Аргентина. Лейхтвейс

– Не понял! – Шульце, подступив ближе, многообещающе оскалился. – Характер демонстрируете, Банкенхоль? Ничего, я вас научу службу любить! Для начала – наряд в сортире. Писсуары во всей казарме – ваши.

Месяц назад неведомый художник изобразил господина гауптфельдфебеля в виде орангутанга: тупая морда, покатый, срезанный лоб, в водянисто-голубых глазках – ни проблеска мысли, длинные, ниже колен, руки – и густая шерсть, покрывавшая все тело. Рисунок, весьма сходный с оригиналом, два дня украшал ротный sitzungssaal.

– Смир-р-но! В отхожее место, це-ре-мо-ни-альным шаго-о-ом! Марш!

…Нога составляет угол с телом, в колене не сгибается, носок стопы оттягивается до прямой линии с голенью, нога опускается на землю площадью всей стопы, звук удара чёткий и ясный…

– Раз-два! Раз-два! Что, горные стрелки? Хорошо глядеть, как солдат идеть?

Гауптфельдфебеля рота очень не любила. Лейхтвейсу рассказывали, что прежний «гаупт» был не в пример приличнее, из ветеранов-фронтовиков. Рычал, но дело знал и если зверствовал, то в меру. Старику не повезло, погорел на какой-то темной истории. Шульце же был выскочкой, вчерашний шофер из штабных, вовремя попавший на глаза высокому начальству.

– Раз-два! Раз-два-а! Плохо, Банкенхоль, плохо! Это вам не по скалам козликом скакать! Раз-два! Ножку! Ножку выше!..

Вильгельма Банкенхоля, лучшего альпиниста полка, Шульце не любил особо. Сам он к горам и близко не подходил, неоднократно повторяя, что из скалолаза хороший солдат не получится. К Лейхтвейсу, впрочем, «гаупт» относился ничуть не лучше, хотя и по другой причине.

– Раз-два! Раз-два!

* * *

В горных стрелках Лейхтвейс оказался по собственному желанию. Когда пришла пора призыва, куратор предложил зачислить «марсианина» на неприметную тыловую должность при Абверштелле «Кенигсберг», однако заметил, что в этом случае офицером ему не стать. Иное дело – строевая часть, после которой прямая дорога в училище. Лейхтвейс, подумав, согласился на строевую, однако совсем по другой причине. Абверштелле – мирок маленький и закрытый, каждый шаг под контролем, в полку же он – обычный солдат. Пусть без особых прав, зато на вольном воздухе.

Лейхтвейс предпочел бы попасть в летную часть, однако в Люфтваффе, ведомство Толстого Германа, куратор его не отпустил. Между авиацией и разведкой отношения были сложные. В результате призывник Николас Таубе очутился в Баварии неподалеку от Берхтесгадена, где расквартирован горно-стрелковый полк, один из лучших в Вермахте. Время от времени из части его отзывали – для плановой тренировки или чего-то более важного. Отлучки оформлялись с немалой выдумкой, чтобы не возникало лишних вопросов. Парижская командировка, к примеру, именовалась курсами минно-взрывного дела.

Постоянные отлучки подчиненного очень не нравились гауптфельдфебелю Шульце, в результате чего горный стрелок Таубе попал в категорию «любимчиков». Он оказался в хорошей компании – «любимчиками» были главным образом скалолазы, которым тоже приходилось часто отлучаться из полка.

По возвращению в часть «любимчику» непременно полагался наряд вне очереди. Традиция!

* * *

Лейхтвейс поставил ведро в умывальник и включил воду. Тяжелая струя ударила в жестяное дно. Два ведра, таз, две тряпки, щетка… Тех, кто убирал sitzungssaal, в полку именовали «шахматистами» – в честь черно-белого кафеля, которым выстлан пол.

– А стенку мы все-таки взяли! – удовлетворенно молвил Банкенхоль, подавая второе ведро. – Представляешь, Николас? Пузо, настоящее! Вначале положилово, там еще ничего, хапал хватает, а дальше – отрицалово, одни мизера. Ничего, хоть насосом, но решили проблему![10]

И что ответить? Рассказать о том, как впервые пришлось стрелять в полете с левой руки? Не по мишени, по живым людям? Не промахнулся – куратор подтвердил. Все четыре – «холодные».

