Джафар Аркадьевич оказался странным: он не принялся с ходу вводить новые правила, не начал перестановки и изменения преподавательского состава. И в целом казалось, что делами вверенного ему учебного заведения он не сильно интересуется. Иногда он приходил на занятия, молча слушал, делал какие-то пометки в блокноте, но лицо его оставалось по-прежнему непроницаемым и спокойным. Спустя два месяца всем студентам был предложен анонимный опрос на семи листах, состоявший из вопросов касательно учебной программы, количества часов, качества занятий, отношения к преподавателю. Что оказалось самым удивительным, с заполненных студентами опросников полностью счищался весь энергетический след, поэтому отследить написавшего было невозможно. Мы заполнили анкеты, но между собой решили: вот и настал час перемен. А еще через пару недель были уволены два друга бывшего покойного ректора. Разумеется, их не вышвырнули на улицу просто так – организовали почетный выход на пенсию, сохранили должности консультантов. Но мы-то знали, что это результат проверки наших анкет, и возмущались лишь для проформы, ведь старички были хорошими учеными, но, увы, никудышными педагогами, и в должности консультантов приносили гораздо больше пользы.
А в остальном директор оказался весьма неплохим руководителем: ничего никому не пытался доказать и не лез туда, где все и без него отлично работало. В течение следующих месяцев наладилось расписание, исчезли здоровенные окна и перестановка пар посреди учебного дня. А в столовой наконец-то появились горячие обеды. Причем каждый студент имел право на бесплатное питание в течение дня, что было, понятное дело, далеко не лишним для тех, кто не мог покинуть здание Академии из-за занятий, а также для живущих в общежитии.
Не прошло и полгода, как волей-неволей о Джафаре Аркадьевиче заговорили в другом тоне и все реже вспоминали Аркадия Бессонова. Позже мы узнали, что наш директор окончил престижный факультет Национального экономического университета, прошел стажировку как управленец в Лондоне и экстерном, за два с половиной года, окончил нашу Академию по курсу нумерологии. Много о чем нам стало известно позднее. А тогда он был для нас загадкой.
Когда одного из студентов обвинили в умышленном жестоком отравлении, директор встал на его защиту и сумел-таки доказать, что зелье из комода студента похищено. А повесил на него это преступление сын одной крупной шишки дворянского происхождения, которого в наш вуз приняли больше по заслугам его отца, чем благодаря способностям. На допросе с «видящими» специалистами он, как говорится, раскололся и все рассказал.
На следующий день Джафару Аркадьевичу было предписано покинуть пост. Поговаривали, что увольнения Джафара Аркадьевича пожелал сам император, хотя официальных комментариев из дворца не поступало. Проступки студентов и работников Академии всегда карались намного строже, чем всех остальных граждан, поэтому официальной причиной назвали некомпетентность руководства, не сумевшего вовремя вычислить опасного преступника. Но, что удивительно, на защиту ненавистного поначалу директора встал весь коллектив и все студенты. И желавшие отставки Джафара Аркадьевича отступили.
Много позже – всего лишь год назад – я узнала, что именно он настоял, чтобы мне выдали диплом. Без этого вмешательства не видать бы мне заветной бумажки, как совести – фее. И средства на мой счет перевели после обучения тоже благодаря директору. Он про это не говорил. И я знаю, что не расскажет.
Джафар Аркадьевич, до сих пор поражаюсь, как могла тогда сказать вам такое, и за доброту и заботу отплатить черной неблагодарностью… Если Вы когда-нибудь прочтете эти строки, простите меня!
* * *
«Ну и вляпалась же ты, дурында!» Я немного подумала и обиделась. Просто не додумалась до чего-то более разумного. А тут директор сам дал мне в руки козырь. В конце концов, никаких прав оскорблять меня у него нет. И я не дурында, а в общем-то состоявшаяся личность, взрослый человек, отвечающий за себя и свои поступки. Ни от кого не завишу, между прочим. Червяк внутри ехидно поднял бровь, и я вновь подумала, что совершаю глупость, но было поздно.
– Во-первых, я не дурында, а во-вторых, вышло недоразумение, – на белоснежном костюме директора болталась одинокая черная пылинка, похожая на волос. Я уставилась на нее в качестве моральной поддержки: мол, и на солнце есть пятна, а наш безупречный директор имеет пыль на костюме. По-моему, логично. И так как потрясенный Джафар Аркадьевич молчал, глядя на меня – взгляд очень хорошо ощущался, – я продолжила: – И меня вызвали сюда не для того, чтобы отчитывать, как нашкодившую малолетку, а для объяснений. И объясняться я буду перед комиссией. Все им расскажу, как было. И думаю, взрослые разумные люди все прекрасно поймут, – я особенно подчеркнула словосочетание «взрослые разумные».
Холодный тон удался идеально. Я даже немного погордилась собой. Все-таки не каждый день доводится вступать в противостояние с нашим директором. А за словом он, уж поверьте, в карман не полезет. Но он в самом деле полез в карман. Не за словом, конечно, – за кусочком ткани, а потом снял очки и принялся протирать их, спокойненько так. Я рискнула поднять глаза на него и поняла, что насчет противостояния сильно ошибалась. И, кажется, меня сейчас сотрут в порошок.
