Хам и хамелеоны

Оставив вещи Ивана в коридоре, братья в сопровождении Нины вошли в просторную гостиную. Комнату заливал яркий свет от высокой люстры. На массивном кожаном диване цвета топленого молока сидел с журналом в руках незнакомец в белой рубашке и галстуке. Он с живостью поднялся.

Николай представил брату своего гостя, американца венгерского происхождения Ласло Грабе. Вместе с ним Николай вернулся из Америки. Лет тридцати пяти, темноволосый, загорелый и чисто выбритый, американец, улыбаясь, протянул Ивану руку:

– How do you do! Nice to meet you![1]

Николай скороговоркой объяснил, что Грабе по-русски не говорит вообще.

– Ни бум-бум… – с ухмылкой добавил он.

Словно подтверждая это мнение, американец непонимающе покачал головой и улыбнулся еще шире.

– Мы тут с Ласло не дождались тебя… – повинился Николай. – Так что, признавайся, что пить будешь… Виски? Коньяку рюмашку? А может, водки сразу? – Николай подошел к стоявшему перед диваном стеклянному столику, в два этажа уставленному выпивкой…

Ивану с дороги хотелось пить, и он попросил воды. Домработница чуть ли не бегом принесла ему бутылку «эвьяна», наполнила большой стакан. Опустошив его, Иван спросил, где может вымыть руки.

– За мной! – весело скомандовал брат. – А может, тебе сразу комнату твою показать?.. Переоденешься…

– How long since your last visit to Moscow?[2] – вежливо поинтересовался американец, когда Иван вернулся ко всем в гостиную.

Поймав себя на мысли, что английский язык в Москве звучит как-то слишком правильно, как у дикторов радио, Иван ответил, что дома в России он давно не был, Лондон всех приковывал к себе какими-то невидимыми цепями, и зачем-то добавил, что приезжал в Москву гораздо реже, чем принято ожидать от человека, который жить не может без родины.

– Hey, you speak very good English![3] – восторженно всплеснул руками американец.

Иван, всё еще с трудом преодолевая языковой барьер, ответил:

– I don’t think so…[4]

– I’d like to speak Russian like that. Come on, don’t be modest… We did speak German, French and Spanish at home though. With Russian it feels like to speak the three at once… Which part of London are you staying in?[5] – Ласло Грабе смотрел на него в упор и улыбался.

– Kilburn.[6]

Грабе одобрительно закивал.

– Я ему говорил, но он забыл, – по-русски вставил Николай.

– London is my second home. I spent all my teenage years there. We lived in Holland Park… What times that was! What a laugh we had! Ah, yeah! beautiful girls! British girls, when they’re not plain, which is rare, they can be beautiful, you know. They can take your breath away! Don’t you think?[7]

Иван пространно закивал, соглашаясь то ли со сказанным, то ли с предложением брата выпить за компанию виски со льдом.

– За энглиски джентчин! – неожиданно провозгласил по-русски Ласло и поднял свой стакан, чтобы чокнуться сначала с Иваном, а потом и с Николаем.

Домработница внесла поднос с закусками. Выложила на блюдце оливки, пододвинула ближе тосты с зернистой икрой и, налив белого вина Нине, которая с ногами забралась в огромное кресло, листала журнал и наблюдала за мужчинами, тихо удалилась, не забыв притворить за собой двери.

– Что у нас сегодня на ужин? – полюбопытствовал Николай.

– Рыба… Рыбный день сегодня, – сказала Нина, испытующе глядя на брата мужа. – Вань, ты к стерляди как относишься? А то, может быть…

– Хорошо отношусь, – заверил Иван.

– А ты, Лося? Рыбу ты, по-моему, не очень любишь? – спросила Нина американца по-русски.

Тот непонимающе улыбался.

– Ry… ba?

– Le poisson! – по-французски подсказала Нина. – T’aimes le poisson?[8]

– Si! bien sûr![9] – Ласло с воодушевлением закивал.

– Только я не могу тебе сказать, как стерлядь будет по-французски… – Нина перевела взгляд на мужа, затем на Ивана. – Стер-лядь! Андэстэнд? – Наманикюренными пальцами она изобразила заостренный рыбий носик.

– L’esturgeon, – подсказал Иван.

– Wow! Sterlet! That’s terrific![10] – просиял Ласло, неизвестно от чего больше: от радости понимания адресованных ему слов или от радужной перспективы отведать хваленый русский деликатес.

Ивану было немного не по себе. Недавний приезд, усталость с дороги мешались с сумбурной атмосферой встречи, застолья. Он чувствовал, что восторги по поводу его приезда несколько ненатуральны, да и кожей впитывал напряжение в отношениях брата и его жены. Непривычным казался и выставляемый напоказ каждой деталью достаток Николая: просторная квартира с пятиметровыми потолками, обставленная дорогой мебелью, огромная, в полстены, панель телевизора (в России телевизоры по-прежнему держали в гостиных), трехсотлитровый аквариум… – таких хором Иван не видел еще ни у одного из своих московских знакомых. Разливаемый по стаканам виски стоил не менее двухсот долларов за бутылку, не дешевле было и французское вино «Сент-Эмильон», которое раскупорили заранее, чтобы проветрить. Впечатлял и вид из окна на Кремлевские башни, и молчаливая услужливая домработница… Брат зажил на широкую ногу. Давно ли? Когда он успел обзавестись всем этим? И почему помалкивал о своем преуспеянии?

За столом продолжали упражняться в английском. К удивлению Ивана, брат изъяснялся бегло, речь его была правильно поставленной, разве что выговор отличался чрезмерным рыканьем на американский манер. Где и когда Николай умудрился так овладеть языком, оставалось тоже лишь догадываться; ни по русскому, ни по иностранному он никогда не приносил из школы оценок выше «тройки». Нина же с трудом могла выстроить самую простую фразу, да и то коверкала язык Шекспира до неузнаваемости. При этом она не испытывала ни малейших комплексов и тараторила на своем скверном инглише с такой непринужденностью (типичной, впрочем, для людей обеспеченных), что ей тут же хотелось простить любой ляп. Американец же обильно приправлял речь международным английским сленгом. По виду он сильно смахивал на уроженца Кавказа, а никак не Венгрии, хотя настаивал именно на последнем, и даже с некоторым упорством, с приведением чуть не всей своей родословной: родня Грабе, по его словам, наследила по всей Европе еще с времен Австро-Венгрии.

Иван сразу подметил, что Ласло лишь выдает себя за простака, но таковым не является. Впрочем, явно еще не научился распознавать каверзы русской души, о которые рано или поздно приходится спотыкаться любому иностранцу. Особенно ясно это становилось почему-то в присутствии Нины, заражавшей мужчин своим легкомыслием. Иван присматривался к компаньону брата с любопытством. В своем обычном окружении он никогда не встречал людей подобного типа.

Домработница Тамара – Грабе успел наградить ее прозвищем Tomorrow[11] – вкатила в гостиную передвижной столик. На нем красовалось большое блюдо с рыбным заливным, блюдо с вареной картошкой, масленка, керамический поддон с покрытым темной аппетитной корочкой домашним паштетом, три селедочницы, конечно же, с селедкой нескольких видов: маринованной в вине, в горчичном соусе и просто залитой маслом – со свежей зеленью укропа и колечками лука. Для американского гостя был специально приготовлен шпинат, запеченный в духовке с оливковым маслом и пармезаном. Переставив блюда на большой стол, Тамара удалилась так же тихо, как и в первый раз, – даже не слышно было громыхания собранной посуды на полочках передвижного столика.

Николай положил себе в тарелку селедки с луком, – с детства его любимое блюдо – и, поскольку водки никому не хотелось, стал разливать по бокалам вино. В ответ на шутливое замечание Нины, что запивать плебейскую селедку таким нектаром простительно разве что повстанцам где-нибудь в Катманду после ограбления президентского дворца, Николай налил жене бокал белого бургундского «Pouilly-Fuisse»: пей, мол, и радуйся – хорошо, что не последнее.

Заявленная в меню стерлядь не произвела на Грабе особого впечатления. Он попробовал ее впервые в жизни и нашел, увы, пресноватой, но все же расхваливал, – чувствовалось, что из вежливости.

Меж тем Николай, оприходовав вторую порцию селедки с картошкой, завел с партнером разговор о делах, и в частности, об итогах их недавней совместной поездки. Иван не был посвящен в детали дела, но понял сразу, что результаты переговоров в Лос-Анджелесе оказались не такими, как ожидалось.

Брат виноватым тоном объяснял, что иностранцы страдают хроническим недопониманием реального положения вещей в России. Американец же, видимо, давно привыкший к подобного рода дискуссиям, резонно замечал, что капитализм в России, к сожалению, не первичный, а блатной, и все в Европе и Америке это понимают. И что на бесконтрольных продажах коррумпированными структурами природного сырья еще не поднялась экономика ни одной страны.

Николай жарко возражал, валил всё на политические интриги правящей верхушки, приплел чуть не международный заговор против России. Иван ловил на себе вопросительные взгляды Нины, – она, видимо, тоже привыкла к застольным дебатам, научилась в них не вдаваться, – и с трудом подавлял зевоту, мечтая о том, как упадет в необъятные глубины постели (в том, что кровать будет огромной, как и всё в доме брата, он почти не сомневался), и сегодняшний бесконечный день наконец закончится.

Американец продолжал отстаивать свою точку зрения:

– You have to understand one thing, Nicky, living off petrol, off barrels, it’s a dead end! When will you understand that? There is not one country in the world that has been able to blossom thanks to raw materials. We call this the Holland syndrome. Have you never heard of it?[12].

Николай пыхтел и теперь отмалчивался, к аргументации оставаясь равнодушным.

С еще более ярым пылом Грабе принялся рассказывать, как в пятидесятые годы голландские власти перепугались какой-то статистики, согласно которой страна могла оказаться в хвосте у экономически развитых стран, если будет продолжать смотреть сквозь пальцы на общемировую конъюнктуру, и с этого момента принялись массированно вкачивать инвестиции в добычу природного газа, что едва не обернулось крахом для всей экономики, не такой уж застойной.

Николай по-английски запротестовал:

– Как можно развалить экономику страны выгодной добычей газа?! Ну, что ты нам рассказываешь?.. Одни теории…

– Дай человеку возможность водрузить одно место на клад с несметными сокровищами, и в нем просыпается паразит, – не обижаясь, доказывал свое американец. – Зачем надрываться? Стоит копнуть – и потекло! Только ведь это самообман. Надежды на манну небесную рано или поздно оборачиваются разочарованиями… Ждать, что из-под ног забьет фонтан – это ведет к инфляции даже в самой благополучной стране. А происходит это за счет увеличения всеобщего достояния и повышения покупательной способности, как ни парадоксально. Но парадоксально это только на первый взгляд. Просчитывать тут надо дальше.

– Ах, Ласло… Побывали здесь ваши умники. Пригрела их Семейка в Кремле, было время. Теперь даже ваши власти опомнились, упекли, говорят, за решетку всю команду, всех обвинив в жульничестве. Но что-то все молчат на эту тему.

– Причем здесь наши власти? Причем здесь ваша Семейка? Я привожу реальные факты из опыта мировой экономики… – Грабе немного обиделся. – Аналогичная ситуация сложилась когда-то в Нигерии. А Нигерия была страной процветающей. Первый производитель пальмового масла, уже никто об этом не помнит. Да вдруг, ни с того ни с сего завалила свое сельское хозяйство. Горстка обормотов решила быстро разбогатеть и надоумила правительство сделать ставку на нефтедобычу. Правительство перестало поддерживать цены на сельскохозяйственную продукцию… Мой брат там работал. Знаю, что говорю…

– Мы не Африка… Мы не третий мир… Ты в Москву приехал, не в Анголу, не в Нигер, – протестовал Николай, чувствуя себя лично чем-то уязвленным.

– Торговля сырьем развращает. Ведь прибыль оседает в карманах номенклатуры, элиты новорожденной. Она жиреет от такой жизни, а страна нищает. Вся Африка через это прошла. У вас сейчас то же самое происходит. И никто не шевелится. Да вас просто надувают! Ставка на нефтяной бизнес, на нефтяные цены – ошибка ваших властей. Или надувательство. От такой стратегии выигрывают только пригревшиеся у кормушки… Те, кто не может выдвигать никаких программ. А как только набьют полные карманы, то опять кого-нибудь вытолкают на трон… чтобы было кому отдуваться. Сами – разбегутся. Попомни мое слово. Вам придется начинать с нуля…

– Ты, Ласло, русских никогда не поймешь… Мы по-другому устроены, по-другому мыслим. Вот посмотри на Нину… – Николай попытался свести разговор к шутке. – Русские по-другому смотрят на будущее. Русский человек живет одним днем и презирает расчетливость. И неизвестно, что хуже: человек, который распланировал всё на двадцать лет вперед и живет, как робот, не получая от жизни ни малейшего удовольствия, или тот, кто живет одним днем, днем сегодняшним, не дожидаясь от завтра никаких подарков… А радость от жизни может быть только сиюминутной, никуда от этого не денешься. Нельзя ее запланировать на двадцать лет вперед. Нельзя… – Николай развел руками. – Нин, хоть ты объясни ему! Тебя он послушает…

Обняв себя за плечи, Нина задумчиво кивала не Николаю, не Ласло, а почему-то Ивану, но, видимо, даже не понимала, о чем все так спорят.

– Поэтому Россия и развивалась скачками. Русские всегда делали ставку на вдохновение, на талант, а не на расчеты, – добавил Николай. – И нельзя сказать, что ошибались… Россия превратилась, прямо скажем…

– В процветающий рай, – поддел Грабе.

– Я же говорю… Бесполезно объяснять, всё равно не поймете, – устало отмахнулся Николай. – Если на газ упадет спрос, Россия начнет торговать земляникой, с тем же успехом!.. Не могут понять этого на Уолл-Стрит. Там мыслят своими категориями, пытаются смотреть на Россию через свою призму. И совершают просчет… Уолл-стрит сколько лет существует? А сколько Россия?..

После застолья, оставшись в гостиной наедине с братом, Николай перенес к дивану бутылку коньяку и рюмки и, приоткрыв окно, принялся раскуривать сигару.

– Ну и вечер… – посетовал он. – Развел Лося опять демагогию, ничего не скажешь… И ведь, ты обратил внимание, он снова ни грамма не понял из того, что я до него донести пытался! Может, объяснитель, конечно, из меня никудышный. Вот отца бы сюда: он-то точно всё бы по полочкам разложил…

– Папа здесь был когда-нибудь? – спросил Иван. – В твоей новой квартире?

– У меня? Что ты! Отказывается. Не верит, что я своими руками могу что-то заработать. Безобразие, конечно. И что мне с этим делать – не могу понять. Бить себя в грудь: смотри, мол, папа, какой я честный? Доказывать, что не ворую? Ему докажешь, ага… Я смирился. И с этим, и вообще со многим… – Николай отрешенно уставился куда-то в угол, потом спросил: – Послушай, да неужто ты действительно решил здесь жить? В России? Ведь всё заново придется начинать, с пустого места, а, Вань? Ты представляешь, что это значит?

– Заново ничего уже не начнешь.

– Тогда не понимаю, что у тебя в голове…

– А там люди, с чего, по-твоему, начинают?

– В Англии-то? Ну, не знаю… – Николай развел руками. – Да в нормальной-то стране и наследство люди могут получить, там живут накоплениями. Там есть… как это называется? Преемственность! Да и власть стабильная – не то, что у нас тут. Ведь накопления создаются веками.

– Да ладно, Коля, везде всё одинаково – и люди, и как они власть забирают друг у друга, глотки перегрызая не хуже псов, и воруют, и подличают – всё это есть везде, – возразил Иван. – Даже непонятно, что это значит теперь – там и здесь… Либерализм таких бед понатворил.

– Умоляю! У меня аллергия на терминологию! – взмолился Николай. – Заладили все! Слышат звон, да не знают, где он… Я вот считаю, что либерализм – это когда я могу выкурить сигару там, где мне хочется, и всё.

– Так и есть.

– В чем же формула зла?

Иван устало поморщился.

– Ну, сформулируй!

– Твоя формула свободы… есть в ней что-то арифметическое, примитивное. Она не учитывает… ну, например, традиций христианской истории… да-да! – несерьезным тоном подтвердил Иван, – а христианская традиция отвергает погоню за материальным благополучием и вообще накопительство… как самоцель… Обкуривать всех – это и есть либерализм, всё верно…

Николай помотал головой, пожевал сигару и сказал:

– Ладно, братишка, не унывай – прорвемся!.. Не такое тут у нас первобытное общество. Все ведь как рассуждают? Чуть что – караул! Мир – сплошное уродство, накопительство, в нем, мол, нет места порядочному человеку! А по себе ж нельзя судить о других, Ваня… Каждый сам за себя – и алмазы добывает, и за базар отвечает. Так что, если решил, надо делать. Поживешь у меня, осмотришься, ситуацию оценишь. А дальше – посмотрим. Пока могу гарантировать крышу над головой, стол, немного денег… Нет-нет, я серьезно. Всем, чем смогу, поверь… – Николай выставил перед собой ладони, наперед отметая все возражения. – На год, если нужно. Я… для меня… я считаю, что это мой долг, если хочешь знать. Да и приятно мне… Ты что, не понимаешь? А ты поставь себя на мое место.

– Понимаю, – согласился Иван.

– Вот и чу́дно… – Успокоившись, Николай на миг потонул в облаке сигарного дыма. – Главное, не принимай всё близко к сердцу… Красного вина пей побольше. Если хочешь, каждый день буду тебе покупать хорошее вино, скажешь какое… Меня один знакомый научил, когда я первый раз из-за границы домой вернулся, – пить побольше красного… Так я благодарен ему по сей день… Теперь насчет Маши расскажу. Я тут предпринял кое-какие действия. Результат, конечно, не ахти, но всё-таки…

– Ты был по тому адресу? – спросил Иван.

– Не я, сотрудник один ездил… Начальник службы безопасности, я тебе рассказывал… Что-то там не то. Никого, естественно, не застал. Но я упрямо названивал. И три дня назад сняли трубку.

– Кто?

– А непонятно кто. Голос какой-то странный, с акцентом. Похож на диктора с радио «Свобода»… когда они всяких хохлов беглых нанимали, помнишь?

– И что он сказал, этот голос?

– Ничего.

– Вообще ничего?

– «Алло» сказал… Я Филиппова еще раз откомандировал. Опять мимо: дома никого. А трубку, гады, снимают. Но самое интересное не это… На следующий день, после второго захода, возле офиса у меня люди какие-то замельтешили. Здесь и на Солянке тоже. Что-то вынюхивают, а что – непонятно. За квартирой, похоже, наблюдение установили. На профессионалов не тянут. Шпана какая-то.

– За твоей квартирой? – изумился Иван. – Вот здесь, что ли?

Николай кивнул.

– Мало ли… Кому-то не по душе твои успехи. Врагов у тебя нет? – спросил Иван.

– В конторе я не один, а бардак под окнами только у меня. У других всё в порядке, проверяли… Нет, это не имеет отношения к конторе, – покачал головой Николай. – Не исключено, что началось с поездки Филиппова в Сокольники. Пока он там был, что-то вроде на улице заметил, но не стал паниковать, убедиться наверняка хотел. А утром ко мне приезжает – сюрприз, наружное наблюдение.

– Если так… то Маша действительно влипла в какую-то историю, – задумчиво произнес Иван.

– В том-то и дело… И пока всё не прояснится, Вань, я бы посоветовал тебе не очень-то по Москве пешком разгуливать. Нина, вон, целую программу культурную тебе организовать хочет. На машине – куда хотите, ради бога. Я приставлю водителя. Будет присматривать. Они у нас обученные. А через день-два, думаю, мне удастся докопаться до истины…

Николай утаил от брата, что загадочный мужской голос, который он услышал в телефонной трубке, хоть и не пожелал ответить, как можно связаться с хозяйкой квартиры, но всё же подтвердил, что Лопухова Мария живет именно здесь и что это ее номер телефона. Николая просили перезвонить вечером. Но вечером произошло то же самое. В назначенное время набрав номер сестры, Николай опять услышал мужской голос, уже другой, но с таким же примерно акцентом.

Маши по-прежнему не было дома. Когда она вернется, ему сказать опять не могли. На вопрос, в Москве ли она вообще, снявший трубку ответить не смог или не захотел.

Это стало последней каплей. Николай сорвался: стал кричать, сыпать угрозами. На этом разговор и закончился. И именно в тот вечер, терзаемый дурным предчувствием, Николай дал Филиппову поручение досконально во всем разобраться: мало ли что?

Нина подняла их на смех, когда узнала, что немолодой флегматичный водитель мужа, всю жизнь возивший по министерствам начальство, был приставлен к ней с «заданием». И совсем уж нелепой казалась ей мысль о том, что Глеб Никитич, со всеми его несгибаемыми принципами – не ездить на красный свет, не обгонять, не говорить за рулем по телефону, не курить, не употреблять спиртного… – годится им с Иваном в телохранители.

К концу дня Нина собиралась заехать к знакомым, чтобы забрать у них Ласло. Вернуться они должны были на такси. Нина распрощалась с Иваном на Тверской, и Глеб Никитич повез его на Солянку…

Домработница Тамара, не зная, чем еще угодить брату хозяина, принесла виски, ведерко со льдом, большой граненый стакан. Иван смотрел новости по CNN. В пригородах Лондона тушили крупный пожар. В Чечне опять кто-то кого-то подрывал фугасами, а беглые боевики вели охоту на местных чиновников, продолжавших сотрудничать с федеральной властью. День назад показывали всё то же самое…

С работы вернулся Николай. Разбросав по дивану свежие газеты, он молча плеснул себе щедрую дозу виски и на некоторое время притих в кресле у окна, после чего всё же поинтересовался у брата, какие у него планы на вечер.

– Грабе ужин решил приготовить, итальянский, – сообщил Иван. – А Нина звонила только что, просила, чтобы ты Тамару домой отпустил… они уже едут.

– Ну едут и едут, – проворчал Николай. – Тама-ара! – позвал он громко.

Та тихо зашла в комнату.

– Да, Николай Андреевич…

– Вы идите пораньше сегодня, Лося подменит вас, – сказал ей Николай. – Партнер мой… любимец ваш… изъявил желание покулинарить.

– Но как же, Николай Андреевич! – всплеснула руками Тамара. – Ведь у меня уже почти всё готово…

– Идите, идите… – отмахнулся Николай. – Нина разберется.

– Ну, и что твой Филиппов? Выяснил что-нибудь новое? – спросил Иван, когда домработница вышла.

Николай рассеянно потер ладонью лоб.

– Со вчерашнего дня «наружки» мы больше не видели. Ни возле офиса, ни у дома. Так что пока – отбой. Больше не переживай. И еще: у Маши в квартире опять трубку сняли. Сказали, что загорать она уехала… на Кипр.

– На Кипр?.. Почему на Кипр?

– Откуда я знаю… Может, правда из-за меня вся эта ерунда началась. Ты ж говорил мне о недоброжелателях, помнишь? Прав ты оказался, наверное… – Николай подлил себе еще виски, сделал глоток и стал объяснять: – Были у меня сложности… Висел хомут один на шее. Недавний. Вопрос, в общем-то, спорный. А упиралось всё в деньги… Тут всегда всё в деньги упирается. Правосудие, сам понимаешь, – курам на смех. А желающих вершить его собственными руками хоть отбавляй. Иногда не знаешь даже, с кем имеешь дело: с силовиками или с какой-нибудь заразой. Филиппов тоже вот подсчитал, взвесил все «за» и «против» и думает, что пикет под окнами связан с этой именно историей. Я было и сам так подумал. Но проверить в любом случае надо было.

– Ты должен? – спросил Иван.

– Нет, долгом это не назовешь. Дефолт всё с ног на голову перевернул, ты это, наверное, помнишь. Одним жирный кусок обломился, а другим локти пришлось кусать. Ну так вот… Поторопились мы вложиться в одно дело. Кое-кому показалось, что я тогда недоплатил. Деньги вкладывали вместе, но переговоры вел я. Значит, и шишки на кого должны сыпаться?.. А так всегда. Я всю жизнь свою за козла отпущения, видно, уж судьба такая, – посетовал Николай.

– Спрашиваю себя иногда, что бы я делал на твоем месте, – после некоторого молчания сказал Иван.

– То же самое и делал бы… Ко всему привыкаешь. Единственное, к чему невозможно привыкнуть, так это к подлости, – вздохнул Николай. – Но есть, правда, одно средство… очень помогает не заблуждаться насчет людей. Я для себя вывел три аксиомы. Любой человек, даже самый трухлявый, ищет смысл жизни, но никому в этом не признается. Это первое. Второе: никто не хочет жить лучше хорошего, но сам это не всегда понимает. В основе принцип: лишь бы прожить. А третье: не хотим мы знать, кто мы такие и что с нами будет завтра. Не хотим и всё! Это самое странное… Если ты это понимаешь, то для тебя уже нет никаких секретов в отношениях с людьми… Есть, правда, еще и четвертая аксиома… Но я в ней не до конца уверен.

– Какая?

– В душе мы все чисты, как стеклышко. Все без исключения. Несмотря на свои пороки.

– Тут я, пожалуй, не соглашусь, – помолчав, возразил Иван.

– Если удается преодолеть в себе отвращение к грязи… в людях, к их нутряному скотству, то жизнь становится… Не знаю, как это объяснить… занятной, что ли. Начинаешь видеть что-то такое… Ведь над всеми нами ставится интереснейший эксперимент, невероятный по своим масштабам. Цель его чистая, не грязная. Я уверен в этом… Понимаешь, что я хочу сказать?