Беня. Сборник рассказов

«Саша Бородин – постоянный автор газеты «Новое Русское Слово». Он пишет короткие забавные истории, пользующиеся популярностью у читателей. Время действия в этих историях – сегодняшний день, место действия – Канада, действующие лица – иммигранты из России. Саше присущ легкий ироничный стиль, его тексты проникнуты неизменным оптимизмом. Это рассказы зрелого профессионального литератора, мастерски владеющего русским литературным языком. Убежден, что книга рассказов Саши Бородина будет с интересом встречена читателями».

Мотать!

Монолог в ушастом «Запорожце» 1986-го года выпуска

– Что там у тебя? «Геркулес»? Живем! Говорят, в овсе есть абсолютно все вещества, необходимые для полноценной работы организма… лошади. Дай на заднее сиденье заброшу. А-а, черт! Опять стартер не контачит! Пристегивайся пока, я вручную проверну. Ну вот, затарахтел родимый! Вперед! Чего это на тебе лица нет? Небось, думаешь, что я другую завел? Нет! Все гораздо проще, хотя и сложнее. Где пропадаю? Ладно, слушай всю правду. Но имей в виду: я с тобой говорю не как с женщиной, а как с человеком. Разговор будет очень серьезный. Не могу я больше! Да не о тебе речь, глупая! Здесь я больше не могу, вот что. Помнишь, когда перестройка началась, я тебе сказал: «Не понимаю, как это можно разобрать «Запорожец» и из получившихся деталей собрать «Мерседес»?» Видишь теперь, как я был прав. Но не в этом даже дело. Культуры у людей нет. Демократия для большинства, как пишущая машинка для неграмотного. Вот мы вроде самых толковых выбрали. Они мозгуют, советуются, спорят, каждую строчку в новых законах обсасывают. А кто эти законы читает? Говорят, самые важные вопросы надо выносить на всенародный референдум. Как будто миллион дураков решат лучше одного умного. Вот сейчас домой приедем – в лифте опять лужа будет. Сосед из 44-й даже стихотворение сочинил: «Не поможет плебисцит, если в лифте плебей… писает». Ну скажи, можно такой закон придумать, чтобы в лифте не… писали? То-то же! В общем, безнадега! Лучше здесь не будет. Будет только хуже. Может быть, когда-нибудь, лет через сто что-нибудь и наладится, только мы с тобой давно уже в земле сгнием. Мотать отсюда надо! Мотать! Знаешь, как мы в армии перед дембелем пели: «До свиданья! Путь уже пройден ве-е-есь. До свиданья! Нечего делать нам зде-е-есь…» Там немного другие слова были. Ты думаешь, я тебе на прошлом месяце в аванс только тридцатку принес из-за того, что прогулял с кем-то? Вот и нет. Я возле австралийского посольства у одного мужика за пять пятьдесят анкету купил. Чтобы эмигрировать. Да не плачь ты! Все не так просто. Там, оказывается, баллы. Специальность для них полезная – балл, язык знаешь – еще балл, молодой опять балл… В общем, я и половины не набрал. Почему анкету не продал? Я Петьке отдал. Он тоже… Обещал в случае успеха расплатиться австралийскими долларами. Я и про Канаду узнавал, и про Штаты. Сама понимаешь, все это требует времени, и немалого. Дело серьезное. Тебе я пока не говорил, потому что не верил, что ты правильно поймешь. А теперь убедился – ты человек свой. Тебе ведь тоже не больно по очередям нравится отираться. То-то же! Слушай дальше. Я все узнал подробно. В развитые капстраны не прорваться. Во-первых, мы по этим самым баллам не проходим. Во-вторых, в ихние посольства очереди, как когда-то в Мавзолей. Ну, и языковый барьер, конечно… И тогда я придумал такую штуку… В общем, верняк! Теща-покойница, земля ей пухом, картавила маленько. Меня это тогда раздражало, а сейчас… Ты мне прямо скажи, не стесняйся – она из евреев? Зачем вспомнил? Понимаешь, у евреев национальность считается по матери. Если теща была еврейка, значит – и ты. Да не плачь, сколько можно! Дело серьезное. По паспорту, я знаю, ты русская. Но если у тещи в метрике сама понимаешь что, то ты можешь мотануть в Израиль. И я с тобой. Ну и что – жарища! Ну и что – палестинцы! Зато не здесь! А язык – ерунда. Там чуть не половина наших. Выучим, другие же учат, а мы что – глупее? Ну вот и приехали. Иди, я пока жиклеры продую. «Геркулес» захвати! Отцу – ни слова! А про тещу узнай!

