Sabbatum. Инквизиция

Я все еще в поиске себя. Неделя прошла после моей странной находки в Шабаше. Хотя я не сразу поверила мисс Реджине, но всё-таки проглотила ее объяснение: оно было самым нормальным из тех, что посещали мою голову. В конце концов, почему я не должна верить мисс Реджине, которая приютила меня у себя, дала столько, что вся больница не дала за весь год?

Действительно, здесь какой-то шабаш, со своими ведьмами и колдунами. Ведь, кажется, так мне обещала мисс Реджина в самый первый день? Все тут со своими причудами и занятиями. А кто сейчас нормальный в этом мире? Зато мой самый главный колдун успокоился и прекратил преследовать. Он делал вид, что я просто дополнение к их компании, иногда поглядывая в мою сторону.

Приехал Ной. Теперь, когда я узнала о его пристрастии к генетике, этот блондин вызывал у меня смешанные чувства: он был самый тихий, вечно занятой, погруженный в мысли. Доктор Франкенштейн – так я его называла про себя, хотя внутренне посмеивалась, представляя его в халате. В конце концов, это здорово – иметь хобби и цель. Любовь Ноя к медицине послужила примером и подтолкнула к дальнейшему раскрытию себя.

А вот представить Оденкирка в медицинском халате не могла. Слишком уж несуразное сочетание: белый халат, больница – и Рэйнольд.

Так или иначе, я теперь задалась целью найти себе хобби.

Затем появился Стефан, грозный и непреклонный, и с травмой плеча. Не знаю, где он повредил его и как, да мне и не интересно. Хватало его убийственных взглядов, по которым ясно читалось, что он не выносит моего присутствия. Ева же, наоборот, расцвела, хоть и не показывала вида, что рада возвращению Стефа. Она вела себя так же. Только я замечала, что, предлагая чай, подруга всегда обводила присутствующих взглядом и лишь в конце смотрела на него чуть дольше, чем на остальных. Или приберегала подушку в гостиной, чтобы, когда приходил Стеф, молча предложить ему.

Так прошла еще неделя. Все ученики школы Саббат были в сборе, и я даже подстроилась под их ритм.

У меня тоже начались занятия. Мисс Реджина предложила некого мистера Уолша, милого седовласого старичка, который много лет трудился в должности завуча в школе Блэкбёрна. Он учит меня писать и бегло читать, рассказывает всё понемножку. Моя память что-то вытаскивает из закромов в плане знаний, но никак не хочет раскрывать мое прошлое. Все так же пусто.

Именно благодаря мистеру Уолшу, я начала подыскивать себе хобби. Мои попытки нарисовать что-то не увенчались успехом, хотя, если верить мисс Реджине, я училась когда-то на дизайнера-оформителя. Сейчас я так и не смогла подчинить себе длинный тонкий предмет под названием карандаш, даже просто нарисовать прямую линию.

В итоге – сломанное древко с грифелем и разочарование в себе. Под конец второй недели я случайно узнала от мисс Татум об оранжерее в Саббате. Оказывается, немой мажордом Хью в свободное время выращивает там восхитительные орхидеи. И я пропадаю, снова испытывая то будоражащее чувство, как когда-то с Евой в магазине, когда увидела лаки для ногтей. Цветы потрясающие. Я чувствую жизнь в этих растениях, мне нравится трогать их лепестки, вдыхать аромат, смотреть, как со знанием дела Хью занимается ими, как бережно пересаживает, поливает, настраивает освещение.

В итоге, с разрешения мисс Реджины, я начинаю заниматься растениями под руководством Хью. Мы странно общаемся – говорим знаками, тыча пальцами в предметы или в книжные иллюстрации. Хью показывает, я повторяю. Это занятие меня поглощает целиком, теперь в моем расписании всегда выискивается пара часов для оранжереи, иногда взамен обеда.

Так проходят дни, и я осознаю, что уже месяц, как нахожусь в Саббате, вот уже месяц моей новой жизни, со своими маленькими победами и достижениями.

– А она все копается и копается в земле! Тебе свой маникюр не жалко?

Голос Кевина разносится во влажном воздухе оранжереи. Смеется надо мной.

