Аквариум. Музыкально-пластическая драма в трех частях с прологом и эпилогом

4. Тина

– Как по-вашему, может ли что-то быть одновременно трагическим и прекрасным?

– Да. Поездка в один конец.

Какие бы истории ни происходили с Кармен и Карузо, она была уверена, что супруги останутся вместе навсегда. Они должны были прожить долгую и счастливую жизнь – хотя бы года три – и умереть в один день. Любой другой финал казался Тине слишком жестоким.

Родители разбились пятнадцатого апреля девяносто первого. Вместе с ними погибли еще тридцать человек, сидевшие в рейсовом автобусе, не доехав всего пяти километров до города. Пассажиры поезда, который смял на переезде автобус, будто консервную банку, остались невредимы. Водитель автобуса, совсем еще парень, тоже выжил. Тео, которому через два месяца исполнялось девятнадцать, стал опекуном брата и сестры до их совершеннолетия.

В некрологе про родителей написали, что их смерть будет для всех большой потерей. Они работали на одном и том же предприятии – мама экономистом, папа инженером. Оба вышли из низов и имели артистические наклонности, развиться которым было не суждено. Поэтому мама по вечерам писала в стол романы, а папа мастерил для аквариума диковинные гроты и затонувшие корабли.

Тина всегда считала, что родители завели троих детей только потому, что хотели побыть одни: Тео мог заставить любого полезть на стену, и ему срочно нужна была компания, пока все не озверели. А еще Тина верила в то, что на свете есть вещи, которые нельзя вынести. Видимо, поэтому кто-то на самом верху сжалился над ней и вырезал монтажным ножом два года ее жизни – всё, что было между гибелью родителей и окончанием школы.

Последнее, что она помнила, – они лежат в родительской кровати, едва касаясь головами. Они уже делали так в детстве. Когда Мик плакал по ночам от боли в ноге, Тео свешивался к нему с верхней полки и начинал вполголоса рассказывать истории – такие страшные, что брат быстро умолкал. Тине было плохо слышно, и она забиралась по лесенке к Тео, прижималась к его боку и замирала от ужаса и восторга.

В день похорон было тепло и душно, а к вечеру стала собираться гроза. Мик свернулся на краю постели, прижав колени к груди. Тео лежал на спине и смотрел в потолок. Подвески на люстре задрожали от мощного, как взрыв, громового раската, и Тина, вздрогнув, уткнулась брату в плечо. Нащупала его руку, и он, до того момента недвижимый, словно очнулся. Они сплелись пальцами и сжали друг друга до боли.

Дальнейшее тонуло во мраке.

Впоследствии ей удалось найти кое-что из вырезанных фрагментов, вытцветших от времени. Она видела отъезд Мика, поступившего в столице на режиссерский. Двери автобуса захлопнулись, и Тина подумала, что они больше никогда не встретятся. Она видела себя в их пустой квартире; на полу стояли раскрытые чемоданы, с которыми родители ездили в отпуск, и она складывала в них обломки безоблачного детства: кассеты с музыкальными коллажами, тетрадки с рассказами и свои рисунки. Ничего не перечитывая и не пересматривая, Тина закрыла чемоданы и убрала подальше на антресоли, чтобы не нашли новые жильцы. Квартиру сдавали – кто-то из родительских приятелей, добрая душа, взялся помогать ей с делами. Деньги обещали переводить на счет Тео, который к тому времени прочно обосновался в столице – если слова «прочно» и «обосноваться» вообще были к нему применимы.

Спустя месяц после катастрофы им пришло письмо от общей знакомой, которая училась по одной специальности с Тео. В письме сообщалось, что он «пошел вразнос» и что из консерватории его, скорее всего, исключат. На каникулах он приехал домой изможденным и молчаливым, но потом с такой скоростью отъелся и разговорился, что все поняли: он не пропадет – и им не даст пропасть.

