Разбойник Кадрусс

XIII

Где доказывается, что не один Винцент де Паола[9] сочувствовал каторжникам

Свидание Фушэ с двумя главарями шайки Кротов происходило в ту самую ночь, которая последовала за заговором, замышляемым против Жанны её дядей и его управляющим. В ту минуту, когда Фоконьяк и Жорж проезжали мимо Магдаленского замка, направляясь в виллу Фушэ, Гильбоа ходил по саду и бормотал:

– Когда она будет обесславлена, она будет принадлежать мне.

Гильбоа выведен был из этих размышлений топотом лошадей проезжавших по дороге всадников. Он вдруг вспомнил, что у него есть дело в Фонтенебло, и приказал заложить себе экипаж, распорядившись, чтобы его провожали два вооруженных лакея. Кроме того, он велел дать кучеру два пистолета. Слух, что Кроты находятся в окрестностях, принуждал каждого принимать меры предосторожности.

Сделав это, Гильбоа уехал в Фонтенебло.

– Я не долго буду в отсутствии, – сказал он своему управителю.

Тот философски ждал возвращения своего господина. Управитель Гильбоа, Шардон, имел жалкую наружность, голову куницы, ухватки хитрые, взгляд фальшивый, скулы острые; всё в нем выказывало коварство и алчность. Он хромал. Никто этому не удивлялся. Он был в остроге. Да… в остроге… и вследствии этого сделался он управляющим Гильбоа. Поселившись в Фонтенебло, без хлеба, без средств, Шардон вызвался вести у капиталиста счётные книги за самую ничтожную сумму, уверив его в своей неограниченной преданности. Гильбоа принял услуги этого негодяя и скоро сделал его своим управителем. Тамошние жители вздумали предупредить Гильбоа о положении Шардона, думая, что он этого не знает. Но капиталист отвечал этим услужливым людям, что ему очень хорошо известно всё, что он сжалился над этим бедняком и что считал долгом доброго христианина показать примером, что когда несчастный поплатился обществу за своё преступление, то следует протянуть ему руку.

– Я, человек богатый и занимающий хорошее положение в этом краю, обязан протестовать моими поступками против варварского обычая отталкивать бывших каторжников, которых таким образом доводят до отчаяния.

Толпа восхищалась и кричала «браво». Один человек угадал однако причины, побуждавшие Гильбоа действовать таким образом;-это был Фушэ, говоривший Савари:

– Вы удивляетесь благотворительности господина де-Гильбоа? А я нахожу ее естественной. За три тысячи франков в год он имеет превосходного управителя. Этот Шардон не сможет найти себе другого места. Он должен быть усерден. А доброе дело выставляет барона с хорошей стороны. Честность Шардона обеспечена опасением вернуться в острог, опасением достаточным для того, чтобы отнять охоту воровать у бывшаго нотариуса, любящего спокойную жизнь.

Фушэ отгадал верно. Шардон был вполне предан своему хозяину, который держал в руках его будущность и благосостояние. Не угодить барону де-Гильбоа значило опять впасть в нищету, в пороки, в грязь, и некоторым образом попасть на дорогу в острог.

Шардон, однако, чувствовал всю тяжесть своего рабства. Он был глубоко печален и всегда задумывался. Когда Гильбоа оставил его у ворот замка, он стоял, устремив глаза на дорогу. Он чего-то ждал.

Показались двое нищих, которые сели на тумбы, прислоненные к решетке парка, и протяжным напевом просили милостыню у прохожих. Шардон не обратил внимания на этих нищих. Однако они внимания заслуживали. Они представляли в лицах басню Лафонтена: Слепой и калека. Давно уже в этом краю знали союз, связывавший этих несчастных, потому что каждый день встречали бедного слепого, сгибающегося под тяжестью своего изувеченного спутника. А тот, подставив шляпу, просил взором, раздиравшим душу, милостыню у прохожего. При виде этих несчастных, соединившихся таким трогательным образом, сердце не могло остаться нечувствительным. Почти никогда слепой и калека не просили милостыни напрасно. Несколько душ, более сострадательных, чем другие, позаботились о старости этих бедняков и ходатайствовали у правительства о том, чтобы обеспечить их будущность. Все приняли участие в этом добром деле, в том числе и Гильбоа. Не из сострадания – он мало заботился о других – но потому, что богатство налагает обязанности, а он хотел приобрести репутацию благотворительного и щедрого человека; он часто подавал большую милостыню этим нищим, и когда он показался на дороге, нищие подошли к нему; но он не обратил внимания на них. Он даже грубо оттолкнул руки, протягивавшиеся к нему, сделал управителю знак приблизиться и сказал:

– Вели вынуть из кареты свертки и отнеси их в кабинет. Возьми два футляра из карманных дверец и ступай со мною.