– Не жалко. Я в перчатках.

Я кладу луковицу в горшок и засыпаю ее.

– Что здесь прорастет?

Он любопытно заглядывает в горшок через мое плечо, будто земля ему сейчас сама скажет. Запах его парфюма с сандалом легко окутывает меня.

– Черный тюльпан.

Кевин кидает на меня пронзительный взгляд ореховых глаз, и мне становится неуютно. Сейчас в оранжерее только мы одни, так как Хью где-то в замке занимается делами, он в оранжерею приходит ближе к вечеру.

– Тюльпан, говоришь? А тебе известно значение этого цветка?

Голос у него голос бархатный и тихий, вкрадчивый, отчего становится еще неуютней. Нервозно. Мурашки бегут по телу вдоль поясничного столба, а дышать становится труднее.

– Нет.

– Тюльпаны считаются символом любви. А черный тюльпан – это любовь до гроба.

Кевин придвигается ко мне ближе и смотрит на меня сверху вниз, и я оказываюсь зажатой между ним и столом. Мое сердце стучит громко, чуть ли не в голове, во рту пересыхает.

– Ух! А я думала, что сажаю просто цветочек.

Смеюсь, а сама не знаю, куда деть глаза. От Кевина приятно пахнет, его горячее дыхание опаляет мое лицо. Он медленно придвигается и нежно целует в губы.

Приятно. Необычно. Рядом с ним я чувствую себя хрупкой. Его руки ложатся мне на плечи, придвигают ближе к себе. Его вкус похож на мед: тягучий, томный, сладкий. Мне нравится.

Кевин прекращает поцелуй так же, как начал, медленно отодвинувшись и глядя на меня. Я вижу саркастическую улыбку на губах, глаза выражают удовольствие и интерес. А я пылаю от смущения.

Глупо смеюсь и снова прячу глаза. Не скажу, что поцелуй был неожиданным, наши заигрывания с начала моего появления здесь давно вели к этому. А уж сколько вечеров я потратила, думая о нем и о себе! Правда, факт, что Кевин тот еще бабник, расстраивал: ведь я могу оказаться среди тех, кого он завоевал и бросил, потеряв интерес к побежденному. Влюблена ли я в него? Не знаю. Наверное, да. Кевин мне дорог своей добротой. И он интересен мне.

– Может, сходим куда-нибудь?

– Тебя проводить до гостиной?

Он смеется и отпускает меня. Я чувствую облегчение от свободы, правда, ненадолго, потому что прислоняется к столу вплотную ко мне – плечом к моему плечу.

– Нет. У одного нашего знакомого день рождения, и он устраивает завтра вечеринку. Все идут, и я решил позвать тебя с собой.

Ого! Кажется, Кевин хочет завязать со мной отношения. Если честно, это пугает. Не могу объяснить почему, но мне хочется быть его девушкой, и в тоже время не хочется, чтобы остальные знали об этом. Особенно Рэйнольд – странный субъект моей новой жизни. Я вообще не понимаю, как могу думать о нем, считать красивым и интересным, когда меня сначала открыто ненавидят, потом презирают, затем носятся за мной, пытаясь поймать где-нибудь одну, а затем ведут себя так, будто меня не существует? Мне кажется, я до сих пор слышу его: «Я бы хотел извиниться перед тобой, давай выйдем». Я тогда отказалась, сказав, что не выйду. А он так и не догадался попросить прощения перед всеми. Гордец и сноб! А еще существует Стефан, который и вовсе будет лютовать, узнав, что Кевин связался со мной – я же не соответствую уровню, я всего лишь какая-то шавка с амнезией, подобранная в больнице.

– Ну, не знаю… Туда все пойдут?

– Нет, не все. – И моя душа вспархивает птицей, чтобы тут же быть убитой на взлете. – Ноя не будет. Он ненавидит такое.

– Нет, Кевин, вряд ли я пойду. Спасибо, конечно.

– Можно поинтересоваться, почему?

Его голос звучит напряженно – кажется, парень не привык к отказам.

– Врачи не советуют посещать мероприятия с громкой музыкой. Сам понимаешь, травма головы, амнезия – дело нешуточное.