– Клава! Привет! Я тебе из автомата звоню. В общем, я своей мозги запудрил. Такое наплел… Потом расскажу. Значит, завтра, где обычно. Целую. Очень! Еще целую. Очень-очень! Пока.

– Погоди, сейчас канистру на балкон затащу. Ну, чего у тебя там? Копия? Тещина мать из одесских греков? Ну, ты совсем сбрендила! Хотя… Дай-ка посмотрю… Чем черт не шутит…

Беня

В Оттаве многие знали его по имени и участливо интересовались:

– Как себя чувствует Беня?

В свои одиннадцать лет, честно говоря, чувствовал он себя не очень хорошо, потому что возраст собак и автомобилей нужно умножать на семь, чтобы сопоставить его с человеческим. Однако, когда я спрашивал жену, кто в нашей семье больше всех работает, она неизменно отвечала:

– Беня!

Что правда – то правда: трудолюбия нашему старенькому «Chevrolet» было не занимать. Он, что называется, «пахал» вовсю – мотался по иммиграционным конторам, делал все необходимые по дому закупки, готовил одичавших в мало-автомобильной России новичков к сдаче экзамена для получения канадских водительских прав, ежедневно возил меня на работу и обратно, а когда я переквалифицировался из портных в охранники, он, рискуя кузовом, патрулировал вместе со мной окрестности различных объектов, рассказывать о которых подробнее мне не позволяет служебный долг. Однажды Беня исхитрился даже достичь Торонто, перенеся по дороге непродолжительный обморок, вызванный спазмом двигателя. Правда, в Монреаль он сгонял с удовольствием, поскольку всегда симпатизировал французскому шарму, да и сам не был его лишен.

Познакомились мы с Беней так. На своем чудовищном английском я объяснял выходцу из Гватемалы, почему мне не хочется покупать у него за тысячу долларов битую ржавую «Мазду». Мимо походкой человека со статусом "landed immigrant" шла очень загорелая женщина.

– Не берите эту дрянь! – сказала она по-русски. – Я продам вам машину, которая в сто раз лучше и в три раза дешевле.

– Почему дрянь? – с невесть откуда появившимся грузинским акцентом обиделся гватемалец. (Маленькая сценка, наглядно иллюстрирующая всемирное влияние покойного СССР).

Загорелая женщина объяснила ему по-испански. Судя по реакции немедленно ретировавшегося конкурента, объяснение было очень убедительным. Мы перешли улицу и я увидел Беню…

Каждому взрослому человеку знакомо это ощущение – ощущение неизбежности, соприкосновения с роком. Всеми внутренностями, расположенными главным образом в брюшной полости, я почувствовал, что нам теперь друг от друга никуда не деться. Формальности заняли пять минут…

– Почему он пятнистый? – спросила жена, когда я пригнал Беню домой.

– Видишь ли, – начал рассказывать я, – здесь зимой посыпают дороги солью. Она вызывает укоренную коррозию металла. Бывший владелец боролся с ржавчиной, пытался ее закрашивать, но подобрать краску в тон довольно трудно…

– Очень пятнистый! – резюмировала жена, при этом ее лицо радости не выражало.

Попав в новую семью, Беня первое время хворал. Чтобы не огорчать соседей по гаражу, я ежедневно вытирал тряпьем вытекающие из-под него ручьи. Это напомнило мне ситуацию с нашим московским полупуделем Тимофеем, которого мы подобрали щенком на улице. У того тоже первое время случались всякие недержания, расстройства… Видимо, на нервной почве. Жена специально вставала пораньше, чтобы ликвидировать их следы. Она думала, что, обнаружив в коридоре лужу, я выкину несчастного пса на улицу. А я боялся, что выкинет она. В конце-концов, Тимофей стал полноправным членом нашей семьи. То же самое произошло и с Беней. А когда за кем-нибудь ухаживаешь, начинаешь его любить, привязываешься.

