава был выделен Исполнительный комитет, который и стал фактической властью в городе34. В первый состав Исполнительного комитета вошли представители:

городской думы (Николай Страдомский, Дмитрий Григорович-Барский);

Киевской губернской земской управы (Михаил Суковкин);

комитета Юго-Западного фронта Всероссийского Земского союза (Сергей Шликевич);

комитета Юго-Западного фронта Всероссийского союза городов (барон Федор Штейнгель);

областного Военно-промышленного комитета (Иван Черныш);

Совета рабочих депутатов (Алексей Доротов, Илья Алексеев, Яков Цедербаум, Константин Паламарчук);

кооперативных организаций Киева (Дмитрий Колиух);

коалиционного комитета высших учебных заведений (Григорий Гуревич);

украинских организаций (Андрей Никовский);

еврейских организаций (Илья Фрумин);

польских организаций (Станислав Зелинский);

кооптированный член Комитета полковник Константин Оберучев35.

Первое заседание комитета, в составе семнадцати человек (вышеперечисленные 16 и городской голова Федор Бурчак), открылось 4 (17) марта в 11:30 утра. Первым вопросом в повестке дня значилось избрание президиума. По результатам баллотировки избранными оказались:

в председатели – Страдомский (13 голосов);

в товарищи председателя – Григорович-Барский (16 голосов) и Доротов (15 голосов);

в казначеи – Зелинский (14 голосов);

в секретари – Никовский (14 голосов) и Фрумин (14 голосов).

Городскому голове Бурчаку было предложено войти в состав комитета ex officio[3]. С другой стороны, все члены комитета автоматически стали гласными городской думы. Так доктор Илья Фрумин стал первым в истории Киева евреем – гласным думы36 (до революции евреи могли быть гласными лишь в городах черты оседлости, в число которых Киев, за исключением двух участков, не входил). Роль городской думы в первые месяцы значительно уменьшилась, но дума продолжала существовать параллельно с Исполнительным комитетом. (На заседании 3 (16) марта дума постановила ассигновать 10 тыс. рублей на организационные расходы Совета объединенных общественных организаций37.) Будучи товарищем городского головы, председатель комитета Страдомский иногда председательствовал и на заседаниях думы38.

Доктор Николай Страдомский (известный общественный деятель, бывший в свое время кандидатом в депутаты Государственной думы), как и подобает председателю, не имел своей политической позиции, концентрируясь на технической работе и, насколько это было возможно, на сглаживании разногласий. Товарищей (заместителей) председателя нельзя было назвать аполитичными. Дмитрий Григорович-Барский, адвокат (получивший известность как один из защитников Бейлиса на знаменитом процессе 1913 года), был лидером киевских кадетов. «Наиболее дельный человек» в комитете, по оценке Гольденвейзера (видимо, недаром за него проголосовали 16 из 17 членов комитета), он, однако, не пользовался доверием левого большинства. Алексей Доротов, представитель рабочих, до революции работавший наборщиком, был меньшевиком, ярым врагом большевиков и проукраинских сил – и «всеобщим любимцем в Комитете»39.

8 (21) марта в состав комитета вошел капитан Леонид Карум – муж сестры Михаила Булгакова и прообраз капитана Тальберга, не самого симпатичного героя «Белой гвардии». Вспомним:

В марте 1917 года Тальберг был первый – поймите, первый, – кто пришел в военное училище с широченной красной повязкой на рукаве40.

Леонид Карум (1888–1968)

Настоящий Карум преподавал юриспруденцию в Константиновском военном училище. Согласно его собственному рассказу, он принял участие в организации новой власти в городе благодаря стечению обстоятельств:

6-го марта к нам в дежурную комнату, где во время перерыва в занятиях собрались почти все строевые офицеры, вошел Начальник Училища и сообщил нам, что из Штаба Округа получено уведомление, что в Штабе Округа состоятся выборы 2 представителей гарнизона в исполнительный комитет общественных организаций, и что нашему училищу предлагается выслать на выборы своего представителя.