На самом деле я не хочу просто видеть осуждающие, ненавидящие взгляды Стефа и Рэя, когда Кевин будет класть руку мне на талию или целовать под громкую дребезжащую музыку, будучи в подпитии. Ведь так проходят вечеринки?

– Понятно, – коротко отвечает Кевин, отталкиваясь от стола, и я уже не чувствую его плечо рядом, только холод.

– Не обижайся. Ладно? – Я хватаю его за руку, чтобы заглянуть в глаза. Этого достаточно, чтобы увидеть, как на лице парня расцветает улыбка. Кевин теплый, как нагретое дерево под солнцем, прислони щеку и почувствуй, как греет, а еще его поцелуи, будто мед – тоже теплые и тягучие.

– Ну что ты, конечно, нет! Ладно, пойду я. Скоро мой преподаватель придет.

Он улыбается мне и легонько щелкает по носу. А потом исчезает.

Я улыбаюсь ему вслед. Я долго еще улыбаюсь, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. У меня только что был первый поцелуй. Наверняка они были и в прошлом, но в этой жизни он первый.

***

– Она нормальная, Рэй. Классная девчонка, с причудами, конечно… – Заметив мой взгляд при слове «причуды», Кевин начинает оправдываться: – Ну, а как еще назвать любовь к Терезе Капуто? Ужасное теле-шоу! Медиум веселится с призраками во время сеанса. Обалдеть просто! Теперь я знаю одного зрителя, который смотрит его. Стопудово, ради Мелани и снимается.

– А я смотрю, ты завис на ней?

Мне не нравится флирт Кевина и его внимание к чудовищу. Это как-то неправильно. Низко. Если чудовище вспомнит, кто оно, то нам придется его убить. Неужели Кевин не понимает, что ему придется сжигать ту, с кем он флиртовал неделями напролет?

– Я ее пригласил на день рождения к Мике.

Это не тот ответ, который я ожидал услышать от него. Дело принимает серьезный оборот. Кажется, Кевин серьезно влюбился.

– Кевин, ты в своем уме?

– Что?

– Она же Химера, мы даже не знаем, что у нее за дар, не совершала ли она сделок с нечистой, почему Химеры так оберегали ее! Она чудовище, монстр. В любую минуту она может вспомнить всё. И что ты будешь делать тогда? Пойдешь за бутылкой керосина, а потом на день рождения к Мике?

Я беспомощно откидываюсь на маты, закрывая лицо руками. Уж и не знаю, как донести до него! Мы находимся в спортзале, где только что проходила тренировка, где тренер Аарон гонял нас безо всякой пощады. Сейчас в зале были только мы с Кевином.

– Ты меня слушаешь, но не хочешь слышать!

– Это ты не хочешь слышать! Ты сам видел ее запястье. Сейчас она простая смертная, обычная красивая девушка. Она не опасна. Сидит себе в оранжерее, цветочки сажает. Это вы со Стефом будто с цепи сорвались.

Я слышу голос Реджины: «Пока в ней дремлет магия, мы все еще можем повлиять на ее выбор».

Все эти дни напролет я наблюдал за ней, пытаясь отыскать подвох, странности в чудовище, но ничего такого не находилось. Зато я замечал, каким движением она поправляет волосы, что, когда задумывается, щелкает ногтем безымянного пальца, будто вычищает грязь с помощью большого пальца. Эта привычка немного раздражает, так и хочется прекратить этот мерный щелкающий звук, взяв ее за руку. А еще у нее тонкая кожа, поэтому постоянно на ней синяки из-за своей же неловкости. Пару раз видел, как она ударялась коленкой или пальцами ног о диван, задевала плечом углы, будто порой теряла себя в пространстве.

Я выжидаю, в отличие от других. Кто-то должен быть начеку. Пускай этим кем-то буду я.

– А она что ответила?

– Ты про что?

– Она согласилась пойти с тобой на вечеринку?

– Нет. – Я испытываю облегчение и ещё не успеваю понять почему, когда Кевин продолжает: – Говорят, врачи не велят из-за травмы головы. Ну ладно. Подождем с вечеринками.