Кого довелось исполнить в Париже, Лейхтвейс так и не узнал. Может, и к лучшему, крепче спать будет.

– Ничего! – покоритель «пуза» довольно усмехнулся. – Через неделю опять помочалим! Знаешь, куда обещают отправить?

Оглянулся на дверь – и шепотом:

– В Испанию. В «гражданке», понятно. Спортивная делегация. Мир, дружба, сотрудничество!

Лейхтвейс на Пиренеях уже бывал, поэтому не слишком удивился.

– Там что, опять начинается?

– Увидим, – наивно моргнул Банкенхоль. – Но если ты про их гражданскую, думаю, нет. Спеклись, что те, что другие. Меня когда к полковнику вызвали, первым делом стали расспрашивать про итальянцев. Кто такой Сандри, знаешь? Ну, как же! Это же их самый лучший, Бартоло Сандри, «категория шесть». Так вот, он со своей командой уже там – в Андалузии, в Эль Чорро. Понимаешь?

Лейхтвейс пожал плечами.

– Зря военных альпинистов посылать не станут.

– Вот именно! – наставительно произнес напарник, берясь за ручку ведра. – Ну что, Николас, сыграем в шахматы?

Ответить Лейхтвейс не успел. С легким скрипом открылась дверь.

– Алё, горные стрелки!

Вид у гауптфельдфебеля странный. На физиономии – целый коктейль: злость, испуг и легкая примесь злорадства.

– Приказ командира части. Горный стрелок Таубе от наряда освобождается. Можете идти отдыхать… А вы, Банкенхоль, работайте. Лично проконтролирую! Если с тряпкой не справитесь, возьмете зубную щетку. Ясно? Спрашиваю, ясно?

– Так точно! – негромко выдохнул скалолаз.

– А вы, Таубе, чего стоите? В казарму, марш!

Лейхтвейс, отставив подальше ведро, вытянулся по стойке «смирно». Руки по швам, подбородок вверх.

– Никак нет, господин гауптфельдфебель. Сначала закончу уборку вместе с горным стрелком Банкенхолем.

– Что?!

Шульце по привычке притопнул ногой, угодив прямиком в лужу. Зашипел, отступил к двери.

– Выслуживаетесь? В училище хотите попасть? Не надейтесь, сегодня же подам рапорт. Начальство разберется, увидите! Такие офицеры, как вы, Вермахту не нужны!

Об училище и в самом деле поговаривали. Постоянные отлучки из части в штаб, естественно, заметили, объяснив по-своему: горный стрелок Таубе, пользуясь своими связями, готовится к вступительным экзаменам. Куратор слухи одобрил и посоветовал не слишком опровергать.

Дверь громко хлопнула.

– Знаешь, Таубе, – задумчиво проговорил Вилли Банкенхоль. – Из тебя получится приличный офицер.

* * *

До подъема осталось не больше часа, но Лейхтвейс не спал. Лежал на койке, смотрел в темный потолок, иногда закрывая глаза, чтобы увидеть синее бездонное небо, до которого так близко – и так далеко. Армейская жизнь не слишком досаждала. Два года в Абверштелле научили очень многому, в том числе и умению отстраняться. Подъем, зарядка, завтрак, чистка оружия, кислая рожа Шульце – все это совершенно не мешало думать. Он уже знал, что в полку не задержится. Через пару недель новый вызов, на этот раз надолго, поэтому все будет оформлено переводом в другую часть. Если не вернется, никто не хватится, даже в приказе не помянут.

Куратор подтвердил – Россия. Рассказал и о том, почему выбрали именно его. Не за происхождение и знание языка, в небе не до разговоров…

Вернувшись из второй командировки, Лейхтвейс уже собирался обратно в полк, когда внезапно был вызван в Кенигсберг. Два часа на сборы – и пустой транспортный «Юнкерс». Вылетели поздно вечером, над целью оказались в полночь. Приказ прост: совершить посадку, ориентируясь по сигнальному костру и эвакуировать человека. Ранец без особого труда поднимал двоих, но имелся риск, что сигнальный костер будет чужим. На этот случай к черному блину прикрепили взрывное устройство. Дополнительная кнопка – на поясе.