За два дня до того в училище случился инцидент. На вечерней перекличке юнкера, как было заведено, пропели молитву, но после этого отказались петь царский гимн. Карум, который был в тот момент дежурным по училищу, приказал им разойтись, но юнкера начали митинговать. Карум не стал звать начальство, угрожать применить силу, а спокойно поговорил с митингующими, напомнил им о необходимости сохранять дисциплину… и те, еще немного поговорив, отправились спать.

Теперь офицеры вспомнили о том, как Карум справился с потенциально опасной ситуацией, и его очень быстро выбрали представителем от училища. В этом качестве он на следующий день явился в штаб округа, где должны были состояться выборы в Исполнительный комитет. Присутствовало около 100 человек, и никто не знал друг друга.

Один офицер проявил инициативу, выделяясь из среды своим знанием процедуры избрания.

Его фамилия была Лепарский.

Ему было около 40 лет, проседь уже украшала его бородку и волосы на голове, но по чину он был лишь всего поручик.

Нам было ясно, что он из запаса.

Мы быстро избрали его Председателем.

Лепарский сказал речь о том, что наше собрание не должно пройти бесследно, и мы не только должны избрать 2 представителей в Исполнительный комитет, но и создать офицерский комитет, который войдет в число руководящих учреждений города.

Собрание продолжалось весь день, с утра. Лишь после восьми вечера приступили к голосованию. В Исполнительный комитет были избраны сам Карум, получивший 62 голоса «за», и Александр Лепарский, получивший 57 голосов. Последний был социал-демократом, меньшевиком41.

Через некоторое время Карум стал третьим товарищем председателя Исполнительного комитета; на заседании 30 марта (12 апреля), в отсутствие Страдомского, он председательствовал42.

Второе заседание Исполнительного комитета состоялось в тот же день, что и первое, 4 (17) марта, в 6:30 вечера. Прежде всего, было решено известить о создании комитета председателя Совета министров (князя Георгия Львова) и министра юстиции (Александра Керенского), установив тем самым отношения с Временным правительством. Далее комитет перешел к практическим вопросам – в частности, о создании в Киеве милиции – а также принял решение кооптировать в Совет объединенных общественных организаций новых представителей (от Киевского общественного собрания, Университета Св. Владимира, Политехнического института, Киевских высших женских курсов и т. д.). На третьем заседании, 5 (18) марта, в числе прочих было дано поручение Илье Фрумину «составить воззвание к населению, призвать его к спокойствию и уверенности в прочности нового строя и доверия к действиям Исполнительного Комитета»43. Воззвание это было на следующий же день опубликовано в газетах. «Граждане! Ликвидация старого строя свершилась быстро и бесповоротно», – начиналось оно. «Организуйтесь, граждане, посылайте представителей в Совет Объединенных Общественных Организаций, приступайте к мирному труду. Будьте спокойны, тверды, мужественны. Верьте в светлое будущее Родины», – гласили заключительные фразы44.

В марте Исполнительный комитет заседал почти ежедневно, а в некоторые дни – по два раза. Позднее заседания стали проводиться по три раза в неделю, обычно с часа до пяти часов дня; в остальные дни собирался президиум комитета. «Прения по каждому вопросу, – вспоминал Гольденвейзер, который стал членом комитета в конце апреля, – как водится на русских заседаниях, затягивались бесконечно и повестка никогда не бывала исчерпана к концу заседания. Она переходила, разбухая и удлиняясь, с одного заседания на другое…»45. Первый месяц комитет заседал в Дворянском доме на Думской площади (сейчас на этом месте Дом профсоюзов), а в начале апреля переехал в Мариинский дворец46.

В некоторых заседаниях комитета принимал участие историк литературы, критик, будущий вице-президент Украинской академии наук Сергей Ефремов47; как минимум однажды он исполнял обязанности секретаря48. По воспоминаниям Карума, «в исполкоме он был в тени и выступал мало», но самому Каруму хорошо запомнился…

Для меня самым странным был Ефремов. Он был представителем украинских социалистов-революционеров [на самом деле он был членом Украинской демократической партии. – С. М.]. У меня в голове всегда ассоциировался социалист-революционер с террористом. Я был под впечатлением рассказов Савинкова и романа Леонида Андреева «Сашка Жигулев».