– Ты так говоришь, будто все у вас решено. Может, ты уже свадьбу планируешь?

Я сжимаю цепь, с помощью которой мы обучаемся драться, накручиваю ее на свою ладонь и сильно сжимаю кулак, чувству, как железо больно стягивает руку.

Кевин смеется в ответ на мой угрюмый выпад.

– Нет, не планирую. Но я уже целовался с ней.

На мгновение я чувствую тишину внутри себя. Это шок.

– Что?

Я не верю ушам своим.

– Ага. Я с ней целовался. Всего разок, зато было классно.

– То есть… вы теперь… типа, вместе?

Отчего-то слова подбираются с трудом, а во рту пересыхает.

– Нет. Не вместе. Мы еще это не обсуждали. Просто поцеловал ее, а она не сопротивлялась. А еще, хочешь, прикол расскажу? – Кажется, Кевин задался целью убить меня. Его приколы сегодня не радуют. – Она считает, что я виноват в ее амнезии. Будто я ее сбил на машине.

– Что? Подожди. Ты не мог ее сбить. По легенде, в такси влетел «Корвет».

– Ну, она считает, что я был за рулем этого «Корвета» и что я уговорил Реджину из-за чувства вины взять ее в Саббат.

– И после этого она дает тебе целовать себя?

– Да. Считает, что авария не должна мешать дружбе со мной. Что не будь аварии, она бы не была здесь и прозябала в Сассексе на самом дне.

Из всего услышанного я могу сделать лишь один вывод, который почему-то, когда озвучиваю вслух, режет странной ревностью и укором.

– Значит, она в тебя влюблена, раз так считает.

– Не знаю. – Веселье и радость Кевина раздражают меня и только делают хуже. – Может и влюблена. Что с этого?

– А то, что, если ты разобьешь ей сердце, то точно разбудишь в ней Химеру, и твое очередное похождение ради другой юбки обернется нашей погибелью.

– А ты сам-то часом не влюблен в нее?

Кевин смотрит на меня светло-карими глазами чуть с прищуром, пытаясь понять, что чувствую.

– Я, Кевин, в таких не влюбляюсь. Я их отлавливаю, зачитываю приговор и сжигаю, посылая их души в ад, если к этому моменту они еще их не заложили.

– Ну-ну.

Кевин встает и идет к выходу.

– Что это значит? – кричу я вслед, но он лишь смеется в ответ и уходит.

На следующий день все разговоры за завтраком – лишь о вечеринке.

– Мелани, ты пойдешь с нами? – обращается Ева ко мне.

А я кидаю взгляд на Кевина, а затем на Рэя, который замер, услышав вопрос.

Всё ясно, боится, что я соглашусь и своим присутствием скомпрометирую его образ великосветского избалованного мальчика.

– Нет, врачи запрещают посещать такие места. Травма головы, с этим не шутят.

Ева огорченно стонет, Кевин подмигивает мне, а Рэйнольд, который с появлением Ноя пересел на свое место, снова продолжает есть, явно успокоившись.

– Кстати, о твоей травме головы. Звонили из больницы, просят пройти обследование и решить какую-то проблему со справками для получения документа о твоей новой личности. Займись этим сегодня, прямо после завтрака. – Реджина отпивает апельсиновый сок, глядя своими пепельными глазами.

– Я тебя отвезу, – оживляется Кевин, но голос директрисы с железными приказными нотками гасит его задор.

– Ее отвезет Рэйнольд. Ты мне сегодня будешь нужен. – Она поворачивается к Рэйнольду и, словно в ответ на его вопрос, легонько кивает головой.

Я испуганно таращусь на Оденкирка, который завис в своих раздумьях, и, будто почувствовав, что я на него смотрю, поднимает на меня красивые, грустные, но такие обманчивые глаза.

Закончив завтрак, мы встаем из-за стола. На выходе из столовой Кевин останавливает меня, взяв за руку.

– Может, после обследования тебе разрешат пойти на вечеринку? – Парень смотрит на меня с надеждой.

– Может и разрешат.

Хотя, внутренне понимаю, что не хочу идти туда. В этот момент к нам подходит Рэйнольд и обращается ко мне. Он смотрит холодно, говорит без эмоций, явно держит дистанцию.