Летним вечером братья встретили Тину на столичном вокзале. Всё ее имущество влезло в рюкзак, и они не могли галантно подхватить ее дорожные сумки. Вместо этого они подхватили ее под руки с двух сторон и повели в кабак отмечать воссоединение.

Мик за два года раздался вверх и вширь, отчего стал казаться взрослее их всех. Тео же оставался сушеным, как селедка, и вечно юным – таким же, каким был на фоне старших ребят, с которыми якшался в школе. Разве что носил он теперь не рубашки кислотных расцветок, а тонкие водолазки и бархатные пиджаки, которые, вместе с длинными волосами, придавали ему элегантный и в то же время богемный вид. К тому моменту он уже перевелся на отделение старинной музыки и играл на клавесине в студенческом барочном ансамбле. Тину очень удивил такой пируэт, и Тео, перекрикивая гул модного полуподвального бара, принялся доказывать ей, что барокко – это круто.

– Ну представь: было Возрождение – всё такое из себя благородное и плавное, как мадригал. Красота, гуманизм, вот это всё. А потом пришли мастера барокко и порушили гармонию нафиг. Стали смешивать высокое и низкое, смешное и ужасное. Придумали музыкальный театр, начали писать фигурные стихи и вообще колбаситься так, как никому прежде и не снилось.

– Значит, они были такими пост-модернистами?

– Нет. Их просто пёрло. Они раньше не знали, что так можно, понимаешь? И всё делали искренне, как дети – ну как мы сочиняли все эти рассказы с аллюзиями и отсылками, хоть и слов таких не слышали. Помнишь ведь? Ну вот. А пост-модерниста не прёт. Он пишет и смотрит на себя в зеркало – красиво ли он выглядит, пися все это. Иногда он замечает в зеркале своего почитателя, стоящего за плечом, и даже может ему подмигнуть. Но это уже высший пилотаж.

Он снял ей комнату, извинившись, что жить придется на окраине и ездить в институт на метро. Сам он жил почти в самом центре, в мансарде бывшего доходного дома. Сквозь окна в скошенном потолке лился утренний свет вместе с перезвоном трамваев, снующих на перекрестке внизу. Во второй половине дня комната начинала погружаться в сумрак – отчасти потому, что солнце перемещалось на другую сторону дома, но главным образом благодаря гостям, наполнявшим воздух крепким дымом и интеллектуальными беседами. А уж вечерами тут и вовсе невозможно было находиться такой девушке, как Тина, о чем Тео сказал ей тоном, не допускающим возражений. Он разрешил ей переночевать там в день приезда – от кабака нужно было пройти всего минут пятнадцать вдоль набережной. Тина смотрела на высокие старые здания, запрокинув гудящую от усталости голову, и видела далеко-далеко маленькую дверцу, за которой простиралось ее будущее. В тот вечер ей впервые почудилось, что дверца приоткрылась, и оттуда сочился, пока еще робко, ослепительный свет.

Втроем они без труда разместились в мансарде на кресле и двух раскладушках и, до хрипоты наговорившись за вечер, уснули в чем пришли. Утром Тина проснулась раньше всех, ополоснула в крошечной ванной опухшее лицо и отправилась на поиски еды. В углу комнаты притулился маленький холодильник. Его верхняя поверхность использовалась как подставка под видеомагнитофон, на котором громоздился переносной телевизор; внутренняя же часть представляла собой хранилище различных предметов, из которых лишь малая часть была условно съедобной. Тина пошарила по шкафам и отыскала банку рыбных консервов, целый штабель из пачек чая и печенье, высохшее до состояния мумии. Пока вода закипала, она взяла полистать молодежный журнал, лежавший на пианино. Журнал был столичным – у себя в городе она таких не видела. С первой же страницы ей подмигнули остроумным стихотворением, и она, придвинув стул, уселась почитать.

– Это ты там шумишь? – недовольно сказали из глубины раскладного кресла.

– Это чайник. Слушай, я возьму журнал?