Шардон, передав эти приказания слугам, выбежавшим встречать барина, сам взял футляры и не говоря ни слова пошел за Гильбоа, который прямо отправился в свой кабинет.

– Ты готов? – вдруг спросил Гильбоа, даже не оборачиваясь к своему управляющему.

– Вы всё ещё намерены? – ответил тот на вопрос своего хозяина другим вопросом.

– Да… – надо непременно кончить сегодня; но где твои люди?

– Одно слово, одно движение, и они здесь.

– Ты уверен в них?

– Как в себе самом. Их прошлая жизнь отдает их в мою власть… Правда, что и я также в их власти… ни им, ни мне нет никакой выгоды изменять друг другу. Призвать их?

– Как! они так близко?

– В двух шагах.

– Послушай, Шардон, – сказал хозяин управителю: —пятиться назад нельзя. Савари намедни сказал мне: «Почему это, любезный; господин де-Гильбоа, вы лишаете двор двух особ, таких очаровательных, как девица де-Леллиоль и её кузина? Говорят, у первой огромное состояние. Вторая же по красоте своей достойна обожания самых знатных наших сановников. Стало быть, удалять от двора двух девиц, которые могут служить ему украшением, преступление против воли императора, желающего женить своих генералов на знатных девушках». Ты знаешь, что значит эта любезность?

– Император хочет, – сказал Шардон – чтобы все знатные имена, все богатства столпились около него. Мадемуазель Жанна и знатна, и богата. Это ясно.

– Стало быть, ты понимаешь, что пятиться нельзя?

– Конечно.

– Вели же призвать твоих людей.

Шардон засвистал особенным образом. При этом звуке оба нищих перестали тянуть свою заунывную песнь. Слепой, ведя калеку, позвонил у калитки. Привратник не хотел его пропускать.

– Не препятствуйте, нам собирать милостыню, – загнусавил калека: – Господь вас вознаградит. Посмотрите, управляющий хочет, чтобы вы нас пропустили.

Привратник, взглянув на окна, действительно увидал, что управляющий знаками велит ему впустить нищих. Чрез минуту оба нищие явились пред Гильбоа.

Тот ждал с некоторым волнением людей, о которых ему говорил Шардон; но увидев нищих, вскрикнул от удивления. Слепой! калека! – для того, чтоб сделать похищение! Выбор показался ему язвительной насмешкой.

– Вот каких людей привел ты ко мне! – сказал он Шардону. – И вы приняли эти предложения? – обратился он к нищим.

– Как же быть, добрый барин, – захныкал слепой: – надо же как-нибудь кормиться.

– Но ваши недуги не позволяют вам быть мне полезными, – продолжал владелец Магдаленского замка.

– Деньги лучше всякого лекарства, – хныкал нищий: – они возвращают зрение слепым и ноги калекам.

Когда он это говорил, его маленькие, серые, лукавые глазки замигали под бровями. Ноги калеки вдруг выпрямились, он вскинул свой костыль на правое плечо и обошел кругом всей комнаты как солдат на часах. На лице Гильбоа выразился восторг к хитрости, употребляемой этими негодяями, чтобы возбудить сострадание публики. Он сказал им смеясь:

– Великолепно! Но к чему вам заниматься таким утомительным ремеслом? Каково тебе таскать его на плечах?

– Не обижайте меня, – ответил мнимый калека: – Я не употребляю во зло сил моего товарища, он не всегда служит мне вьючным скотом. В оврагах, в кустах я возвращаю ему свободу. Я влезаю на него только при входе в деревню.

– А все-таки ремесло утомительное, – возразил Гильбоа.

– А зато выгодное! Шестьсот ливров дохода, хлеб, мясо и случайная прибыль!

– Это еще что?

– А видите ли, есть богачи, которые имеют обыкновение давать нам положенное количество денег и пищи. А то, что дают нам прохожие в дилижансах и каретах, это сверх того, это доход случайный. Потом есть предприятия выгодные, как например похищение, которое замышляете вы и которое принесет хороший доход.