Каждый студент давно знал, что Джафар Аркадьевич при всех своих добродетелях уж никак не был натурой флегматичной. Холодным и спокойным назвать его мог разве что тот, кто видел его только по телевизору или в первые дни службы. В неудачные дни директора можно было вывести из себя одним щелчком пальцев, в удачные – двумя. Но все знали: наорет, попсихует, а потом поможет. Но вот если что-то случилось, а в кабинете директора царит штиль – вот тогда дела плохи. Кажется, предназначенный мне шторм был остановлен моими же словами. Дурында и есть дурында. Прав он сто тысяч раз. Но разве могу я это признать?
Директор тем временем водрузил очки обратно на переносицу, в оправе из белого золота, похоже. Как есть пижон. Убрал в карман салфетку и уставился на кончики своих холеных пальцев.
– Вот и расскажите мне, будьте добры, Кира Валерьевна: каким образом у вас дома оказались секретные документы по делу о пропаже детей? Резонансному, прошу заметить. – К тону директора не придрался бы ни один психолог, но я уже поняла, что мне крышка, поэтому решила держать оборону до конца.
«Дурында», – пропел червяк внутри и приготовился к представлению. Я решила его проигнорировать. Но холодок внутри уже поселился.
– Это я должна отчитываться, почему сотрудники Академии делятся с посторонними людьми секретными сведениями?
– Хорошо, я тебя понял, – тон директора не изменился ни на йоту, – в комиссию так и напишем: вступила в преступный сговор с жителем Нижних Уровней, договорилась о распространении секретных сведений, в реестр вписана как потерявшая способности, но в личных целях вполне себе пользуется. Потянет лет на двадцать пять, думаю. Если повезет – на двадцать. А Азаэль… Что Азаэль? В худшем случае из Академии уволят. Да он и так тут чисто из любви к искусству. А его руководству на наши разборки начхать с высокой колокольни. Ну получит по шапке чисто для галочки. А разгребать будешь ты.
Червяк внутри икнул и спрятался. Холод разросся до размеров огромного шара.
– К-к-какие двадцать лет, Джафар Аркадьевич?
– Какие? – нежно спросил директор, воззрился на меня поверх очков, потом вскочил на ноги и оперся на стол, будто следователь на допросе, как еще стол не перевернул: – А такие, Кира Валерьевна, что светит вам теперь срок реальный со всеми вытекающими. И хорошо еще, если госизмену не впаяют, – это если сильно повезет!
Мне кажется, мои глаза готовы были лопнуть. А директор начал ходить из угла в угол, забылся, достал сигарету, потом бросил ее на пол, пнул ногой куда-то под стол.
– Как есть идиотка! Захотела поиграть в великого следователя – пришла бы ко мне! Я уже сам с комиссией договаривался бы по поводу твоих вернувшихся способностей! И, главное, меня в известность даже не поставила о том, что снова практикуешь! Я тут ни сном ни духом. В пять утра звонок из комиссии: срочно на ковер! Моя якобы потерявшая способности студентка тут, оказывается, не потеряла ничего, а работает себе. И что я мог сказать? Стоял как дурак, выслушивал все это!
– Так все ж по закону, – прохрипела я, мечтая о стакане воды, а лучше – о бокале хорошего, надежного яда. – Диплом получен, в реестр внесен, лицензия присвоена…
Директор неожиданно остановился и воззрился на меня как на умалишенную.
– Кира, – начал он таким задушевным голосом, каким разговаривают с безнадежно больными, отчего мне стало еще хуже, хотя казалось, дальше некуда, – скажи, пожалуйста, ты когда последний раз проверяла статус своей лицензии?
– После получения диплома, – буркнула я, силясь понять, к чему этот вопрос.
– А-а-а. – По лицу директора было заметно, что место на койке душевнобольных мне обеспечено. – А договор на обучение читала?
– Вообще не читала, – призналась я. – Родители подписывали, мне тогда восемнадцати не было. Но там был стандартный договор…
– Еще лучше. Так позволь мне тебя просветить, – директор взял со стола бумагу и снова сел напротив меня: – При поступлении в Академию одним из условий бесплатной учебы был пятилетний контракт после выпуска. Работать должна там, где укажет начальство, – Джафар Аркадьевич ткнул пальцем в потолок. – Если контракт расторгается досрочно, ты должна вернуть всю сумму, затраченную на твое обучение. А это, уж поверь мне, дорого.
Если до этого мне было не по себе, то сейчас натурально поплохело. Если уж директор говорит «дорого», то сумма там поистине астрономическая.
– Либо всё за не отработанные по контракту годы. В твоем случае – сумма целиком…
Джафар Аркадьевич нацарапал пару строк на бумажке и подвинул мне. Внутри меня с треском что-то оборвалось, потому что мне показалось, что он ошибся ноля эдак на три. Я нервно сглотнула и отодвинула от себя лист.