– Бери, только не заиграй. Он чужой.

В вагоне метро она вернулась к чтению. Очень скоро ей попался на глаза рассказ; он тоже был про метро, и колеса теперь выстукивали – специально для Тины – ненавязчивый и атмосферный аккомпанимент. Рассказ оказался очень коротким, но она все-таки проехала нужную станцию и, выйдя на платформу, еще долго стояла, задумчиво глядя в туннель.

Едва был сдан последний вступительный экзамен, как Тину пригласили в гости к друзьям Мика. Братья только и ждали этого момента: она еще не знала результатов, но все были уверены, что сестра не ударит в грязь лицом.

У друзей была квартира в новостройке, тоже на окраине, но без метро. Тина заплутала и приехала с опозданием. В доме уже дым стоял коромыслом, и она, войдя в тесную прихожую, даже не сразу разглядела, кто протягивает руки ей навстречу. Хозяйкой была невысокая девица с широким азиатским лицом и распущенными волосами ниже талии. Она, кажется, назвала себя – Тина не разобрала из-за музыки, гремевшей в соседней комнате. Затем ее ловко взяли под локоть, куда-то провели и на что-то усадили. Появились братья, выключили магнитофон и сунули ей пузатый, тонкостенный и вообще какой-то очень взрослый бокал на длинной ножке. Из бокала пахло сухофруктами.

Заговорили все разом – в основном, конечно, о Тине.

– Мулити-пликатор! – девица именно так и сказала, с двумя ударениями. Голос у нее был приятным, хоть и прокуренным. – Вы хотите стать мулити-пликатором?

– Да она практически уже, – вклинился Тео с небрежной гордостью. – Пусть готовят оскаров, или что там вручают мулитипликаторам.

Тине стало неловко, что брат передразнил хозяйкин акцент. В конце концов, она сама до сих пор картавила, но не потерпела бы насмешек на этот счет. Хозяйка, впрочем, не возражала. Она оказалась, во-первых, настоящей японкой, а, во-вторых, подружкой Мика. Звали ее, сообщил Тео, когда парочка вышла на лестницу покурить, то ли Миши, то ли Миси. Ну то есть, он-то со своим музыкальным слухом уловил нужный звук безошибочно, и даже мог его воспроизвести. Но знакомые называли ее кто во что горазд. Тогда он предложил компромисс – просто Ми. Как ноту.

Он включил магнитофон. В ушах у Тины мерно шумело: к ударной дозе спиртного на голодный желудок она оказалась не готова. Братья тоже не жировали: Мика, вероятно, подкармливала подружка, а по лицу Тео можно было догадаться, что вчера ему удалось где-то поужинать, и на этом всё.

– Я пойду еды куплю, – хмуро сказала Тина. – У вас опять шаром покати.

– Да забей, – рассмеялся брат. – Что ты вечно ищешь, где пожрать? Вот они вернутся, – он кивнул на дверь острым подбородком, – и пойдем заточим что-нибудь. У Ми всегда холодильник полный.

Повисла пауза, в которую тут же деликатно встроился сладкозвучный тенор из колонок. Лицо Тео стало мечтательным. Он взял сестру за руку и закружил по комнате, беззвучно, но очень выразительно артикулируя слова. Мы как в кино, с восторгом подумала Тина. Комната слегка плыла; тенор, манерно вибрируя, пел о том, что он ревнивый парень, но ему и самому плохо от этого. Тине даже стало его немного жаль.

Засиделись допоздна, так что ехать домой было уже не на чем: трамваи не ходили. Тина пошла на кухню, чтобы помочь Ми с посудой. Ей понравилась эта немногословная и смешливая девица неопределенного возраста – у этих азиатов и не разберешь, школьница или матрона. Мик упомянул вскользь, что Ми очень крутая и они делают вместе кучу проектов. Тина слегка робела и спрашивала мало, так что они лишь поболтали чуть-чуть о пустяках, пока вытирали и расставляли по местам тарелки. Когда они вернулись в комнату, братья уже мертвецки спали: Мик на тахте, Тео прямо на полу, пристроив голову на толстой книге и зажав что-то в кулаке. Ми неодобрительно поцокала языком и склонилась над приятелем, пытаясь осторожно перевернуть его со спины на бок. Тина, присев на корточки, потянула за уголок книгу: это был глянцевый художественный альбом килограмма на два. С обложки смотрел чувак в пальто и шляпе – вернее, он смотрел бы, если бы вместо лица у него не было яблока. Тина просунула брату под голову свою скомканную ветровку и аккуратно разжала его пальцы, вынув из них зажигалку. Руки у него были как наждак. Вагоны он, что ли, разгружает по ночам? Нет, по ночам он, кажется, где-то играл. Значит, авитаминоз, решила Тина. Жрет что попало. Она стянула с кресла вязаную накидку и укрыла брата. Ми махнула ей рукой из дверей, показывая куда-то вглубь квартиры, и выключила свет.

5. Мик

– Что для вас главное в творчестве?

– Главное – это встретить свою музу. Дальше дело наживное.

Тина сказала, что сама справится с обустройством: мебель в квартире есть, даже кое-какую технику ей от щедрот оставили хозяева. Но Тео был убежден, что сестре нужно настоящее рабочее место – не кухонный стол и не куцый журнальный уродец, стоявший в комнате перед диваном. Тебе придется много рисовать, сказал он строго. Не прошло и пары дней, как по объявлению нашелся замечательный, добротный и удобный верстак. Его было легко разобрать и перевезти, что братья и сделали в ближайший выходной. Купили заодно и лампу на пантографе, а также, само собой, пару бутылок, чтобы обмыть всё это добро. Последним Тина была недовольна.

– Не будь занудой, – отмахнулся Тео. – Зато мы не балуемся травой или, там, грибами. Мы и так чокнутые, да ведь, старик?

Мик важно кивнул. Брат говорил правду: дальше одного косяка, выкуренного «паровозиком» на давней тусовке, дело у них не пошло.

Сидя за верстаком, накрытым по торжественному случаю хозяйской простыней, они быстро размякли, и беседа перетекла в возвышенное русло. Тина притащила какой-то журнал с рассказом и спросила, не знают ли они автора.

– Там должно быть указано, – отозвался Тео. – Вот, смотри: Колетта. Это, кстати, даже остроумно. Была когда-то такая писательница. Она любила женщин и работала у своего мужа литературным негром, а потом бросила его и прославилась. Её звали Колетт, без «а» на конце. Ну, и что тебе понравилось в этом рассказе?

– Он страшный, – сказала Тина с готовностью, будто долго об этом думала. – И я не понимаю, почему. Там совсем короткая история про чувака, который фанател от метро и всю жизнь только и делал, что катался на нем – во всех странах мира. Попутно он еще женился и развелся, не приходя в сознание. А в старости обнаружил, что у него никого не осталось, даже кошка и та сдохла.

– И?..

– И всё. Но он говорит, что счастлив, и от этого страшно. Он как маньяк. Только маньяки обычно делают другие вещи… Так ты не знаком с этой Колеттой? Тут же все авторы явно любители, студенты.

– Нет, – сказал Тео. – У нас такими самородками всё кишит, плюнуть некуда.

Дальше Мик слушал вполуха: он задумался, а самородок ли он сам. Вчера у них была читка сценария, и Ми сказала, что сюжет у него провисает. А Мик никак не мог взять в толк, где надо подрезать: все сцены казались ему одинаково важными, и выбрасывать было жалко. Он решил, что спросит у брата, хоть тот и говорил, что ничего не смыслит в сценариях. Но ведь когда-то его советы сделали Мика – пусть не художником еще, только личинкой художника – какая разница: из мальков рано или поздно вырастают большие рыбы, даже с поправкой на детскую смертность.