До сих пор я испытываю теплое чувство признательности к незнакомой загорелой женщине, с такой легкостью одарившей нас фундаментальнейшим свойством североамериканцев – способностью к быстрым перемещениям. Мы стали другими людьми. Нас больше не пугают расстояния. Вот, например, звонит приятельница из Нью-Йорка:

– Когда приедете?

– Скоро, – отвечаем мы, не моргнув глазом. – Вот Беню обновим и приедем.

Да, к сожалению, ничто не вечно. Беня устал. Нет, не сломался, а именно устал. Еще бы – полтора года непрерывной работы без праздников и выходных! На скоростном шоссе за нами стала выстраиваться длинная кишка автомобилей, и некоторые из них, несмотря на всю их канадскую вежливость, начинали даже нетерпеливо гудеть. Из одряхлевшего Бениного чрева раздавались какие-то хрипы и скрипы, одна за другой отмирали уже ставшие привычными вспомогательные функции. Качество сервиса падало на глазах.

И тогда, купив авто пошустрее, одним не по-канадски сумрачным утром я собрался отогнать старика на свалку. Он, конечно, почувствовал недоброе и нарочно выпустил воздух из задней шины. Точно так же делал наш московский полупудель Тимофей, чтобы избежать неприятной для него процедуры одевания осеннего комбинезона. Он ложился на живот. Гулять он, как все собаки, любил, но налегке. А грязища там была такая, что без комбинезона – никак. Приходилось прибегать к авторитарным методам. Бенины хитрости тоже не помогли. Я прикрутил запаску, и мы отправились в последний путь. Грустно. Даже чек на 50 долларов, полученный от владельца свалки, не смог смягчить боль разлуки.

– Прощай, Беня! Прощай, наш первый канадский автомобиль! Память о тебе вечно будет жить в наших благодарных сердцах!

– Чувствуешь? Совсем другое дело! – сказал я жене, перестроившись в левый ряд скоростной магистрали. – Новый Беня – отнюдь не промах.

– А почему, собственно, опять Беня? Давай назовем его как-нибудь иначе. Боря, например…

– Ни за что! Никаких Борей! В Москве он был Беня – ушастый «Запорожец», здесь – сначала Беня «Chevrolet», теперь вот Беня «Pontiac»… Понимаешь, "он как душа, неистребим и вечен", – переврал я пушкинскую строку. – Если мы не хотим иметь на дороге неприятности, то должны искренне уважать его индивидуальность и достоинство. А всякая личность имеет право на человеческое имя!… Давай-ка, Беня, бери правее, нам здесь сворачивать.

– А что это за стук, когда ты тормозишь? – спросила жена.

– Nobody is perfect, – задумчиво ответил я.

Одиссея Моисея

Говорят, что собаки привязываются к хозяевам, а кошки – к дому. Может быть, это и верно, но только отчасти.

У Резниковых в Ташкенте был собственный дом, построенный еще их дедом – Моисеем Соломоновичем, метранпажем Дома печати. После того, как Узбекистан стал независимым государством, над городами и аулами которого все чаще реял зеленых флаг ислама, семья лишилась будущего, и поэтому у Риты и Михаила не было детей. Все свое нерастраченное чадолюбие они обратили на подаренный друзьями пушистый комочек с когтями. Котенка назвали в честь деда Моисеем. Он довольно быстро превратился в крупное и гордое животное, но любим был еще нежнее и крепче. В результате имя кота, напротив, уменьшилось до краткого семейного прозвища Мося.

Вечером того же дня, когда из Канадского посольства пришел пакет с разрешением на постоянное жительство, к Резниковым заглянул участковый Карим и доверительно сообщил, что уезжать нужно как можно скорее, лучше сегодня же ночью, потому что о пакете стало известно кому не надо и завтра может быть уже поздно…

– А как же Мося? – первым делом встревожилась Рита.

Миша дождался, когда Карим выпьет лафетничек домашнего первача, закусит фаршированной рыбкой и уйдет, и только после этого ответил:

– Быстро собирайся, а я отнесу Мосю Нине, она ведь тоже скоро уезжает.

На выразительную морду кота упала тень скорби. Он, конечно, все понял.