– Так вот, Кира, – продолжил директор, подождав, пока на моем лице сменится вся гамма эмоций, – в силу того, что твои способности считались утерянными по причине несчастного случая, действие контракта на тебя не распространялось, а твоя лицензия была заморожена на неопределенный срок. При возврате способностей контракт возобновляет силу. И, соответственно, ты должна либо работать, либо… – он кивнул на лист с начертанной на нем трехэтажной цифрой, – отвечать по всей строгости закона, увы.
Я перевела дыхание. Если честно, из предложенных вариантов мне не нравился ни один… В первом случае мне нужно бросать свой магазин: навряд ли уважаемое государство так просто от меня отлипнет. Девушки справятся, наверное, но мне нравится самой вести дела. А еще больше я дорожу своей скучной жизнью. Если откажусь работать, все равно потеряю магазин, да и вообще всё. На мои плечи свалится такой долг, какой мне за всю жизнь не отдать, если честно. Идти в тюрьму? Когда я выйду оттуда, мне будет почти пятьдесят в лучшем случае… Да и не факт, что смогу полноценно работать, я же не знаю, куда меня распределят! Это три года назад я была талантливой и подающей надежды. После той аварии все пошло не так…
Я почувствовала легкую тошноту и закрыла глаза, а когда вновь открыла их, передо мной стоял стакан воды. Я отпила глоток и снова ощутила мучительный стыд за свое поведение. Впрочем, последних три года мне было стыдно всегда, когда вспоминала о Джафаре Аркадьевиче.
Директор молча смотрел на меня: ждал, что отвечу. Вот уж поистине интересная ситуация, когда куда ни кинь, всюду клин.
– Джафар Аркадьевич, – наконец решилась я спустя несколько минут мучительных раздумий, – а если попытаться донести до комиссии, что способностей у меня по-прежнему нет, а вспышка накануне – случайность? Это правда, до вчерашнего дня я ни разу не практиковала, с тех пор как…
– Знаю, что правда, – перебил меня директор. – Ты ж с другой планеты, по-видимому, а поэтому не в курсе, что за всеми вашими домами ведется особый надзор. Воспользуйся ты раньше – они бы заметили. Но есть загвоздка, – директор наклонился ко мне ближе и понизил голос: – Комиссия тебе не поверит. Азаэль за пределами Академии со студентами практически не общается. А тут пошел к тебе – раз подозрение. Два – я тебе твою характеристику как выпускницы показывать не имею права. Но написано у тебя там такое и столько, что даже самый неопытный идиот решит, что ты просто обманываешь и заметаешь следы.
– Но, Джафар Аркадьевич, пусть делают очную ставку с «видящим» специалистом – и проверят, что я не вру! Нет у меня способностей! Кончились!
Директор вновь откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, вдохнул, выдохнул.
– Как ты думаешь, сколько «видящих» поступило за последних три года в Академию? – спросил он, не открывая глаз.
– Не знаю, человек тридцать-сорок?
– Десять человек, Кира. Десять! В этом году – только трое. А работать из них сможет в лучшем случае один. За другими придется еще двух «видящих» ставить, чтобы дел не натворили. Да и этот первый уже небо носом пашет, услышав, какой он ценный. Остальные двое вообще еле-еле мечутся. Даже я вижу. А все равно берем, учим… Знаешь, сколько сейчас только Министерство транспортного хозяйства запросило? Двадцать человек, и это не считая основных инстанций. Где я им столько «видящих» возьму? А им вынь да положь. Нехватка кадров дикая…
Я не поверила своим ушам. Когда я поступала, нас набрали шестьдесят человек, да еще и по группам делили: на сильных и послабее. А теперь – трое?
– А почему так мало-то?
– А кто его знает. Это же не запрограммируешь заранее, сколько будет, а сколько понадобится. На будущий год набирать будем, чувствую, всех подряд. Даже взрослых уже брать разрешили – до тридцати пяти лет подняли возраст поступающих. Скоро в пятьдесят поступать будут, лишь бы были. Учить их сложно, а что делать?
– Так тем более, зачем им возиться с потерявшей способности ученицей?
– Кира, услышь ты меня наконец! – успокоившийся было директор вновь вспыхнул как спичка. – Да им наплевать, что там у тебя происходит. Любой из них придет, затребует документ из архива, – а я его обязан комиссии предоставить по первому требованию, – откроет твою страничку. И все, конец истории. Коэффициент Поля у тебя сто двадцать! У Свански он был девяносто пять!
Я услышала это, и мне показалось, что земля, как в лучших романах, закружилась и ушла из-под ног. То ли стресс, то ли голод – с утра я выпила лишь чашку кофе, а припасенные бутерброды съесть не успела – сказался. Спасло от позорного падения на пол лишь то, что я и так сидела.
Пришла в себя я уже на кушетке, с мокрым полотенцем на лбу. Директор сидел за столом и что-то писал. Увидев, что я очнулась, он нажал кнопку на телефоне:
