Альберт не мог ответить. Лин, тем не менее, всё равно поняла, что он сказал бы, если бы мог.
– Вот поэтому я бы и не смогла стать эмпатологом. Положить свою жизнь на то, чтобы переживать чувства какого-то там преступника, влезть в его шкуру, решая, провести ему стирание или отправить в тюрьму… Не для меня, Альберт, – Лин вздохнула и стала раздеваться. – У меня есть ты, и мне этого достаточно. Все остальные – не для меня.
3
За остаток воскресенья излишняя чувствительность восприятий полностью ушла, хотя в субботу Альберта ещё немного потряхивало от сильных образов. Воспоминание о приятном эпизоде в любимой книге, хороший кадр в фильме, красивый цветок, яркий свет рождали в груди Альберта миллионы мурашек, а в глазах слёзы.
К понедельнику это прошло. Альберт проснулся за несколько секунд до звонка будильника, как раз так, чтобы отключить его и не разбудить Лин.
Ему снова ничего не снилось, как почти всегда после фанейротима. Альберт прилежно сделал запись об этом в дневнике сновидений и только потом поднялся.
– Уже проснулся… – сонно промурчала Лин, протирая глаза. – Дверь закрой, ага…
– Конечно.
Альберт всегда просыпался рано, как раз в то самое время, когда город уже не спал, но ещё не проснулся толком, чтобы доехать до Оак Мэдоу быстрее. Хотя, когда Альберт готовил утренний кофе, он самокритично заметил, что встает в такую рань неспроста. Может быть, чтобы не видеть разгуливающих туда и сюда туристов, парковщиков у казино, проституток на углах.
– И что вы делаете тут зимой… – выдохнул Альберт облачка пара, пока выходил из подъезда на улицу. Интересно, раздражают его толкотня и пробки, или все же чужая радость? Ответить Альберт не смог.
Он вел машину спокойно, но быстро, а иногда даже успевал выпить кофе, пока светофор горел красным. Последние недели зрелище толком не проснувшегося города радовало его глаз. Помятые проститутки уходили с улиц – отсыпаться. Хоть Альберт знал, что в центре полно людей и машин, его район казался необычно пустынным. Вдруг он услышал тягучий, будто плач, старческий усиленный громкоговорителем голос, созывающий людей на фаджр. Он раздавался словно из ниоткуда, из тумана, густо замешанного на смоге. Когда-то Альберт знал, что такое «фаджр», ему объяснял знакомый ещё в университете, но забыл, и теперь слово это было для Альберта обычным, никакого особенного смысла не несло.
Альберт иронично хмыкнул. Он ещё не добрался до центра, медленно двигаясь мимо блока, расчищенный от снега асфальт в котором пестрил цветными свастиками, жжёными лепестками, осколками лампадниц, раздробленных колёсами машин, цветным порошком, который так просто не оттереть, не отмыть. Наверное, что-то праздновали ночью. Альберт подумал, что, если открыть окно, наверняка машина наполнится тяжёлым запахом благовоний.
Он и в самом деле открыл окно, но пахло лишь грязью, выхлопом машин, и немного холодным утренним воздухом. Альберт всё равно вдохнул этот воздух полной грудью и закрыл глаза, чтобы почувствовать хоть что-то, но ничего не почувствовал.
Сзади кто-то недовольно засигналил. Альберт быстро закрыл окно и надавил на газ.
Он помрачнел, вспомнив, что проезжал тут во время какого-то праздника летом. Смуглые женщины в цветных сари ходили рядами, пригоршнями расшвыривали цветной порошок, окуривая себя, людей вокруг, проезжающие машины тлеющим пало санто. Именно этот запах Альберту хотелось бы учуять снова: тяжёлый, густой, рождающий в голове образы голоногих шаманов, камлающими ради чего-то хорошего.
Центр заполнился людьми. Конечно, утром горожан не так уж и много. Иное дело – вечер.
Вечера в центре – феерия праздности, а раннее утро – деловитости. Люди шли по делам, и редкие гуляки, каким-то образом оказавшиеся на улице, казались чужаками. Альберт спокойно провожал взглядом их усталые лица и помятую одежду, благо, что времени на это у него достаточно, ведь утренний затор стал обыденным ритуалом. Мрачные лица почему-то обрадовали Альберта.
Альберту казалось, что он выбирался из города целую вечность. Короткая поездка вне города по пустой дороге не помогла: настроение испорчено.