На Ефремова я первое время смотрел с ужасом, просто боялся сидеть с ним рядом, дума[я], что он вдруг выхватит револьвер и начнет палить по всем присутствующим.

Потом, оказалось, он был очень мирным и простым человеком49.

Сергей Ефремов (1876–1939)

С 16 (29) марта 1917 года самая старая киевская газета – «Киевские губернские ведомости» – стала выходить под названием «Известия Исполнительного комитета Киевского совета объединенных общественных организаций». Это изменение, впрочем, оказалось временным.

Комиссары и аресты

Комиссар – слово, однокоренное со словом комитет. В нашей памяти комиссары обычно ассоциируются с большевиками, но изобрели их отнюдь не большевики. Слово само по себе означает «уполномоченный», «представитель центра». В Российской империи земские комиссары существовали при Петре I, а после падения империи появилась должность губернского комиссара Временного правительства. Распоряжением князя Львова все губернаторы отстранялись от должностей, а управление каждой из губерний принимал председатель губернской земской управы (исполнительного органа местного самоуправления, аналогичного городской управе), который и становился губернским комиссаром.

В Киеве телеграмма Львова об отстранении губернатора была получена 6 (19) марта около 11 часов утра. Граф Игнатьев собрал своих подчиненных в 2 часа дня в доме губернатора, куда был приглашен и председатель земской управы Михаил Суковкин (уроженец Санкт-Петербурга, выпускник Александровского лицея). Игнатьев прочитал присутствующим телеграмму председателя Совета министров и сообщил о передаче управления губернией вновь назначенному комиссару, Суковкину50. «Многотысячная толпа при известии о моем назначении выразила мне громкими кликами свое доверие», – без излишней скромности сообщил новый высший чин губернии в своем кратком воззвании, опубликованном на следующий день. Свои будущие распоряжения он обещал согласовывать с постановлениями Исполнительного комитета и Совета общественных организаций, в которые, как и городской голова, он входил по должности51. (Исполнительный комитет постановил назначить Суковкина «комиссаром при киевском губернаторе» еще 4 (17) марта, на первом же своем заседании52 – так что в данном случае распоряжение из Петрограда совпало с решением киевской местной власти.)

Первый состав Временного правительства, март 1917

По состоянию на конец марта комиссаров в Киеве было восемь:

по губернии (Михаил Суковкин);

военный (Константин Оберучев);

судебных учреждений (Дмитрий Григорович-Барский);

почты, телеграфа и дел печати (Сергей Ефремов);

собраний и помещений (Николай Порш);

продовольствия (Иван Черныш);

труда (Александр Спицын);

при духовном ведомстве (отец Федор Поспеловский)53.

Константин Оберучев (1864–1929)

Военным комиссаром Киевского военного округа был назначен полковник Константин Оберучев. На заседании городской думы 7 (20) марта он сделал экстренное заявление. За несколько дней до этого должен был быть приведен в исполнение смертный приговор над двумя осужденными; лишь то, что Оберучев случайно об этом узнал, позволило ему вмешаться и обеспечить отмену исполнения приговора. Новый комиссар предложил городской думе обратиться к Временному правительству с просьбой об издании закона об отмене смертной казни в России навсегда; дума встретила эту инициативу бурными аплодисментами54. Действительно, 12 (25) марта Временное правительство приняло постановление об отмене смертной казни55, однако летом казнь на фронте за ряд воинских преступлений была восстановлена. 29 апреля (12 мая) генерал Ходорович ушел в отставку, и полковник Оберучев принял должность командующего военным округом56.