Намек был прямой.

– Будет об этом говорить! – сказал барон. – Сколько Шардон вам за это обещал?

– О! добрый барин, – ответил бывший слепой: – господин Шардон правда очень расположен к своим бывшим знакомым, – негодяй с намерением сделал ударение на этих словах, – он говорил нам о тысячном билете, но теперь вы прибавите что-нибудь… Еще тысячный билетик, например? Я уже вам говорил, деньги могут возвратить ноги и глаза.

– Хорошо, – перебил Гильбоа: – вы получите две тысячи франков всего на двоих.

– Гм! – сказал нищий. – Почему бы не заплатить нам прямо сейчас? Мы с товарищем не сомневаемся в слове такого человека, как вы… Но времена такие тяжелые, и притом все мы смертны… К счетам могут придраться, а наличные деньги избавляют от неприятностей.

Как ни порочен был Гильбоа, а кровь бросилась ему в лицо при этих подозрениях, так ясно выраженных. Однако он воздержался.

– Возьми, – сказал он мнимому слепому.

Он подал ему билеты, так бесстыдно требуемые, и прибавил:

– Доволен ты?

– Как нельзя более.

Как бы для довершения унижения Гильбоа, негодяй повертел в руках билет, потом посмотрел сквозь на него на свет.

– Послушай, каналья, – сказал раздраженный Гильбоа – уж не принимаешь ли ты меня за вора?

– О, нет! – ответил негодяй смеясь – а то…

– Ну!

– Будь вы вор, риска бы не было.

– Это как?

– Очень просто: волки друг дружку не едят… Но так как вы честный человек…

– Что ж тогда?

– Тогда… доверять нельзя, – лукаво закончил нищий.

Гильбоа был поражен. Негодяй продолжал:

– Как же теперь быть вечером-то?

– Ничего не может быть проще, – ответил Шардон вместо своего хозяина, у которого от гнева захватило горло: – окна обеих девиц будут отворены, все люди в замке удалены; свечка, поставленная на окне моей комнаты, укажет вам удобную минуту. Вы свяжете девицу Марию, свяжете и унесете девицу Жанну. Потом броситесь к лесу и донесете племянницу барона до хижины Земного Леса. Остальное вас не касается.

– Может быть… однако… если мы рискуем… то приятно было бы знать…

– Я вам сказал, что дело идет только о том, чтобы сыграть шутку с этой молодой девушкой, у которой идеи слишком поэтичны и которая мечтает только о похищении. Дядя хочет только напугать ее и показать, что не всё в этих приключениях имеет розовый цвет.

– Даже есть шипы, – сказал слепой.

– Именно.

– Но когда этими шипами уколят девочку, она, конечно, вернётся к добрым чувствам… и всё закончится свадьбой, пиром, веселостями для гостей, богатством для барона, милостыней для нас, радостью для всех кроме баронессы, оттого что молодёжь любит молодёжь, а барон находится не в цветущей молодости.

– Поняли! поняли!

Оба нищие расхохотались. Гильбоа в бешенстве, что его разгадали, вскричал:

– Вон, негодяи! Ничего мне от вас не нужно.

– Невозможно! – дерзко ответили они. – Мы уже ваши сообщники.

– Вот какой вздор! – сказал Шардон.

– Помиримся! Вы больше нас проиграете, если мы поссоримся.

– Ну хорошо, помиримся.

– За это надо пятьсот франков.

– Дайте, – шепнул Шардон своему хозяину. – Барон согласен дать пятьсот франков, – прибавил он вслух: – но он заплатит после.

Нищий хотел настаивать. Шардон нахмурил брови. Бродяги согласились.

Когда они ушли, Гильбоа сказал своему управителю:

– Вели отнести эти футляры и эти картонки к моим племянницам… В них лежат наряды, которые я им дарю для бала при дворе… и скажи им, что я сейчас к ним зайду.

Чрез несколько минут управляющий пришел сказать своему хозяину, что приказание его исполнено, и прибавил:

– Если, как говорят, признательность есть самый верный путь к сердцу, то вы найдете ваших воспитанниц готовых обожать своего опекуна.

– Ты думаешь? – спросил Гильбоа.

– Еще бы! Царские подарки, удовольствия, обещаемые балом при дворе, и надежда найти обожателя – есть от чего вскружить голову молодым девушкам, которые до сих пор сидели взаперти.

Шардон не ошибся. Гильбоа получил очаровательный приём. Признательная Жанна подставила лоб дяде, который задрожал, напечатлев на нем просимый поцелуй. Полненькие ручки Марии, обнявшей опекуна в избытке признательности, возбудили в нем волнение, которого он не испытывал с молодости.

– Дети мои, – сказал барон, взяв стул, который молодые девушки в радостных попыхах забыли ему предложить: – Я очень рад, что мог доставить вам удовольствие.

Жанна и Мария осыпали его ласками; и он продолжал свою комедию.

– Я очень счастлив, – сказал он взволнованным голосом и положив руку на сердце: – я очень счастлив, что такой заслуженный подарок мог доставить вам удовольствие; это слабое доказательство моей признательности за привязанность, которою вы окружили вашего старого дядю.

Потом, после некоторого молчания, он прибавил с полувесёлым, полупечальным, но с очень добродушным видом:

– Милая Жанна, этот вечер составит эпоху в вашей жизни и в моей. И в вашей также, Мария, Мне хотелось бы составить счастье одной из вас, женившись. Но вы непременно хотите видеть во мне только отца… Признаюсь к стыду моему, я предпочел бы другую роль. Надо уметь безропотно покоряться судьбе!

Мария очень удивилась. Никогда дядя не говорил ей о своем намерении жениться на ней. Однако, она не поправила его ошибки. Жанна, при сожалениях, выражаемых опекуном, побоялась какой-нибудь новой попытки и нахмурила брови; но он прибавил, улыбаясь:

– Отказываясь от всякой личной надежды, я хочу выдать вас замуж самым выгодным образом. На балу вы должны быть первыми красавицами. У всех должна закружиться голова, чтобы все мужчины смотрели только на вас; я хочу, чтобы все были ослеплены.

Мария увидала себя графиней или баронессой; Жанна подумала, что её дядя действительно отказался от всяких намерений на нее. С обеими сделался порыв признательности. Они чистосердечно обняли дядю. Барон, продолжая свою лицемерную игру, сказал молодым девушкам:

– Кстати, дети, я хочу быть балованным отцом. Я должен первый узнать его имя.

– Что хотите вы сказать? Его имя?

– Ну да… его имя.

– Чьё же?

– Полноте! Притворяйтесь смиренницами…

– Но, дядюшка…

– Но, любезный опекун…

– А! лицемерки, вам нужно сказать прямо… Ну, имя мужа, которого вы себе выберете. Вы понимаете, что не желая принуждать вас, – прибавил он с некоторым достоинством: – я буду до крайности снисходителен – я обязан растолковать вам, какой это человек. Не слишком медлите, – прибавил он весело: – через три месяца вас должны называть мадам.

Он поцеловал их в лоб с этими словами и убежал, смеясь и оставив своих племянниц в смущении и восторге. Через минуту Гильбоа уехал в Фонтенебло и взял с собою несколько лакеев. Через десять минут управляющий говорил привратнику Магдаленского замка:

– Ваша жена и ваша дочь ещё не вернулись из города, хотя я их отпустил с самого утра. Я нахожу, что они слишком запоздали. Заложите тележку и поезжайте за ними с садовником. Возьмите у меня два охотничьих ружья. Здесь много говорят о Кротах. Не надо, чтобы женщины возвращались одни.

Привратник рассыпался в благодарностях. Повара были уже распущены. Оставалась горничная барышень и камердинер барина. Они жили дружно. Они любили танцевать. Управляющий позволил этой чете, которая намеревалась соединиться браком, отправиться на бал, и в десять часов сам оседлал лошадь и отправился в соседний замок, где у него было назначено свидание.

Обе молодые девушки остались в замке одни.

Одни? Нет. Оба разбойника, которые должны были увезти их, стояли уже на своем посту.

ХIV

Чего не ожидал гильбоа

Замок был пуст. За несколько минут до отъезда горничная пришла проститься с молодыми девушками и зажгла свечи в комнате кузин. Подарки барона были разложены. Блеску огня отвечал блеск бриллиантов. Шелковые материи, бархат, шали от света восковых свечей принимали самые разнообразные оттенки. молодые девушки радовались как дети. Они щупали ткани, примеряли бриллианты и наивно восхищались друг другом.