Черный зев люка, яркая точка костра.

– Пошел!

Он проскользнул между темных крон и завис над поляной. Внизу костер, рядом с ним – три черные тени. Палец левой руки прикипел к кнопке. Если не услышит отзыв – свечкой в темное небо, а там уже как повезет.

Он крикнул: «Рейн!» и замер, стараясь не дышать. «Эльба!» – ответила земля. Голос хриплый, сорванный и очень усталый.

Лейхтвейс приземлился на самом краю поляны. К костру, где его могли разглядеть, подходить не стал, махнул рукой. Двое остались на месте, подошел третий, не слишком молодой, в мундире, но без погон и головного убора. Форма поначалу показалась незнакомой, не Вермахт и не Красная армия. Рука перевязана, пистолет в руке.

Обратный маршрут оказался куда труднее – и много дольше. Человека он пристегнул ремнями – спереди, сзади мешал ранец. И сразу же перестал видеть. Сигнальные костры на большой поляне – ровный треугольник – нашел почти случайно, и только узнав голос пилота, снял палец с кнопки. В салоне «Юнкерса» они со спасенным сидели на противоположных скамьях. Никто не сказал ни слова.

«Разбор полетов» в фанерном домике на лесной поляне начался неожиданно. Куратор молча положил на стол маленький кусочек ткани с белой окантовкой. Поглядел в глаза.

– Остальное получите, когда начнется война.

Только тогда Лейхтвейс сообразил. Орденская лента – Железный крест 2-го класса. В мирное время им не награждают.

…начнется война…

А потом они работали с картой, и ему вновь довелось удивиться. Лейхтвейс считал, что садиться пришлось в Польше – именно польский мундир был на спасенном им офицере. Оказалось не так, точнее не совсем так. Маленький лесной аэродром (костры – ровным треугольником) находился на польской территории, но лететь туда пришлось из СССР.

Все стало на свои места. Газеты уже не первый день писали о боях в Вайсрутении между польскими диверсантами и большевистской армией. Кого именно довелось вытащить, куратор не сказал, но Лейхтвейс догадался: спасали конечно же не поляка. На том разговор и закончился. Карл Иванович пожал подопечному руку и велел готовиться к новой командировке, парижской.

Незримое и вездесущее командование не забыло удачливого «марсианина». Новая командировка в СССР – тоже своего рода награда.

Лейхтвейс улыбнулся, вспомнив разговоры сослуживцев о скалах, восхождениях и прочей горной романтике. Гефрайтер Вилли Банкенхоль мечтает попасть в заветную «категорию шесть». Заснеженные вершины – это, конечно, очень романтично, но над ними небо. Значит он, горный стрелок Таубе – «категория семь».

А еще он решил завтра же написать куратору об Испании. Его сослуживец прав, случайностей не бывает. Вероятно, итальянцы направили туда не только скалолазов.

– Не думайте, что мы с Муссолини союзники навек, – обмолвился как-то Карл Иванович. – Тироль итальянцы нам до сих пор не отдали…

Поезд начал замедлять ход. За окном ровной стеной встали высокие старые пинии, за ними – домики из кирпича-сырца под красной черепицей. Семафор, водокачка, вагоны на запасном пути…

– Приехали! – встрепенулся конвоир, поправляя фуражку. Но тут же погрустнел.

– В Эболи приехали. А дальше – как при Ринальдо Ринальдини, на перекладных. Хорошо если засветло доберемся.

Второй конвоир, постарше и посолиднее, ограничился глубокомысленным кивком.

Служивые попались не слишком вредные. Тот, что помоложе и поразговорчивей, даже взял на себя заботу о княжеском чемодане. Дикобраз и сам бы справился, но в наручниках выходило не очень ловко.

Зайти домой – попрощаться и собрать вещи – не разрешили. Пришлось писать короткое письмо, надеясь, что матушка Джина, домоправительница и многолетний ангел-хранитель, сама разберется, что к чему.

Фибровый чемодан средних размеров, пальто и шляпа – вот и весь багаж. Принесенный из дому зонтик князь попросил отправить обратно. А вот книги взять не разрешили – даже маленький молитвенник в кожаной обложке, спрятанный домоправительницей на самом дне чемодана. «Закон есть закон, извините, синьор Руффо!»

Итак, в путь отправились два охранника при оружии, один князь и пара наручников. Разговорчивый конвоир, ехавший этим маршрутом не впервые, был изрядно расстроен: думал провести выходные в Риме, а теперь придется совать нос в места, где без хорошей охраны и показываться боязно. По словам знающих людей, в тамошних селах и сегодня думают, что Южной Италией правят Бурбоны. А разбойники ничего не думают, как грабили спокон века, так до сих пор не угомонятся.

Поезд принялся тормозить. Конвоир пододвинул поближе княжеский чемодан, без всякой надежды поглядел на близкую платформу.

– И буфета у них нет!

Тот, что постарше, вновь промолчал, но поглядел в сторону станции весьма кисло.

Князь отнесся к предстоящему путешествию философски. Хоть и на перекладных, а когда-нибудь доберутся. По поводу же разбойников имел свое мнение: лучше уж Ринальдо Ринальдини, чем полковник Строцци. И кому нужен пожилой, изрядно потрепанный жизнью Дикобраз? Вот синьор Бенито Муссолини – совсем другое дело.

* * *

«В Военно-морском министерстве…». Дуче тоже собрался путешествовать, причем с комфортом – на флагмане итальянского флота «Джулио Чезаре», о чем и сообщила заметка в тонкой четырехугольной рамке. Князь прочитал и удивился. Персоны такого масштаба обычно посещают маневры, однако ни о чем подобном в газете не говорилось. А между тем, главные силы флота с прошлого года стоят на Балеарских островах – вовсе не итальянских, а испанских. В ответ на протесты обоих испанских правительств, и «белого» и «красного», Министерство иностранных дел Италии обещало непременно вывести флот и десантные части с Балеар, однако назвать точные сроки не считало возможным. Итальянские стационары – крейсер и миноносцы – находились также в гавани Валенсии, якобы для охраны линий коммуникации. Каких именно, не уточнялось.

Князь сложил два и два: Дуче и флот с одной стороны, провал переговоров в Лиссабоне между «красными» и «белыми» испанцами – с другой. А еще можно вспомнить, что в речи Чезаре-Мария де Векки о будущей Большой Италии испанские территории, в отличие от Корсики и Корфу, не упоминались.

«И тогда весь мир содрогнется!..» – пригрозил бывший капрал Кувалда в их последнюю встречу.

* * *

Обещанные говорливым конвоиром «перекладные» начались с еще одного поезда, но уже маленького, на три вагона: два пассажирских и грузовой. Успели вовремя, паровоз уже нетерпеливо дергался, испуская из трубы горький серый дым. Привычных дверей у вагонов не оказалось, пришлось забираться через тормозную площадку. Наручники изрядно мешали, и князя втянули внутрь чуть ли не за ворот.

– Вагоны старые, – сообщил служивый несколько виноватым тоном. – С прошлого еще века. Здесь, синьор, время вроде как вспять идет.

Князь оценил сказанное. Вероятно, дальше придется добираться на дилижансе… Сама же мысль показалась вполне здравой. Из Италии синьора Муссолини в прошлый век, оттуда – к неаполитанским Бурбонам, дальше Средневековье с замками и рыцарями, в самом же финале – пещерный город.

Вагон тронулся. Время неспешно поползло назад.

Высокий кирпичный забор, железные ворота, возле них – барак, тоже кирпичный. В нем комендатура: караулка, гауптвахта, офицерские квартиры. Прямо за ним посыпанный шлаком плац – сто метров на сто. Дальше – казармы, такие же бараки, только побольше. И, наконец, учебное поле: беговые дорожки, окопы, блиндажи, полоса препятствий. Вот и весь полк, мир не слишком большой, замкнутый и скучный.

– Раз-два! Раз-два! Левой, левой!..