Резниковы эвакуировались вовремя. Почтальон сказал Нине:

– Ждешь письмо из посольства Канады? Жди-жди…

Нина догадалась, что ждать нечего и что лучше перебраться к дяде в Москву. Моисей явно был того же мнения. Первое время он ежедневно ходил к родному дому и подолгу задумчиво сидел на крыльце. Он даже пытался отогнать страшным шипением участкового Карима, когда тот пришел опечатывать дверь. Но когда Карим заявился как-то поздним вечером в штатском и с инструментами, Моисей понял, что все кончено и сопротивление бесполезно.

У московского дяди была однокомнатная квартира в Бирюлево и худая, постоянно курившая папиросы жена. Моисей, полуживой от перелета в холодной самодельной клетке среди дурно пахнувших чемоданов, сразу понял, что здесь они не задержатся.

– Про Канаду забудь! – сказал Нине дядя. – Теперь тебе один путь: на историческую родину. Если бы еще подфартило с очередным путчем…

Дядя как в воду смотрел: на третью неделю их жизни между газовой плитой и постоянно ворчащим холодильником Ельцин рассердился и продырявил из настоящих танков красивый фасад Белого дома. В те же минуты счастливая Нина уже мчалась на такси на Большую Ордынку – в Израильское посольство. Многомесячная процедура сжалась до нескольких минут. Так Моисей вновь оказался в ненавистной самодельной клетке с торчащими изнутри гвоздями.

В Израиле Моисею не понравилось. Сидеть сутками в тесном гостиничном номере, пока Нина изучала в ульпане иврит, а потом убиралась в домах богатых сабр, было невыносимо скучно. Когда же Нина сняла на паях с матерью-одиночкой квартирку на первом этаже и Моисею разрешили, наконец, выходить на улицу, лучше не стало. Во-первых, все окружающее пространство было плотно заселено совершенно невоспитанными дикими котами, объединенными к тому же во враждующие между собой банды. Стычки происходили за право кормиться на той или иной помойке. Гордому, независимому Моисею была отвратительна сама мысль о карьере уличного бандита, особенно о ее начальном этапе – роли презираемой всеми шестерки. Лишиться глаза или уха тоже не хотелось. Во-вторых, оставаться в квартире с ползающим всюду глупым чужим ребенком было еще противнее. Моисей предпочел уходить за город на выжженные солнцем холмы и там, прячась в тени оливковых деревьев, охотиться на местных грызунов с хвостами в виде кисточек и похожими на пейсы ушами. Он стал сухим, жилистым и очень сильным.

А Нине второй раз в жизни крупно повезло: она выиграла в лотерею американскую green card.

– Ну, что, Мося, – сказала она коту. – Хочешь перебраться поближе к своим бывшим хозяевам?

Маленькое сердце Моисея радостно забилось. Он почувствовал, что судьба готовит ему необыкновенный подарок.

Третий в жизни кота перелет, хотя и был продолжительнее двух предыдущих вместе взятых, значительно превосходил их по комфорту. Нина не поскупилась на дорогую удобную клетку, обитую изнутри и снаружи мягкой ковровой тканью. Кроме того, приятно пахнущая стюардесса разрешила поставить клетку в пассажирском салоне, а не в холодном и шумном багажном отделении. Несколько раз Нина навещала Моисея, брала его на руки и рассказывала о ходе полета – что внизу и сколько осталось до Нью-Йорка.

Поселились, естественно, на Брайтоне. Моисей полюбил гулять с Ниной по широкому дощатому настилу, тянущемуся вдоль океанского пляжа. Он гордился, что все попадавшиеся навстречу собаки были на поводках, и только он один шагал рядом с хозяйкой свободно, как человек.

Несколько раз они говорили с Ритой и Мишей по телефону. Те рассказывали, как соскучились по Моисею, и звали Нину в гости в Торонто. Сами же они пока в Нью-Йорк приехать не могли из-за какого-то Давида. А Нина не могла прервать работу в салоне и водительские курсы.

– Вот получу права, куплю машину и приеду, – обещала она.

Наконец, час счастливого путешествия пробил. Хотя клетка была поставлена на заднем сидении длинноносого «форда», ее дверцу Нина не заперла, и Моисей мог свободно путешествовать по салону. Он выбрал место рядом с водительским, а чтобы лучше видеть проплывающие за окном виды, забрался на верхушку его бархатной спинки.

Нина поехала более длинным, но и более живописным путем через Ниагарский водопад. При подъезде к нему на 90-м хайвее она, раскрасневшись от собственной лихости, впервые в жизни развила скорость 70 миль в час и при этом счастливо избежала штрафа.

Водопад шумел, как самолет, но никуда не улетал. Моисей бросил беглый взгляд на бессмысленное буйство воды и отвернулся. Нормальному коту делать здесь было явно нечего.

В Торонто въехали глубокой ночью. Нина долго шуршала картой, пытаясь сориентироваться. В конце концов «форд» устало причалил к бунгало, чем-то похожему на брошенный в Ташкенте дом. В окнах подвала горел свет.

– Нина! Мося! Наконец-то!

Знакомые до боли голоса заполнили все существо Моисея. Он вдруг ощутил себя в крепких объятиях Михаила. Подоспевшая Рита наклонилась над котом и крепко поцеловала его в усатую морду.

– Боже! Какое счастье! Наконец-то мы вместе! – запричитала она. – Надо показать ему Давида.

Кота внесли в дом и опустили на диван рядом с автомобильной колыбелью, в которой что-то посапывало. Моисей осторожно приблизился и понюхал. Младенец пах одновременно Ритой, Михаилом и чем-то полузабытым, из тех далеких дней, когда Моисей был котенком. Он потянулся и лизнул малыша в нос.

"Вот я и снова дома," – подумал кот.

Уникум

Всю жизнь Игорь (имя изменено) стремился к совершенству и, надо признать, не единожды его достигал. Правда, довольно необычным образом.

Еще в утробе матери Природа наделила его могучим талантом художника, однако по дороге в этот мир он получил родовую травму, медицинское название которой – асфиксия (отсутствие дыхания при наличии сердцебиений). И хотя реанимация новорожденного прошла успешно, в его мозгу что-то сдвинулось. Результаты этого сдвига проявились не сразу, но в конце концов дали о себе знать, причем весьма своеобразно.

Впервые попав в пионерский лагерь, Игорек чурался всего коллективного, вроде футбола или волейбола, а сидел в библиотеке и сам с собой играл в шахматы. Но не так, как все. Он строил шахматные башни – фантастически неустойчивые сооружения из шахматных фигур, в основании которых была всего одна (!) пешка. Достигнув в этом занятии совершенства, он начал заключать пари – на рубль или на три, обещанные любому, кто сможет повторить. Пробовали многие, но не смог никто. Игорек обогатился и курил только дорогие сигареты «Тройка», покупка которых сопровождалась перелезанием через два забора – лагерного и соседнего дома творчества писателей.

Однажды (дело происходило уже в городе) школьные хулиганы исцарапали классную доску неприличными надписями. Директор распорядился ее заменить. Пришли люди в ватниках, начали крушить и стучать. Игорь поднял кусок только что оторванного от стены линолеума и долго его разглядывал. Потом положил в портфель и отнес домой. Дома он взял из отцовского набора инструментов самую маленькую отвертку, заточил ее наискосок и заперся на балконе. Бабушка несколько раз заглядывала в окно, видела склонившуюся над чем-то голову внука и, радуясь его непонятному усердию, отходила.

Часа через два Игорь открыл дверь, аккуратно подмел какие-то крошки и стал нарезать ножницами листочки бумаги.

Пора развеять туман: рукастый мальчонка сфабриковал из линолеума им же изготовленным резцом печать детской поликлиники, наштамповал справок и, размашисто срисовывая медицинские каракули, начал «законным» образом отпускать с уроков себя самого, друзей и девочек, которым симпатизировал. Его фальшивки практически ничем не отличались от настоящих. Так продолжалось несколько месяцев. Потом Игорь внезапно закрыл «фирму», ничего не объясняя друзьям. Может быть, он вовремя почувствовал опасность разоблачения. Во всяком случае, пойман не был.

Не стала достоянием гласности и другая его школьная проделка. Вернее, не проделка, а по крайней мере трехлетняя практика параллельного ведения двух дневников: одного с двойками и замечаниями – для учителей, другого, благостного с «четверками» и «пятерками», – для родителей. Не трудно догадаться, что это сопровождалось подделкой подписей тех и других. В семье царила тишь и благодать, но когда пришла пора получать аттестат зрелости, родители были несколько шокированы неожиданным обилием в нем "троек".