– Какая ты будешь красавица, душечка! – сказала Мария с восторгом.

Говоря таким образом, молодая девушка надела изумрудную диадему на белокурые волосы кузины и приложила серьги, чтобы они повисли на атласной шее Жанны.

– Знаешь ли, – восхищалась в свою очередь Жанна: – что жемчуг восхитительно идет тебе, брюнетке.

Потом, с восхищением бросив один взгляд на кузину, другой в зеркало, она прибавила:

– Право, мы прехорошенькие!

Как два котенка забавлялись эти две девочки, бегая по комнате, наряжаясь, драпируясь в длинные складки кисеи и атласа.

Но пока они забавлялись таким образом, две пары глаз были устремлены на них. Восхищаясь подарками дяди, Жанна и Мария не обратили внимания на шум, слышавшийся под их окнами. Они не видели пылких и жадных глаз между балюстрадой балкона, устремленных на них. Их крики и хохот помешали девушкам слышать разговор, шепотом происходивший так близко от них. Оба негодяя, получив плату за похищение Жанны, замедляли минуту действия, не будучи в состоянии отвести глаз от драгоценностей, блестевших на столе.

Наконец они опомнились, поняли, что действовать пора в ту минуту, когда Жанна, устав бегать от Марии, гонявшейся за ней по комнате, села на кресло, запыхавшись. Вдруг зазвенело разбитое стекло и окно отворилось. Нищие прыгнули в комнату.

При появлении их отвратительных голов обе молодые девушки вскрикнули от испуга. Но крика их не услыхал никто. Замок был пуст. Нищие были так уверены в успехе, что преспокойно рассуждали при обеих молодых девушках.

– Вишь как испугались, – сказал слепой.

– Тем лучше, – сказал калека: – дело пойдет как по маслу. Бери-ка ту слева, свяжи ее хорошенько по рукам и по ногам и сунь ей в рот платок. Она будет нема, как рыба. Только берегись, чтобы она не укусила и не оцарапала.

– Сделано, – отвечал слепой, положив на ковер крепко связанную Марию.

– Теперь примемся за другую.

Негодяи связали Жанну, которая лишилась чувств.

– Вот и прекрасно, – сказал калека: – но… каким образом мы вынесем отсюда эту шлюху, а потом донесем до лесу?

– В самом деле, как же это? – ответил слепой.

– В том-то и штука.

– Дурак ты, – продолжал слепой: – разве я не ношу тебя каждый день на плечах? Возьми её и привяжи крепко веревками к моей спине. Вот, и прекрасно! Она легче перышка. Я побегу, как заяц.

Через минуту оба разбойника со своей драгоценной ношей исчезли в лесу. Слепой был очень силен и рассчитывал, что ему будет очень легко нести Жанну; эта была лёгкая ноша в сравнении с мнимым калекой, которого он каждый день таскал на плечах. Он не подумал, что его товарищ ловко помогал ему. Но бесчувственная Жанна с связанными руками висела на спине нищего, и вся тяжесть падала назад.

– Чёрт побери! – сказал слепой, хрипя. – Она никак ещё тяжелее тебя.

– Понесём её вдвоём, – предложил калека.

– Трудновато будет без носилок.

– Постой! Я видел носилки.

– Где?

– В саду замка.

– Пойдём за ними.

Разбойники направились к стене, служившей забором саду. Возле стены, во рву положили они молодую девушку, потом приготовились перелезть чрез стену, что было не новостью для таких бродяг. Они притащили тяжелый камень и приложили его к стене. С ними были веревки. Камень привязали к концу крепкой веревки с узлами, потом перебросили через стену и с помощью этой веревки калека перелез в сад, а слепой ждал, будучи готов в случае опасности тотчас же лечь в ров. Товарищ его скоро вернулся, и носилки, на которых таскали навоз, упали на траву; за носилками скоро явился и калека.

Разбойники положили Жанну на носилки, и пробираясь между кустами, добрались до леса и после довольно утомительной ходьбы остановились наконец возле кустов грабины, составлявших как бы беседку из зелени. Тут они намеревались отдохнуть. Но опасаясь, чтобы кто-нибудь не прошел мимо, слепой сказал своему товарищу:

– Теперь ступай и карауль.