Строевой занимались по отделениям. Командовал унтер-офицер, не вредный, в отличие от господина гауптфельдфебеля, но уж очень старательный. Издалека его можно было принять за деревянную куклу на шарнирах, даже поворачивался он с легким, но хорошо различимым скрипом. Ошибки подчиненных унтера не злили, но искренне огорчали.

– Пр-р-равое плечо вперед! Отставить! Плохо, очень плохо. Показываю еще раз!..

Пыль глотать не приходилось, выручал шлак, но зато от июньского солнца спасения не было. Пот тек из-под кепи, под мышками проступали темные пятна, сапоги превратились в жаровни с углями.

– В колонну по три! Отставить! Еще раз!.. Равняйсь! Смир-р-рно! Вольно… Отставить! Команда была «вольно», а не «разойдись». Смир-р-рно! Вольно…

Хорошо глядеть, как солдат идеть!

– А иначе нельзя, – пояснил Лейхтвейсу куратор. – Солдаты не должны думать, они обязаны подчиняться. Иначе будет как на русском фронте в 1917-м, станут проводить митинги с голосованием перед каждой атакой. Война, если задуматься, противоречит человеческому разуму. Тем не менее воюем – и будем воевать.

– Отделение! Смир-р-рно! Левое плечо вперед! Шаго-о-ом…

Нога в тяжелом сапоге зависла в воздухе, готовая врезаться в рыжий шлак. Подметка параллельна земле, правая рука у пряжки, левая отведена назад…

– Отставить! Горный стрелок Таубе! Напра-а-во! Выйти из строя! Отставить. Таубе, ну я же вам показывал!..

Унтер-офицер уже не один, рядом с ним другой, тоже унтер, однако незнакомый, кажется, из соседней роты. Ростом невысок, крепок, жилист – и молод, Лейхтвейса немногим старше.

Поглядел внимательно, словно портной на заказчика.

– А ну-ка отойдем!

Неуставную команду Лейхтвейс выполнил строевым – чтобы своего унтера не огорчать.

* * *

Поговорили в курилке, возле самого забора. Две урны, между ними истоптанная площадка, а на площадке – никого. Утро, личный состав на занятиях.

Унтеру распорядок дня – не указ. Достал сигареты, протянул пачку.

– Спасибо, не курю, – отказался Лейхтвейс, немало удивляясь. Субординация, как известно, душа службы, а тут какой-то унтер вмешивается, срывает строевую подготовку. Вероятно, унтера бывает разные, обычные и не очень.

– Правильно, что не куришь, – рассудил не очень обычный и закурил сам. Сделав пару затяжек, вновь поглядел портновским взглядом.

– Каким спортом занимался?

– Легкая атлетика и…

Скрывать не имело смысла, в документах все есть.

– …И планеризм. Третье место в чемпионате страны в позапрошлом году.

После чемпионата его и направили в команду «марсиан». Из неба – в небо.

Не очень обычный унтер кивнул, подумал немного:

– Годишься. Тебя Николас зовут? Я – Фридрих Рогге. Если не в строю – обращайся по имени, только «Фрицем» не называй, мне не по душе. С этого дня будешь в моем подчинении. Команда «А», слыхал?

И тут Лейхтвейс удивился по-настоящему.

– Но, господин унтер-офицер!.. То есть Фридрих. Команда «А» – скалолазы, настоящие. А я даже не знаю, что такое «хапала»!

Горные стрелки занимаются тем, чем и положено по уставу (раз-два! раз-два!). Но кому-то надо уметь то, что обычному бойцу не по силам. Командир части полковник Оберлендер, сам альпинист не из последних, без особой огласки собрал лучших из лучших. У них был свой устав. О том, чем именно занималась Команда «А», рассказывали разное. Тренировались – но не только тренировались.

– Хапала – большая удобная зацепа, – очень спокойно объяснил Фридрих. – Технику, Николас, быстро освоишь. Не это главное. Мы, конечно, скалолазы, только нам не всякий подойдет, даже из «категории шесть». Спорт – еще не все. Вот представь, Николас… Ты настоящий профессионал, ты решаешь проблему… То есть идешь по маршруту. Готовился целый год, деньги занимал, собирал снарягу, в карты носом тыкался. Для тебя победа – всё. И тут кто-то чужой, тебе даже незнакомый, в берг свалился и ногу сломал. Не поможешь ему – насмерть замерзнет. Твои действия?