Естественно, что в институт наш троечник не попал, а угодил в армию. Там он почти сразу стал «художником», то есть человеком, который не роет окопы и не ходит в наряды на кухню, а сидит в "ленинской комнате" и рисует всякие плакаты. Сослуживцы «сачком» его не считали и не обижались, потому что он мог выписать даже самому последнему разгильдяю увольнительную записку. Совсем, как настоящую, то есть с печатью и подписью командира взвода.

Взводную печать он не вырезал, а поступил проще. Вызвав по телефону лейтенанта на проходную голосом комбата ("А ну-ка, пулей!"), он юркнул в его незапертый кабинет, схватил из незапертого сейфа печать и в одну секунду сделал ее слепок на пластилине. Потом купил в магазине медицинских принадлежностей состав для изготовления зубных протезов и отлил из него дубликат печати.

Был он тогда еще «салагой», то есть молодым солдатом, но едва став «стариком», опасное занятие свернул и фальшивую печать утопил в сортире, оставив лишь для себя лично небольшой запас бланков. Может быть, поэтому разоблачен не был.

Ни разу не был он пойман и "на гражданке", где время от времени фабриковал всякие необходимые для жизни справки и выписки. Таким образом он устраивался на хорошую работу, дважды улучшал жилищные условия и… ходил с супругой на недоступные прочим театральные премьеры.

Не следует думать, что "художественное творчество" Игоря всегда носило корыстный характер. Вовсе нет. Однажды он подобрал на улице мраморную плиту и два дня без устали долбил ее на кухне. Сосед, заинтригованный непрекращающимися таинственными звуками из Игоревой квартиры, не выдержал и поинтересовался: "Ты что, в чеканщики подался?". Игорь смолчал, а вскоре на стене одной из соседних пятиэтажек неведомо откуда появилась мемориальная доска с узнаваемым многими профилем. Мрамор, бронзовые винты по углам, идеально ровные буквы и совершенный в отношении художественного исполнения барельеф безукоризненно воспроизводили скульптурный жанр мемориальной доски. Вот только текст… Он гласил: "В этом доме жил и продолжает жить алкаш Коля". Это был подарок Игоря другу на его день рождения. Доска провисела несколько месяцев, потому что даже официальные лица не чувствовали себя вправе совершить акт вандализма и подвергнуть шедевр уничтожению.

Последняя художественная работа Игоря на родине – собственное свидетельство о рождении с короткой записью «еврей». Этих пяти букв хватило, чтобы совершенно «законным» образом оказаться за океаном, в далекой Канаде.

Я познакомился с ним несколько лет назад в Ванкувере во время короткого четырехдневного посещения этого удивительно красивого города. Соотечественники рекомендовали мне Игоря как человека, который может «изобразить» справку российского Госстраха о пятилетней безаварийной езде. Думаю, что объяснять, зачем такая справка может понадобиться, нет необходимости. Рукастый умелец из России работал тогда на строительстве гостиничного комплекса в знаменитом горнолыжном курорте Британской Колумбии. Был он простым подручным каменщика, но порой ему доверяли самостоятельную работу. В результате на Тихоокеанском побережье Канады появился уникальный архитектурный шедевр.

Представьте себе торцевую стену здания, сложенную из каменный блоков, примерно втрое превышающих размеры стандартного кирпича. Стена в целом, как здесь водится, идеально ровная. Правда, наружная часть блоков представляет собой нарочито неровный скол. Одни камни чуть-чуть более выпуклы, другие – напротив, поплоще. Так вот, Игорь умудрился путем тщательного подбора камней написать во всю стену хорошо знакомое нам слово из трех букв. Обычно оно невидимо, но в краткий предзакатный момент, когда солнечные лучи параллельны плоскости стены, выложенная чуть более выпуклыми камнями надпись как бы вспыхивает розовым огнем. Это потрясает. Я умудрился сфотографировать необычную стену. Если разыщу снимок, который завалялся где-то в кучах других, постараюсь сопроводить им этот текст. Будет жаль, если он потерялся безвозвратно. Правда, по понятным причинам нет никакой гарантии, что издательство решится его опубликовать.

Знают об уникальной стене лишь некоторые наши соотечественники. Канадскому глазу краткая, почти мгновенная игра лучей заходящего солнца ничего не говорит.

Где ты сейчас, бескорыстный творец уникальных шедевров? Чем еще можешь нас удивить? Отзовись! Мой E-mail: alexander.borodin@yahoo.com.