– Предлагаю не мешкать и сейчас же отправиться в больницу. Иди, переоденься, а я тебя подожду на выходе.

Всё. Разворачивается и уходит. А я не сдерживаю тяжелого вздоха.

– Ты чего? – смеется Кевин.

Наверное, все что, я чувствую, читается по моему лицу.

– Не нравится мне идея ехать с ним в больницу. Он меня ненавидит. – Я бурчу под нос, скорее даже жалуюсь. И снова теплота Кевина согревает меня.

– Брось! Он тебя не съест.

– Точно?

– Он предпочитает бифштексы и ягодные смузи.

Он теребит меня по плечу, но притом как-то отстранённо устремляет взгляд в сторону, будто он соврал; кажется, у меня все-таки есть шанс быть съеденной Оденкирком.

Вбежав в комнату, я лихорадочно начинаю соображать, что бы такого надеть, и вдруг понимаю: мне хочется быть незаметной. Всем моим любимым блузкам и юбкам сегодня скажу нет. Я возвращаюсь туда, откуда начала свой путь. От этой мысли дрожь пробирает. В итоге я делаю простой выбор: обычная футболка без принта, узкие джинсы и балетки. И вот я – мышка, простая серая мышка, человек из толпы. Прихватив бумаги и справки, я устремляюсь вниз. У входа уже ждет машина, в которой сидит Оденкирк и кому-то пишет смс. Он кидает мимолетный взгляд на меня и внезапно замирает.

– Что? – не удерживаюсь я от вопроса и оглядываю себя с головы до ног.

– Ничего, – бурчит он в ответ и снова утыкается в свой телефон.

Я в замешательстве сажусь рядом с ним, захлопываю дверь и оказываюсь в закрытом пространстве машины с Рэйнольдом.

И тут начинается.

Не знаю, как он, но мне трудно усидеть на месте. Невыносимо. Его присутствие проносится током по моему телу. Моя кожа становится гиперчувствительной к любому микродвижению тела Оденкирка. Я словно тлею изнутри. Закусываю губы, глядя в окно.

Сам же Рэйнольд дышит ровно, глубоко, шумно. Сидит без движения, уставившись перед собой.

Мне нужно как-то прекратить эту пытку, отвлечься. Поэтому решаюсь начать разговор. Я поворачиваюсь, вдохнув поглубже, в тот момент, когда он решает сделать тоже самое…

– Ты…?

– Что тебе…?

И замолкаем, смущенные одинаковым порывом. Я смотрю в его глаза, которые сейчас широко распахнуты. В них читается удивление.

– Ты хотела что-то спросить? – Он первым прерывает затянувшуюся паузу.

– Да. Что не так в моей одежде?

– Ты выглядишь очень просто, – отвечает он с некоторым опозданием, словно после раздумья.

– Ну, да. Это же больница. Как-то в вечерних платьях туда не ходят.

Он ухмыляется, а я отмечаю, что впервые он прореагировал на меня по-доброму.

– Я думал, что тебе захочется одеть что-то более … – Он пытается подобрать слово, и я помогаю.

– Пафосное?

– Ну, да.

– Я не хочу никого сражать и показывать, что мне повезло. Не люблю пафос.

Надеюсь, я дала ему понять, что дело не только в одежде.

Он молчит и о чем-то думает, глядя мне в глаза, отчего внутри будто всё стягивает в узел.

– Я хочу извиниться за свое поведение. Я прошу прощения за то, что так относился к тебе с самого начала.

– Хорошо. Принято.

Но я не довольна. Мне этого мало.

– Что не так?

Теперь его очередь спрашивать у меня. Это даже забавно.

– Просто ты оскорбил меня прилюдно, выставив напоказ мою расчесанную руку. А извиняться решил наедине. Согласись, несправедливо?

– Несправедливо, – соглашается он и чему-то улыбается. После чего едко отвечает, будто кидает кость собаке. – Хорошо, если желаешь, то я извинюсь у всех на виду.

Я ловлю его злой взгляд и отвечаю тем же:

– Я всё знаю про ваши татуировки и что это ваша фишка, как учеников частной школы Саббат. Не беспокойся, у меня такой не будет.