Лейхтвейс даже думать не стал.

– Естественно, помогу!

Не очень обычный унтер усмехнулся.

– Не быть тебе настоящим спортсменом, Николас! Знаешь, это очень хорошо.

И протянул ладонь. Пожал крепко, до боли, и только тогда Лейхтвейс понял, что солгал. Он тоже профессионал – летчик-испытатель черного марсианского ранца. Если надо выполнить задание, он выполнит – даже если придется бросить кого-то посреди неба.

Или все-таки нет? Не бросит?

Вместо дилижанса был автобус – нелепая темно-красная коробка, каким-то чудом установленная на четыре узких колеса. Ждать пришлось больше часа в компании старухи, везущей большого рыжего петуха, посаженного в плетеную корзину. Тому было тесно и скучно, и он не переставал возмущаться, косясь на людей блестящим черным глазом.

Втиснулись с немалым трудом. Автобус, делавший, как выяснилось, две поездки в день – туда и обратно, оказался переполнен. Мужчины в кепках, женщины в черных платках, двое тощих словно жерди священников в шляпах-сатурно, куры в корзинах, кот у кого-то на плече. Многие курили, поэтому несмотря на открытые окна, дышалось трудно. Дорога была почти пуста, лишь время от времени автобус обгонял медленно бредущих осликов. Князь им посочувствовал – они тоже шли под конвоем.

А за давно не мытым окном – одно и то же: холмы, пожелтевшая от жары трава, кусты, редкие деревья – и худые скучные овцы.

Наша Африка…

Дикобраз запоздало упрекнул себя за то, что не был до конца честен в разговоре с бывшим капралом. «Ты не хуже меня знаешь, что настоящая Италия – только до Рима». Следовало возразить – или согласиться, но князь предпочел не услышать. В глубине души он и сам так думал. История идет на Севере, а здесь, среди холмов и кустарника – вечные овцы. Мечта историка, как говаривал дед.

Он пытался доказать самому себе, что не прав, но пейзаж за окном был куда красноречивей.

Пятого осла перегнать не успели. Автобус, недовольно фыркнув, затормозил, и конвоир, тот, что помоложе, взялся за княжеский чемодан.

– На выход с вещами! – вздохнул он без малейшей радости. – Нас тут встретить должны, до Матеры еще километров двадцать.

– Не сглазь, – внезапно вмешался молчун. – Помнишь, что в прошлый раз было?

Повезло – не сглазил. У обочины возле большого черного авто скучал мужчина, тоже в кепке и тоже с папиросой в зубах. Увидев, оживился, махнул рукой.

– Сюда, синьоры!

Автобус укатил, поднимая тучи пыли, люди и осел поглядели ему вслед. Затем княжеский чемодан долго и основательно привязывали к багажнику на крыше. Машину, как сообщил шофер, прислал городской подеста. Не из чувства гостеприимства, а просто потому, что иначе до Матеры никак не добраться, разве что конфисковать все того же осла.

Теперь вместо холмов за окном были горы: пологие склоны, поросшие редким лесом, над ними – острые каменистые вершины. Князь вспомнил фотографии из книги о пещерных городах. Очень похоже, хотя на снимках не Италия, а Каппадокия. Дорога стала заметно ýже, машину время от времени сильно потряхивало, зато ослы стали попадаться заметно чаще. Город был уже близко.

Затем начался подъем, сперва очень пологий, почти незаметный. Горы подступили ближе, возле обочин то и дело попадались тяжелые неровные глыбы, во времена давние и не очень скатившиеся со склонов. Потом дорога резко пошла вверх. Автомобиль, протестующе зарычав, без всякой охоты пополз вперед.

Наконец, подъем кончился. Дорога резко вильнула, горный склон остался слева, справа же за редким строем деревьев показался глубокий обрыв. А впереди, упираясь в небосвод, высилась громадная серая скала, увенчанная зубчатой крепостной башней.

– Матера! – сообщил шофер.

Моя Земля встречала гостей.