Реформа военной власти в Киеве ознаменовалась первым или одним из первых эпизодов, когда Исполнительный комитет поступил исходя не столько из закона, сколько из своего рода революционной целесообразности – причем, по всей видимости, пойдя на поводу у толпы.

6 (19) марта на Думской площади состоялся большой солдатский митинг и шествие.

В полном порядке воинские части одна за другой проходили между выстроившейся по обеим сторонам шпалерами публики. Море непокрытых голов.

В воздухе мелькают шапки и переливается могучее «ура» тысяч голосов.

– Спасибо, товарищи-солдаты!

– Спасибо, г. г. офицеры!

– Да здравствует свободный – русский народ!

– Да здравствует русская армия!

<…> Впереди отдельных частей в надежных руках знаменоносцев развевается красное знамя Свободы. <…> Толпа все растет. Солдаты некоторых продефилировавших частей присоединяются к толпе. Останавливаются трамваи. Скоро и трамваи как внутри, так и на крышах переполняются народом…

– восторженно сообщал газетный корреспондент. С балкона думы собравшихся приветствовали представители Исполнительного комитета. Солдаты и народ восторгались их словам. Когда же на балкон вышел член комитета барон Штейнгель, в толпе воцарилась тишина…

«[Штейнгель] заявляет: “Сейчас сделано постановление об аресте генерала Мёдера”… Клики “ура” и шумные аплодисменты покрывают это известие. “Браво”, да здравствует исполнительный комитет, – раздается с различных углов собравшихся». Тут же Штейнгель объявил и об аресте Афнера, старшего адъютанта Мёдера, что вновь вызвало восторженную реакцию57.

Петр Мёдер, комендант киевской крепости

Предыстория этого эпизода такова.

1 (14) марта, когда в Киеве уже была получена телеграмма Бубликова, будущий комиссар военного округа полковник Оберучев был арестован и посажен на гауптвахту. Через два дня, когда стали известны подробности ликвидации старой власти, генерал-лейтенант Пётр Мёдер, комендант киевской крепости, посетил полковника в камере. На вопрос Оберучева о причине ареста Мёдер смущенно ответил: «Не знаю, это по распоряжению из Петрограда»… после чего связался с генералом Ходоровичем, который приказал доставить Оберучева к нему. Адъютант Мёдера препроводил полковника в дом на Александровской, 3 (ныне Грушевского, 32 – особняк, в котором расположено посольство Китая58). В просторном, роскошном кабинете посетителя встретил сам Ходорович. Здесь же, в кабинете, у телефона сидел генерал-майор Бредов.

Оберучев описал состоявшийся диалог:

Поговорив немного на тему дня и обменявшись с генералом Ходоровичем несколькими фразами, я задал ему вопрос.

– Скажите, Ваше Превосходительство, за что я посажен и почему я сижу под арестом?

– Видите ли, полковник, я получил о вас очень нелестную аттестацию от департамента полиции с предложением вас немедленно арестовать и выслать в Иркутскую губернию. И вот, во исполнение этого распоряжения мною уже подписан приказ о вашей высылке, и для выполнения этого вы и арестованы, – ответил он мне прямо.

– Но, ведь, теперь, пожалуй, не существует уже и самого департамента полиции, и, думаю, его распоряжения для вас необязательны.

Генерал подумал с минуту, и обращаясь ко мне, сказал:

– Хотя я не имею права вас освободить, но я беру на себя и освобожу вас. Идите на гауптвахту, а я прикажу написать распоряжение об освобождении и сегодня, или, быть может, завтра, вы будете свободны.