Очень скоро между облетелых деревьев Альберт увидел старый красный кирпич: стены Оак Мэдоу. Как обычно, он прибыл на работу почти раньше всех, мест на парковке оказалось предостаточно. Припарковав машину, Альберт подумывал было не торопясь двинуться в свой кабинет, но тут его внимание привлёк гудок со стороны въезда.
Красный седан Пилипчика. Первый раз за всё время работы Альберта в Оак Мэдоу директор появился так рано.
Альберт спокойно подошёл к именному директорскому месту. Тот припарковался как по линеечке и после, пыхтя, с трудом вылез из машины.
– Пройдём со мной, – одышливо проговорил Пилипчик, приложив руку к груди. – Надо… надо обсудить…
Первые насколько шагов директор дышал как выброшенный на берег кит. Казалось, что даже с расстояния можно расслышать хрип в его лёгких и натруженный стук сердца. Отдышавшись, Пилипчик утер платочком пот со лба и заговорил уже нормально:
– Читал?
– Угу, – отозвался Альберт. – После фанейротима.
Пилипчик гулко хмыкнул и скривился.
– Настолько серьёзно? Мда… – на какой-то момент лицо директора озарилось странным выражением, но он тут же потряс головой, вытирая губы тыльной частью ладони. – Ты не загоняйся так. Если что не сможешь, не осилишь, то так и скажи… Дело ведь сложное, особенно для такого, как ты.
– В смысле? – не понял Альберт.
Ответил директор ему не сразу – они как раз дошли до входа. Альберт, прижимая к себе папку с делом, открыл тяжёлую дверь, и прошёл вслед за Пилипчиком.
Они подошли к лифту.
– Так в каком это смысле «для такого, как я»? – переспросил Альберт.
– Не подумай. Я имел в виду молодость, неопытность. Ты же тут у нас не так давно работаешь…
Лифт двинулся вверх.
– …и не особо понимаешь, как оно всё. Лучший на курсе, я понимаю, особая чувствительность мозга. Но опыт всё равно важен. Согласен со мной?
– Пожалуй, согласен…
В другой ситуации Альберта бы насмешило, что Пилипчик вынужден пользоваться лифтом, хотя его кабинет расположен всего на этаж выше. Но сейчас он думал о другом. Директор, приехавший на работу словно бы специально к его приходу, да ещё и этот странный разговор.
– Чего стоишь-то? – Пилипчик провёл карточкой по замку кабинета. – Давай, проходи, не тут же говорить.
Альберт вошел в кабинет и дождался, пока директор снимет пальто и займёт кресло. Только после этого он сел сам, расположив тяжёлую папку у себя на коленях.
Пилипчик облокотился на стол и с шумом выдохнул воздух. Краем глаза Альберт заметил, что на директорской рубашке, под пиджаком, крупные пятна пота. Он быстро отвёл глаза в сторону.
– Мда… – Пилипчик поцокал языком, сделал глубокий вдох, и заговорил очень проникновенно. – Понимаешь, Альберт… Скоро конец года, время сдачи личных дел, подшивки диагнозов. И как бы так сказать… Адкинс – пациент очень сложный. Наличие такого у нас – огромный, невероятный потенциал. Сам посуди, какой это простор для изучения, для научной работы…
Альберт быстро понял куда клонит директор.
– И для государственного финансирования?
Пилипчик кивнул.
– Так… так я всё ещё не понимаю. Почему дело Адкинса дали именно мне?
– Честно? – директор наклонил голову вправо, с прищуром смотря на Альберта. – Я не думал, что ты так рьяно за него возьмёшься. Ведь осталась всего неделя. Я думал, ты… – директор замолчал и посильнее выпучил глаза, давая Альберту продолжить.
– Думали, я испугаюсь? Завязну? Если опытный врач затянет дело – это не поймут…
– В точку, – стукнул Пилипчик толстым пальцем по столу. – Но если уж ты начал с фанейротима, то не хочу, чтобы это завело тебя куда-то не туда. Слушай внимательно, доктор Горовиц, – привстав, директор перегнулся через стол, опёрся на него животом, наклоняясь ближе к Альберту. – Адкинс должен остаться в Оак Мэдоу надолго, насколько это возможно.
– Но он хочет, чтобы его казнили…
– Казнь? Её все ещё не отменили? – Пилипчик шумно выдохнул и потряс руками. – В каком странном мире мы живём. Так или иначе: ни казнь, ни стирание – ни-че-го! – отчеканил по слогам Пилипчик. – Он должен остаться здесь. Думаю, ты меня понял.
– Я вас понял, – спокойно ответил Альберт, хотя пальцы его немного подрагивали, но голос был твёрд. – Разумеется.