Слепой был умнее своего товарища и приучил его уступать себе. Но на этот раз калека заупрямился.

– Что ты это поешь? – сказал он.

– Пою, что следует, – ответил слепой: – ведь должен же кто-нибудь из нас караулить на. тропинке.

– Почему же непременно я?

– Экий осёл! – заворчал слепой. – Скот ты, идиот, что бы ты стал делать без меня? Голова-то у тебя пустая; кто придумывает все кражи, все выгодные штучки, как не я? Стало быть, и ты должен сделать что-нибудь.

Калека вломился в амбицию и стоял на том, что караулить не хочет.

– А вот я тебе бока переломаю!

– Ну, становись! Кто сильнее, тот и возьмет.

Но вдруг слепой передумал.

– Я сделаю тебе предложение, – сказал он.

– Какое? – с недоверчивостью спросил калека.

– Кинем жребий.

– Хорошо!

Калека набрал камешков, зажал их в руку и спросил:

– Чет или нечет?

– Нечет! – сказал слепой.

Сосчитали. Слепой выиграл.

– На часы! – сказал он весело.

Но в эту самую минуту раздался страшный крик, повторенный издали отголосками леса.

XV

Где доказывается, что и калеки умеют прытко бегать

Пока происходило похищение, Кадрус и его помощник прощались с Фушэ.

Фоконьяк, в восторге от штуки, сыгранной с министром, был в самом прекрасном расположении духа. Жорж, обыкновенно мрачный и сосредоточенный, имел проблески веселости, шутил над министром и отпускал колкие остроты.

Разговаривая и смеясь, приехали они к Магдаленскому замку.

Фоконьяк прекратил свои шутки и бросил томный взгляд на комнату, где несколько раз видел Жанну и Марию, иногда смотревших из окна в часы скуки.

– Э! Э! – сказал он вдруг: – Смотри-ка, Жорж!.. Прости Господи! Мне кажется у твоего друга Алкивиада куриная слепота… Быть не может!.. Скажи-ка мне, что это висит с балкона?

– Веревочная лестница! – вскричал Кадрус.

– Именно, – продолжал Фоконьяк: – только твои слова могут заставить меня поверить моим глазам. 'Негодницы! – начал он ругаться: – Дорого же вы поплатитесь мне за это. Ах! милый Жорж, ты был прав. Решительно, женщины не годны ни к чему… Признаюсь, со стороны твоей блондинки это меня удивляет.

– Оставь меня в покое, – заворчал Жорж: – какая она моя? Что мне за дело до этой веревки, которая висит с балкона?

– Притворщик! А сам помертвел! Ты бесишься. Ты любишь эту девочку. У ней есть любовник, а ты терзаешься от ревности, только признаться не хочешь.

– Говорю тебе, ты дуралей! – вспыльчиво вскричал Кадрус.

– Послушай, – сказал Фоконьяк: – если ты хочешь, чтоб я забыл, какие взгляды бросал ты на эту девочку, чтоб я не видал гнева твоего в эту минуту… Тебе стоит только сказать.

Жорж не отвечал.

– А что, если обожатель ещё там? – намекнул Фоконьяк – Вот было бы смешно!

Кадрус воздерживался с трудом; его зрачки сверкали в тени; рука сжимала рукоятку ножа. Он не дышал, а глухо хрипел. Замечание Фоконьяка было как бы последним ударом шпорами. Одним прыжком очутился он под балконом, в один миг приподнялся на стременах, схватил веревку и добрался до балкона. Позади него Фоконьяк, как цепкая кошка, вскарабкался и прыгнул в комнату.

Первый предмет, который они приметили, была Мария, делавшая бесполезные усилия, чтобы разорвать веревки, связывавшие её. Фоконьяк поспешно развязал молодую девушку. Жорж осматривал все углы комнаты. Волнение девицы де Гран-Прэ было так велико, что она не могла произнести ни слова. Но как только высвободила руки, она указала на окно. Это быстрое и исполненное ужаса движение доказало Кадрусу, что Жанна сделалась жертвою какого-нибудь преступления.

– Ее отсюда унесли! – вскричал он с бешенством: – Видишь? – обратился он к Фоконьяку: – Она не была сообщницей этого преступления; видишь, ты зря оклеветал ее!

Молния радости осветила его лицо. Фоконьяк, приняв торжественный вид, сказал: