Ультрафен
Достал записную книжку и стал просматривать её. На страничке с пометкой "медвытрях", нашел запись и оживился.
– Ага, позвонить в ЖЭК! – снял трубку и набрал справочное города. После справочного, набрал номер ЖЭКа.
– Аллё! С вами говорит старший следователь уголовного розыска, капитан Феоктистов. Девушка, будьте любезны, скажите, какой участок обслуживает район, где располагается медвытрезвитель?.. В таком случае дайте мне номер телефона главного инженера… Ну, хорошо. Начальника ЖЭКа. Так… – записал. – Спасибо, – хотел было вставить какую-нибудь шутку, комплимент секретарше, но в трубке запикали кроткие гудки. – Хм, как автоответчик…
Набрал новый номер. Длинные гудки. Положил трубку и вновь стал листать книжку. Наткнулся на запись – "утопленник".
– Вот черти! Совсем утопленника выбили из головы.
Поднялся и быстрым шагом вышел из кабинета.
В коридоре стояли две женщины: старшая медсестра и незнакомая женщина в белом халате.
– Клавдия Сергеевна, где сейчас Игорь Васильевич? – спросил он.
– Спустился вниз. Наверное, в анатомке, – ответила хозяйка кабинета.
– У вас есть ее номер телефона?
– Да, там в справочнике. По местному, сангородскому.
Феоктистов поспешил обратно в кабинет. Отыскал на столе между бумаг справочник. Нашел в нем нужный номер.
– Игорь Васильевич, извините. Я совсем забыл, у меня ведь ещё к вам есть дело. К вам сегодня привозили утопленника?.. Так. Что вы можете сказать по нему?.. Так. А где он сейчас, в холодильнике?.. Это какой день пошёл, как он умер?.. Ага, Игорь Васильевич, а что если сейчас на нём продолжить наш эксперимент?.
И услышал встревоженный голос Бердюгина.
– Толя, если у вас есть время, то спускайтесь сюда. Здесь поговорим. По телефону не надо.
– Хорошо! Бегу. Только сделаю один звонок.
Но телефон начальника жилищно-коммунального участка молчал. Феоктистов с сожалением положил трубку и направился из кабинета.
14
В анатомке его поджидал Бердюгин. Он был одет в теплый синий байковый халат.
– Вам, Толя, придётся одеться потеплее. В холодильнике прохладно.
Снял с вешалки такой же, как на нём, халат и подал Феоктистову. Прошёл к сейфу, открыл его и достал футляры с приборами. Анатолий без напоминаний взял туб, и они направились из кабинета.
Ионовый свет, льющийся с потолка, освещал холодильник. Большое, облицованное кафельной плиткой помещение. На широких лежаках лежали три трупа, двое мужчин и одна молодая женщина.
У всех на животах большие продолговатые разрезы. Они были сшиты нитками.
На свободном лежаке доктор смонтировал ультрафен, подключил его к батареям, лежащим в кармане.
Анатолий стоял и смотрел с сочувствием на труп женщины.
– Жаль. Молодая… Могла бы сколько нарожать. А сколько принести радости мужикам. Муж-то есть?
– Не знаю. Наверное. Кто-то же принёс для неё одежду. В пять часов должны забрать. Кстати, я Филипповича отослал, скоро должен вернуться. Поторопиться надо… Берите ультрафен. Смотрите… Вон, на дальнем лежаке, посиневший…
Феоктистов поднял прибор и направил его на труп. Над ним было точно такое же оранжевое свечение, какое он видел над обваренным, только вдвое выше, и пульсация более ритмичная, глубокая. Над головой нет красного оттенка и “сердце” лишь слегка потемневшее. Под потолком висел грустный образ утопленника.
– Что видите? – спросил Бердюгин.
– Если верить вашей гипотезе, то этот человек может винить только себя. Он погиб по собственной инициативе. А вот свечение над ним выше и тревожнее.
– Да, уже третьи сутки пошли, как он погиб. Скоро душа покинет его.
Феоктистов перевёл прибор на женщину, и его внимание задержалось на ней дольше. Интерес вызывала не только её душа, но и тело, безукоризненные формы его: лицо, длинная шея, покатые плечи, округлые груди с торчащими вверх темными сосками, гладкий живот, обезображенный швом, ровный бритый лобок с трещинкой, уходящей в промежность длинных красивых ног.
– Как жаль… Как жаль, – вслух сказал он о женщине.
Красоту женщин Анатолий понимал и умел ценить…
Свечение над её трупом трепетало, "сердце" было темным и у пяток и над головой висело красноватое облако. Душа её находилась в печали и возмущении.
– А вот эту красавицу убили… – сказал Анатолий.
– Да, акушерка-надомница.
– За такую женщину я не знаю, чтобы с ней сделал… – с чувством проговорил он.
В коридоре послышались шаги.
– Толя, это Филиппыч! – забеспокоился Бердюгин. – Ему обмывать, одевать трупы. Может сейчас войти сюда.
Феоктистов передал прибор Игорю Васильевичу. Сдернул с себя халат и накинул его на прибор. Взял его из рук доктора вместе с ультрафеном. Бердюгин вынул из кармана халата батареи и все это Анатолий осторожно упаковал в халат.
– Игорь Василич! – послышалось за дверью.
– Ойюшки! Филиппыч, я здесь. – И Феоктистову: – Вы сейчас выйдите и подождите меня.
– Хорошо. – Помедлив, Анатолий спросил: – Игорь Васильевич, можно я с ним… – показал взглядом на прибор, – поднимусь к Мизинцеву? – почти шепотом добавил, – полную тайну гарантирую. Только заультрафеню и назад…
Бердюгин поморщился недовольно. В другой момент он бы категорически запретил использовать ультрафен за пределами морга и без его участия. Но тут был захвачен врасплох появлением Филипповича.
– Он ничего и не поймет! – настаивал Анатолий.
Открылась дверь, и вошел маленький, лет шестидесяти человек в двух халатах: в белом и поверх – байковом, синем.
– А-а, Толя, привет! – протянул сухую жилистую ладонь. Кивнул на труп женщины. – Не твоя ли красавица?
– Нет, Филиппыч, не моя.
– Гарная дивчина. Не убереглась, голуба. А ты за кем пришёл? – показал глазами на сверток в его руках.
– Нет, Филиппыч, ни за кем. Это по другому назначению… Ну, я пошёл, Игорь Васильевич?..
Доктор кивнул, но лицо его выражало недовольство, несогласие с затеей Анатолия.
– Я мигом!
Феоктистов выскочил из холодильника и едва ли не бегом устремился по подземному переходу.
15
В палате кроме Мизинцева находилось ещё двое больных. Оба с аппаратами Илизарова. У одного на руке. У второго на ноге, выступающий сквозь натянутую на него пижамную брючину. Больные лежали на кроватях.
Вбежав в палату, Феоктистов остановился.
– Мужики! – обратился он к больным. – Простите, извините, но будьте так любезны, выйдите на минуточку. Я следователь, и мне – ой как надо – с этим больным переговорить с глазу на глаз.
Положив на стол халат с ультрафеном, достал из заднего кармана брюк служебное удостоверение.
Больные переглянулись и с неохотой поднялись. Тот, у которого аппарат был на ноге, ушёл на костылях.
Феоктистов переложил сверток на освободившуюся кровать и стал разворачивать. Достал ультрафен. Все проделывал в спешке, молча, и оттого его действия вызвали тревогу у Мизинцева.
– Вася, не бойся. Это не смертельно…
Анатолий, спрятав батарейки в карман брюк, поднял ультрафен, настраивая резкость, стал подходить к нему ближе.
Над головой Василия алел слабый оранжевый нимб.
– Вася, ну-ка поверни бестолковку.
Мизинцев обиженно хмыкнул, но команду выполнил, повернулся к окну.
– Хоп! Готово. Спасибо, Васёк. Этот эксперимент тебе только на пользу. Можешь считать – твоё алиби, – говорил Анатолий, упаковывая аппарат. Уже со свертком подошёл к кровати Василия. – Ну, как, Вася, написал? – спросил о рапорте.
Василий промолчал, отводя глаза в сторону.
– Что, ещё не готово?.. Ну, парень, за это время, пожалуй, роман можно было бы настрочить.
Мизинцев тяжело украдкой вздохнул.
– Вась, я что-то не пойму. Ты писал или не писал?
Василий отрицательно покрутил головой.
– Почему? – спросил Феоктистов обескуражено. – Ты что спал или?.. – И тут взгляд Анатолия наткнулся на подарки, оставленные Бахашкиным. Они лежали на тумбочке не тронутыми. На лице промелькнула догадка. – У тебя кто-то был?
Василий не ответил.
– Ты что, решил в молчанку отыграться? Так что ли?.. Нет, паренёк, не та ситуация. Говори, кто был?
У Васи заслезились глаза, и он попытался повернуться на бок, укрыться простынею.
"Тебя-то где чёрт носил? Не мог прийти раньше!.." – с обидой и злостью подумал он.
– Слушай, Вася, ты уже не мальчик. Двадцать четыре годика, мужчина. Давай по-мужски и говорить, – потянул Анатолий с него простыню, приседая к нему на край кровати. – Говори, кто был: Галим, Шалыч? Ну?..
Мизинцев стер с глаз слезы и поманил Феоктистова к нему наклониться. Зашептал. Говор его был едва понятен.
– Я сам с ним разберусь, – перевёл его шипение Анатолий. Мизинцев закивал головой. – Как только выйду на работу… отсюда.
– Ага, по-онятно, – отклонился от него следователь. – Но только я тебя вынужден огорчить, орёлик. Ты из больницы попадешь не на работу, а в капезе. У меня есть все основания ходатайствовать о твоём аресте, как опасного преступника. Не веришь?.. Вот смотри, – и стал на пальцах считать, загибая их. – Насмерть вами, а вернее, тобой забитый человек – раз. Показания твоих коллег-приятелей – два. И твое личное признание – три.
Мизинцев отрицательно закрутил головой.
– Что, не так?.. Тогда говори, кто у тебя был?
Мизинцев прошипел: ша-ыш…
– Бахашкин? Так, понятно. В общем, так Василий. Я помогу тебе выкрутиться. То есть ты, конечно, понесешь наказание, какое заслуживаешь. Может, тебя из милиции турнут на вольные хлеба. Возможно, годик-другой химии припаяют, или условно. Но чтобы наказание было именно то, какое ты заслуживаешь, по тяжести содеянного и не более. А оно будет таковым только в том случае, если ты сам того захочешь. Понял?.. Для этого ты, не смотря ни на что, напишешь мне всё, что произошло в медвытрезвителе, и только правду. А нет… – развёл в сторону рукой, выражая тем самым сожаление. – Так что решай сам. Сегодня я к тебе больше не приду, нет у меня времени, чтобы только с одним тобой возиться. Приду завтра, возможно, послезавтра. Не будет показаний, пеняй на себя. А сейчас, пока.
Феоктистов поднялся. Оценивающе посмотрел на подарки и усмехнулся.
– Что-то не больно-то твой начальничек щедрый. Сигареты купил такие, какие не всякий бич курить станет. Видать, не хватило премиальных на приличные? Не ценит тебя Шалыч, не ценит. Хм…
Ушёл из палаты со свертком. Мизинцев, оставшись один, расплакался.
16
Бердюгин встретил Анатолия в беспокойстве. Он уже не находил себе места.
– Толя! Ну, разве так можно?!. Вы погубите все дело на корню. Нельзя же так безответственно относиться!..
– Не волнуйтесь, Игорь Васильевич! Всё прошло тихо и шито-крыто. Никто ничего не видел. Один Мизинцев в палате был. Да и то ни о чём не спросил. Ему сейчас не до аппарата.
– Вы уж очень долго отсутствовали. Я хотел было за вами бежать.
Бердюгин закрыл кабинет на ключ. Принял от Феоктистова прибор в халате. Недовольство его ещё не улеглось, и он разборку ультрафена проделывал сам на столе. Уже подходя к сейфу, спросил:
– Что случилось?
– Да эти мерзавцы приходили. Припугнули парня. Лежит с мокрыми глазами, обставленными фингалами. Беспомощный, как ребёнок.
– Да… Ну, а что выяснилось? – Бердюгин кивнул на прибор, ставя футляры в сейф.
– Похоже, он соучастник, но мелкий, – пошутил. – Над ним нет рассерженной души. Маленький, но соучастник. Но они сделают из него козла отпущения. – Анатолий подсел к телефону. – Игорь Васильевич, я сделаю звонок? – тот кивнул.
– Алле, это ЖЭК?.. Наконец-то. А кто у телефона?.. Вас беспокоит старший следователь уголовного розыска, капитан Феоктистов. У меня к вам имеется один вопрос. Скажите, вы сегодня проводили ремонтные работы на трубопроводах холодной и горячей воды, поступающие к медвытрезвителю?.. Нет?.. А может в соседних домах?.. Тоже нет. Хорошо. В таком случае подготовьте, пожалуйста, справку… Да, именно такую. Завтра в течение дня я или кто-нибудь из наших сотрудников к вам подъедем… Вас не будет!.. Хорошо, оставьте у паспортисток.
17
Бахашкин был взбешён. Смуглое лицо было мрачным. Встревоженные глаза – злыми. Сопел так, как будто в нос ему вставили свистки от детских резиновых игрушек. Галимханов, выруливая со стоянки сангородка на дорогу, идущую вдоль трамвайной линии, бросал на него косые взгляды.
– Ты чего? – спросил он. – Нашатырки нюхнул?
Тот ещё больше засопел и его, как прорвало, стал страшно материться, собирая всех святых и грешных в кучу.
– А-а, сабака! Падаль! Он, ить, нас с потрохом продал! Во! Видел? – Бахашкин выдернул из кармана листы. – На двух бумагах накатал! Графу написал, ты понял? И не он вовсе включил горячу воду, а ты!
– Я?!. Не помню… – с нарочитой растерянностью пробормотал Галимханов.
– Не помню… – передразнил его Бахашкин. – Тут одна из двух: или он включил, или ты.
– А может, есть третий, а?
– Какой?..
– ЖЭК. Он мог выключить холодную воду…
Бахашкин промолчал. Подъехали к перекрестку, где находились техучилище, аптека и столовая №5. Приостановились у светофора. Потом машина, обогнув столовую по описанному кругу, устремилась по улице Восточной на окраину города к медвытрезвителю.
– Слушай, Сашька, ты как с графом живёшь? – вдруг спросил Бахашкин.
Сашка пожал плечами.
– Да так… Раньше вроде бы ничо, а счас сам вишь как.
– Надо сделать так, Сашька, штобы он это дело замял. Или отдал его прокуратуре.
– А что это даст?
– Я с братом двоюродным свяжусь. Щас же. Он теперь бальшой шеловек, в прокуратуре Улан-Удэ работает, прокурором. Кстати, он начинал там работать ишшо со времен Блатштейна Якова Абрамыча.
– О-о!..
– Ага. – Шалыч оживился. – Они и счас хорошо друг к другу относятся. Уважают друг друга.
– А што, Блатштейн разве в Улан-Удэ был? В прокуратуре работал?
– Работал, Сашька, работал. Да ишшо как работал. Он ведь первым прокурором в Бурятии был при товарище Сталине. Понял, первым!.. – сделал многозначительный жест, подняв вверх указательный палец. – На всю республику. Ево до сих пор там помнят.
Галимханов понимающе кивнул: наломал, видать, дровушек… – но глаза его тоже засветились надеждой.
– Так надо, штоб граф отдал это дело прокуратуре. Или б совсем свернул. Для нас это надо, понял?
– Понял, Шалыч, понял. Попробую. Но и ты не спи, действуй. Крути своего брательника.
Медвытрезвительский воронок, миновав город, свернул в свой проулок.
За столом дежурки сидел медработник Глотко и заканчивал разговор по телефону.
– Кто звонил? – спросил Бахашкин, войдя.
– Феоктистов, следователь, – ответил Глотко, положив трубку.
– Што ему?
– Да шо, это, просит, шобы я завтра к нему явился к десяти часам в квартал “А”. Повестку выпишет на месте.
– Сказал зашем?
– Да не. Поговорить хочет.
– Поговори-ить, – передразнил Галимханов. – Он с тобой там наговорит лет… на пять.
Глотко непонимающе посмотрел вначале на него, потом на начальника.
– Пациент-то наш, оказывается, трезвым был.
– Ой-ёо!..
18
– Мамочка, ты представляешь, что сегодня со мной приключилось?..
Юлия Петровна, открыв своим ключом дверь, входила в квартиру.
Анечка услышала мать еще за дверью, по движению ключа в замочной скважине, и поспешила ей навстречу. Она с нетерпением ждала ее прихода с работы.
Юлия Петровна положила связку ключей в сумочку, которую повесила под полочку детской вешалки.
– И что же? – спросила она заинтересованно, почувствовав необычное возбуждение дочери.
– Ко мне пришли месячные!
– Наконец-то! – с облегчением вздохнула мать и обняла дочь. – Как ты меня порадовала. Прямо гора с плеч. Поздравляю! Теперь ты совсем здоровая и взрослая. – Она поцеловала дочь в голову.
Столь долгое отсутствие месячных у девочек явление крайне редкое, и для Ани наступал критический срок, после которого потребовалось бы хирургическое вмешательство с нелегкими последствиями для девочки. Тут было из-за чего волноваться.
– Да, но ты не представляешь, в какой конфуз я с ними попала! – голос дочери с радостных интонаций снизился до шепота, до всхлипывания. – С утра пораньше мы поехали с Ленкой, с Нинкой и с Сережкой на водохранку, позагорать и покупаться. Ну и покупались, и позагорали. А потом мне начало низ живота резать. Ну, думаю, порежет-порежет и пройдет. Сколько раз уж так было. А оно нет. Все сильнее и больнее. Словно мне ерша кто в воде туда запустил. Прямо спасу нет, до слез. Потом как будто бы оторвалось что-то, и мне в плавки!.. Я чуть было от стыда не сгорела, когда Ленка сказала, что у меня на них пятна красные. Как стыдно было Сережку. Я бегом по дамбе к остановке автобуса. А автобуса нет!.. В кусты там забежала, травой давай обтираться. Думала, все успокоилось, до дома доеду. А это дело, оказывается, за один приступ не заканчивается. В автобусе из меня опять, как из ведра. Мамочка, какого я стыда натерпелась!.. – Аня прикрыла лицо руками и уткнулась матери в плечо. – В автобусе надо мной смеются. Пацаны хохочут, тетеньки отворачиваются. А я… а я ничего поделать не могу с этим делом. Ноги сжимаю…
Юлия Петровна, сочувствуя и переживая за дочь, прижала её голову к себе. У неё выступили слезы на глаза.
– Бедняжка, представляю, каково же тебе было.
– Тетеньки отворачиваются… мальчишки смеются, хихикают…
– Что поделаешь? Дикий у нас народ. Над вполне естественными явлениями смеются. Успокойся. Пойдём в комнату присядем.
Юлия Петровна, переобувшись в тапочки, повела дочь в зал. Присев вместе с матерью на диване, Аня кулачками стерла мокроту с глаз и продолжила:
– Хотела уж из автобуса выскочить и пешком, десятой дорогой от города до дому бежать. Тут какой-то молодой человек в квартале ”А” сел в автобус. Так он их успокоил, прицыкнул на них. Снял с себя майку и мне дал. Загородил меня своей рубахой. Он и майку мне оставил. Вон она висит, на балконе. Я её постирала.
– Он что, зайдёт за ней? Ты дала адрес?
– Да. Он сказал, если время будет, то забежит. А нет – так оставил в подарок. Ой, мамочка, я хоть потом в трамвае, а потом домой без страха бежала. Как стыдно, мамочка… Если бы не он, я прямо не знаю. Умерла бы, наверно…
– Представляю… – с сочувствием проговорила мать. – Спасибо ему. Видать, умный человек. Дай Бог ему здоровья.
Они какое-то время ещё посидели, наполненные переживаниями. Поплакали. Потом посмеялись.
Полосатая майка-тельник покачивалась за окном на ветру на балконе.
19
Автобус восьмого маршрута был переполнен, оттого шёл медленно, натужно покачиваясь и скрипя, жестко постукивая амортизаторами на неровностях. За окнами проплывали дома, стоящие вдоль проспекта Карла Марса, гостиница "Саяны", площадь Ленина, универмаг – массивный, серый. За ним Агентство "Аэрофлота".
Дважды тряхнуло до сотрясения в мозгах на перекрестке с улицей Школьной, переименованной в ул.Файзулина, где слева, качаясь, проплыл ресторан "Кедр", располагающейся на первом этаже белокаменной гостиницы "Сибирь". Напротив неё – кинотеатр "Мир", за которым проходила улица Чайковского, – улица освобождения из душегубки разморенных существ.
Хоть в автобусе окна были открыты, однако в нём стояла жара, тела пассажиров раскалены, словно каждый из них представлял нагревательный элемент: прикоснись – ожжёшься.
– Остановка "Парк Строителей", – послышался хриплый, видимо распаренный от жары, мужской голос из репродуктора.
Анатолий выскочил из автобуса, как из стерилизатора, оттянул на груди и на спине прилипшую к телу рубашку.
Фу-у, жарища!..
На улице легкий ветерок приятно обдувал тело, и казалось прохладнее.
По улице Чайковского, широкой, с двухсторонним движением, с трамвайными линиями по средине, автомашины проходили с прицокивающим шуршанием шин по нагретому асфальту. Большегрузные машины сопровождал такой шум, как будто на их колеса были надеты металлические цепи.
Анатолий с группой пассажиров, вышедших из автобуса, перешёл на левую сторону улицы и пошёл по тротуару, мимо ателье по ремонту бытовой техники, букинистического магазина, почты. После рабочего дня тротуары были переполнены пестреющей людской массой. Кто-то забегал в ателье, на почту. Кто-то, пополняя домашние библиотеки, – в "Букинист".
Но большая часть народа устремлялась к продовольственному магазину "Радуга", затаривать свои авоськи хлебом насущным, а если удастся, то чем-нибудь и из мясных изделий – последние годы почему-то в этих видах продуктов становится всё острее ощущаться дефицит, как впрочем, и на продукцию книгоиздательства.
Вдоль тротуара, с обеих его сторон, стояли густые ряды акаций немного ниже человеческого роста, увешенные желтыми соцветиями цветков, как гирляндами. Феоктистов шёл к панельным пятиэтажным домам "хрущёвкам". Их было три, и все они выходили на улицу торцами. Он шагал, испытывая в себе смущение и в то же время желание увидеть девчушку, с которой так необычно его свела сегодня судьба. Девчонка, как девчонка, малолеток, ребенок, чуть старше сестренки Леночки… Он свернул к среднему дому и пошёл вдоль подъездов, присматриваясь к дощечкам с номерами квартир над их дверями. Свернул в один из них и, не торопясь, стал подниматься по лестничному маршу.
Поднявшись, постоял на площадке… "Но мы-то здесь на долгу службы!" Щелкнул пальцами и вдавил кнопку звонка.
20
Дверь открыла женщина. Слава Богу, не Анечка!
Женщина была в цветастом в розах переднике поверх платья. Русоволосая, лицо овальное, приятное, даже красивое. Годы былую прелесть ещё не пригасили. Она была среднего роста, лет сорока и довольно стройная, что в таком возрасте сохранить не всем женщинам удается.
– Вы Шпарёва, Юлия Петровна? – женщина кивнула. – Здравствуйте. Я из уголовного розыска, капитан Феоктистов. Я вам сегодня звонил на работу, – Анатолий показал удостоверение.
– Входите, пожалуйста, входите…
Юлия Петровна посторонилась, и следователь шагнул в узкий коридор, который стесняла ещё и прихожая, состоящая из высокой тумбочки-колонки светлого дерева; из "взрослой" вешалки с верхней летней одеждой, где висели ветровки и болоньевый голубой плащ; и "детской", пониже. В помещении стоял вкусный запах жареной картошки, принесенный сюда из кухни самой хозяйкой. У Анатолия подвело желудок, проснулось острое чувство голода, – он сегодня даже не обедал.
– Мама, кто там? – послышался девичий голосок из кухни.
– Это следователь из милиции.
Феоктистов поспешно прошёл в большую комнату-залу, куда ему войти предложила Шпарёва. Он на доли секунды приостановился на пороге, оглядел комнату.
В зале стояли: темной полировки гарнитур, в нишах – книги, и на одной из них, в середине, стоял крейсер в миниатюре с надписью на борту – "Варяг". За стеклянными дверцами шкафчиков – посуда, хрустальная, фарфоровая; в углу у окна на тумбочке – черный телевизор; стол у стены и на нём, на середине, на красиво вышитой салфетке – стеклянная ваза с тремя тюльпанами.
Напротив входной двери стоял диван, покрытый темно-вишневым гобеленом, под цвет мебели, над ним со стены свисал почти такого же цвета большой ковер. Диван дальним краем подпирал створки "тещиной" комнаты, то есть кладовочку.
Феоктистов прошёл к столу и, выдвинув стул из-под него, спросил:
– С вашего позволения?
– Пожалуйста, – Юлия Петровна вдруг почувствовала подступающие слезы. – Я сейчас, – и вышла из комнаты.
И тут же заглянула Анечка. Увидев своего спасителя у себя дома, оторопело замерла в дверях.
– Вы!.. – сдавленно воскликнула она, и лицо её осветилось радостью и смущением.
Он непроизвольно тоже улыбнулся и понял, что выдал себя. Теперь уже бесполезно притворяться незнакомцем. Да и то, с какой радостью было воспринято его появление здесь, просто обезоружило. Феоктистов шутливо нахмурился и приложил палец к губам: тсс… Молчи! И многозначительно показал взглядом на двери, куда вышла мать: ни-ни…
Девушка согласно закивала, кудряшки на её висках запрыгали. Она принимает условия игры. Дочь была похожа на мать: тот же овал лица, разлёт бровей и разрез глаз, только темней и выразительней, оттого, наверное, и запали они так глубоко в душу.
Вошла хозяйка. Глаза у неё были покрасневшими, и в руке она держала платочек. Анатолий где-то читал или слышал от кого-то, что прежде, чем жениться, посмотри на мать невесты. Такой твоей будущей жене предстоит стать. Понравится теща – счастливый выбор. Шпарёва ему понравилась.
"Да что это я?!. Совсем крыша съехала! – выругался он мысленно на себя, и в некотором смущении отвёл от хозяйки и от дочери глаза. – Как гипноз какой…"
Перешёл к делу.
– Итак, Юлия Петровна, – сказал он, – теперь расскажите, что случилось с вашим мужем? И пока вы будите рассказывать, дайте мне его фотографию. На время.
– Пожалуйста.
Шпарёва направилась было к шкафу. Но её опередила дочь.