Как полагал Михаил Грушевский, непосредственной причиной ареста Оберучева было то, что он опубликовал в «Киевской мысли» сведения о революции, «котрих місцева адміністрація не пускала, думаючи, що все се, можливо, тільки проминаючий епізод, і стара власть [щ]е поверне собі свої позиції»59. Однако документы свидетельствуют об ином. Через два с лишним месяца было опубликовано рассекреченное «Дело об отставном полковнике Оберучеве», из которого явствовало, что полковник попал «под колпак» имперских властей во второй половине 1880‑х годов (!). Его обвиняли в принадлежности к революционному кружку, арестовывали, заменяли ссылку разрешением на выезд за границу (с тем, чтобы он не мог продолжать подрывную деятельность в империи)… Наконец, 6 (19) февраля 1917 года штаб Киевского военного округа уведомил охранное отделение, что «дальнейшее пребывание [Оберучева] в Киеве является крайне опасным в политическом отношении <…> Главный начальник округа по представлению начальника киевского губернского жандармского управления приказал выслать в спешном порядке названного Оберучева»60. Следовательно, Ходорович не лукавил.

По возвращении на гауптвахту, через четверть часа, полковник был немедленно освобожден. Тогда же он узнал о предстоявшей смертной казни двух человек и передал генералу Ходоровичу просьбу отменить казнь, на что тот без колебаний согласился. Именно об этом случае Оберучев впоследствии рассказал на заседании Исполнительного комитета.

Прошло еще два дня. Вечером 5 (18) марта в квартире Оберучева раздался телефонный звонок…

– Алло. Кто у телефона?

– Генерал Ходорович! Здравствуйте!

– Здравствуйте, Ваше Превосходительство, что прикажете?

– Я слышал, – говорит генерал, и в голосе его слышна тревога, – что Вы собираетесь арестовать меня и генерала Медера (Комендант).

– Нет, Ваше Превосходительство. И не думаю, – ответил я, смеясь.

И я поехал немедленно к нему, чтобы успокоить его и снять всякую тень подозрений и сомнений в этом отношении. Мы просидели с ним часть вечера, и я успокоил его. Во время моего визита к нему позвонил генерал Медер с таким же запросом, и он успокоил его заявлением:

– У меня сидит полковник Оберучев, и он утверждает, что ничего подобного не предполагается. Собирайтесь и уезжайте завтра на фронт.

Действительно, в свежеобразованном Исполнительном комитете возникло предложение арестовать и Ходоровича, и Мёдера. Против последнего были выдвинуты обвинения со стороны офицеров и солдат – по словам Оберучева, «недовольных, главным образом, потому, что он был педант, и не один воинский чин претерпел от его педантизма и стремления к внешнему порядку». (Не в немецкой ли фамилии генерала дело?..) Однако Комитет решил было не арестовывать Мёдера, а попросить Ходоровича немедленно заменить его другим лицом, что тот сразу же и сделал. Мёдер был снят с должности коменданта 5 (18) марта и заменен генералом Мурзичем61. Дебатировался и вопрос об аресте самого Ходоровича, но за него решительно вступился Оберучев, категорически заявив: если командующий округом будет арестован, то он, Оберучев, немедленно уйдет с должности комиссара. На этом вопрос об арестах был закрыт… ровно на один день, до уже упомянутого митинга перед зданием думы.

Но уже на следующий день перед думой собралась толпа солдат, а впереди нее два человека, – один в форме военного врача, другой в казачьей, забайкальского казачьего войска; и оба по очереди произносили речи о необходимости немедленного ареста генерала Медера, так как он «кровопийца» и «мучитель» солдат.

Этих речей, повторявшихся несколько раз в самой истерической форме, было достаточно, чтобы до такой степени наэлектризовать толпу, что требования «арестовать Медера» раздавались всё настойчивее и настойчивее.

Исполнительному Комитету пришлось внять требованиям толпы и, во избежание возможного самосуда над Мёдером, вернуться к вопросу об его аресте62. Вопрос был тут же решен, а решение – приведено в исполнение. В два часа дня того же 6 (19) марта уполномоченные комитета С. П. Шликевич и К. С. Паламарчук явились к Ходоровичу и сообщили ему о постановлении комитета об аресте Мёдера. Поехали на квартиру к бывшему коменданту, но там его не нашли. Решили уже уходить, но внезапно увидели автомобиль, в котором был генерал Мёдер. Последний заявил, что собирался уезжать – но тут узнал о постановлении о своем аресте и счел необходимым вернуться домой…