– Что? – Он ошарашено смотрит на меня, будто я только что открыла его самую страшную тайну.

– Я не слепая. Заметила ваши татуировки. – Я киваю на его левое запястье, а он рефлекторно натягивает край рукава. Когда-то я так делала, чтобы спрятать свое расчесанное до крови запястье. И мне его не жалко в этот момент. Я выговариваю ему всё то, что копилось за эти дни: злобно и с ненавистью: – Ева рассказала, что вы все сделали их, словно какая-то каста, в честь вашего единения. Не беспокойся. Такая безродная шавка, как я, подобранная в больнице из жалости, не будет в вашей группе никогда. Можешь успокоиться. Я не претендую быть в вашей компании.

К глазам подступают слёзы, и я отворачиваюсь к окну, чтобы он не видел, как мне больно. Тишина душит непролитыми слезами.

– Я… я не считаю тебя безродной шавкой… – Его голос звучит глухо и до того странно, что хочется обернуться и посмотреть в его лицо. Но я не позволяю этого себе. – Просто… я… перегибаю палку в отношении тебя. Так считает Реджина. И… не только она.

Я превращаюсь вслух, слушая, как тяжело дается ему признание, как он с трудом подыскивает слова.

– Возможно, ты права, я считаю, что ты не для нас…

Горько ухмыляюсь. Все-таки он сноб и гордец. Давись правдой в виде слез, Мелани.

– Но, клянусь тебе, я постараюсь подружиться с тобой. Ты позволишь мне это?

Я все-таки оборачиваюсь, потому что последнее прозвучало с мольбой.

– Обещаешь больше не унижать меня прилюдно?

– Обещаю.

И я верю. Слишком уверенно, слишком правдиво, слишком клятвенно.

– Тогда позволю.

Я улыбаюсь ему и впервые вижу, как он улыбается мне, отмечая, насколько он красив, какие у него невероятные глаза, четко очерченные скулы, по которым так и хочется провести пальцем. А еще губы… Мой взгляд падает на них, и закрадывается мысль: каково с ним целоваться? Он такой же тягучий, как мед? Или что-то другое? А этот ток, который бегает по венам, когда он рядом? Что это?

На мгновение я забываю дышать, поглощенная своими фантазиями, и открыто гляжу на его губы, которые чуть приоткрываются, будто вот-вот слетит вопрос. Он тоже, не отрываясь, смотрит на меня, пока вопрос все-таки не слетает с его губ, возвращая меня в реальность и заставляя краснеть:

– Тебе нравится Кевин?

– Ну… смотря, что ты имеешь под словом «нравится».

Теперь моя очередь с трудом подыскивать слова. Что за странный вопрос?

– Нравится в смысле нравится, – раздраженно отвечает он, скрестив руки на груди и уткнувшись взглядом в одну точку, куда-то за плечо водителя.

– Как друг, он классный. С ним легко. Он веселит меня.

– А как парень?

Раздражение уходит из голоса, теперь Рэй спрашивает так, будто осведомляется, что я люблю больше – чай или кофе.

– Как парень? Он симпатичный, добрый, милый.

«…целуется неплохо», – мысленно продолжаю я, закусив губу.

– Ясно, – отвечает Рэй и отворачивается к окну.

А я остаюсь в недоумении: что ему ясно? В итоге, поняв, что мой собеседник не хочет продолжать разговор, тоже отворачиваюсь к окну.

Машина останавливается у входа в больницу, именно отсюда месяц назад я уезжала с мисс Реджиной, именно отсюда толстуху Рози выпроваживали домой, а я смотрела и не знала, есть ли у меня дом вообще.

Середина июля. Ветрено. Мое состояние здоровья всё то же. Амнезия всё так же играет в прятки.

Только я другая.

Войдя в здание, на меня накинулся знакомый запах больницы: соединение хлорсодержащих средств, пота и страданий. В сопровождении Оденкирка, тенью следующего за мной по пятам, я начинаю обход от одного врача до другого: тесты, вопросы, МРТ, колючие иглы, берущие кровь, разговоры.