Не договорила, вновь вспомнив «Хранилище» и то, что спрятано на нижнем ярусе. Встала, провела ладонью по лицу. Начальник штаба Германского сопротивления прав. Сюда прислали ребенка. Ребенок сейчас расплачется от обиды и бессилия.
«Бьет барабан, красотки смотрят вслед, в душе весна, солдату двадцать лет. Позвякивает фляжка на боку, и весело шагается полку…»
Да, прислали ребенка, девочку, которая еще не закончила седьмой класс. Почему? Потому что она дочь приора Жеана и знает то, что не положено знать остальным – тем, кто остался на улице Шоффай. У каждого свой приказ, маленький солдат!
– Я не смогу сделать много, – тихо проговорила она. – Но то, что мне поручили, сделаю. А потом сюда прилетят взрослые и все объяснят. И вам, и мне.
7
Стальное перо на миг зависло над желтоватым листом бумаги.
– Белов или Белофф? – равнодушным голосом уточнил восседавший за столом чин.
– Белов. Через «в».
Перо принялось за работу. Чин работал без всякой спешки, тщательно выводя букву за буквой, словно заводной механизм. Серая форма, но не виденная уже, армейская, а иная, незнакомая. На столе чернильница, груда папок в дальнем углу и еще одна, пустая. В эту будут упаковывать его, новичка.
Пока что происходящее ничем не напоминало книгу антифашиста Биллингера. На ее страницах орали, топали ногами и лупили дубинками по поводу и без. И тюрьма была переполнена, в канцелярию, что на втором этаже, стояла немалая очередь. Этаж оказался действительно вторым, но вокруг – пусто-пустынно. А еще в книге имелись страшные эсэсовцы в черной форме, чуть ли не целый батальон. А здесь мундиры серые, и лица серые, и голоса пустые. И никаких дубинок. Один чин, годами постарше, за столом, другой, моложе и много габаритней, сзади, в затылок дышит.
– Имя?
Перо еле слышно скрипело по бумаге, механизм работал. Место рождения никакого впечатления не произвело, Москва так Москва.
– Воинское звание?
– Замполитрука.
Может, хоть это прошибет?
Перо и вправду замерло. Чин неспешно поднял взгляд.
– Чему данное звание соответствует в Вермахте?
– Фельдфебель. Политический состав.
Чин покачал головой.
– Не политический, а унтер-офицерский. Это военное учреждение, господин… э-э-э… Белов. В дальнейшем при рапорте звание упоминать обязательно. Не знаю, как там у вас, в Москве, а нас тут полный порядок…
Задумался, пошевелил губами.
– По крайней мере, с августа прошлого года.
Если верить книге, в «Колумбии» всем распоряжалось СС, но автора арестовали в 1933-м, с тех пор много воды утекло. Значит, в августе 1938-го тюрьму передали армии. Кажется, Биллингер писал о том, что и прежде тут держали дезертиров и прочих нарушителей устава. Значит, не передали, а вернули.
– Причина задержания?
Не он удивил, его удивили. Еще и на такое отвечать?
– Шлагбаум повредил. Врезался на авто.
Механизм скрипнул. Чин поджал серые губы.
– Железнодорожный?
Белов обреченно вздохнул. Да чего скрывать? Все равно докопаются.
– Пограничный.
На этот раз чин задумался надолго. Перечитал уже написанное, раз, другой…
– Место рождения – Москва… Это в России? Шлагбаум, говорите? Нет, это незаконный переход государственной границы Рейха. Так в дальнейшем и рапортуйте.
– На третий его? – дохнул в затылок тот, что сзади.
Чин извлек из-под пустой папки какую-то бумажку, поднес к глазам.
– Нет, на четвертый. В одиночку.
Сзади зашевелились.
– Так ведь там, на четвертом…
– Отставить! – поморщился чин. – На четвертом этаже никаких нарушений не происходит. Как и на всех прочих этажах… А вы, господин Белов, сейчас будете ознакомлены с правилами внутреннего распорядка. Извольте их соблюдать, в противном случае последует наказание согласно существующим предписаниям. Отныне вы – Номер 412. Запомните и не путайте.
Вот и номерком оделили, словно в гардеробе. Александр вдруг подумал, что ведет себя как-то неправильно. Настоящий комиссар должен на его месте… Что? Спеть «Интернационал»? Воззвать к трудящимся всего мира? Потребовать освободить Эрнста Тельмана?
– Вы не записали, что я гражданин СССР.
Чин поводил пальцем по бумаге и внезапно усмехнулся, жестко и зло.
– А некуда, боль-ше-ви-чок!
* * *
В семье саму возможность эмиграции отвергали с порога. Когда уехал сосед по лестничной площадке, профессор-химик, отец объяснил на пальцах. Беглецы из СССР никому не нужны, кроме как спецслужбам. Работу хорошему специалисту, допустим, химику найти можно, если знаешь язык, но при первом же кризисе эмигранта первым и уволят. Общаться не с кем, для белогвардейцев они так и останутся чужими. А лет через десять, когда Красная армия дойдет до Бискайского залива, с каждого персонально спросят, причем очень жестко. Мама, став очень серьезной, возразила, напомнив, что спросить могут и здесь, причем не через десять лет, а значительно раньше. Отец лишь пожал плечами. Потом, подумав, рассудил, что проще затеряться в СССР. По линии ВСНХ ему постоянно приходится ездить в командировки, причем в такие места, что иногда и возвращаться не хочется. В Якутии, к примеру, достаточно отъехать полсотни километров от города – и никакой тебе советской власти. На бумаге вроде есть, а на практике ни райкомов, ни даже ОГПУ. А на Чукотке только ленивый не ездит регулярно в Северо-Американские Соединенные Штаты. Граница, конечно, на замке, но забор построить не успели.
Маленький Саша этот разговор запомнил. Уже в институте студент отделения романо-германского языкознания тщательно изучил висевшую на стене в комнате общежития географическую карту СССР, прикидывая, куда лучше попроситься при распределении. Места в столице наперечет, а в какой-нибудь Улан-Удэ отпустят без разговоров. Но и там задерживаться не стоит. Как верно заметил осужденный за формализм поэт Василий Луговской: «Широки просторы. Луна. Синь». Есть, есть места, где только Месяц комиссарит, обходя посты. С Месяцем Месяцовичем и поладить можно.
В Минске, в штабе Белорусского военного округа, он сразу же попросился в часть, куда-нибудь подальше. Получилось же не «подальше», а совсем далеко. Но все равно – тюрьма.
Не ушел, комиссар, не ушел!
* * *
Теперь хлоркой несло не только от костюма, но и от него самого. Тюремный душ оказался химическим. Как только выжил? Шнурки от ботинок, выданных на заставе вместо форменных сапог, исчезли в глубине бумажного пакета, куда следовало сложить все лишние вещи. Таковых, кроме шнурков, не нашлось. Карманы вывернули и, ничего не обнаружив, отправили дальше по вечному тюремному конвейеру. А вот арестантской робой не наделили, не положено подследственному. И волосы, и без того коротко стриженные, не стали изводить под ноль, потому как арестанту еще суд положен. Не пугать же почтенную публику!
«Руки назад! Пошел!» И – вверх по гулким железным ступеням, при двух надзирателях. В интернате видавшие виды одноклассники титуловали таких «два сбоку». Александр механически перевел на немецкий, но рассудил, что в здешних краях свое тюремное арго. Значит, эти в сером с блестящими пуговицами зовутся не «zwei seite», а как-то позаковыристей.
