Хам и хамелеоны
Открыв ей дверь, Аристарх Иванович неторопливо окинул гостью изучающим взглядом холодных маленьких глаз и рассмеялся:
– Вот и славно… Хорошо, что опоздали. Я и сам только-только вошел. Прошу, прошу, проходите…
После недавнего ремонта в квартире еще витал запах краски. «Берлога» Вереницына располагалась в старинном доме. Эти апартаменты явно были слишком просторны для чиновника средней руки и обставлены слишком пышно, с размахом. Светлые кожаные диваны, молочно-белые полированные под мрамор стены – всё новенькое и не совсем безвкусное – безличность обстановки соответствовала московским стандартам обеспеченности, обретаемой явно не в поте лица. Женского присутствия в квартире не чувствовалось.
– Я к вам по делу, – с порога заявила Нина.
– Да уж догадываюсь… – Аристарх Иванович развел руками. – У мужа стряслось что-то?
– Нет… я хочу поговорить об Аде.
– Об Аде так об Аде… Что ж нам остается, раз грехи в рай не пускают, – пошутил хозяин, разглядывая гостью и задержав глаза на обручальном колечке с крохотным сапфиром.
– Вы скажете, что я сую нос не в свое дело… что я не должна вмешиваться… – начала Нина.
– Раз вы здесь, раз пришли, чего уж там… – тоном подстрекателя перебил Аристарх Иванович. – Только присаживайтесь, ради бога. На диванчик, вон туда… Или в кресло, куда хотите. Человек я простой. Будьте как дома. А я закурю, если вы не возражаете.
Нина прошла в комнату, но продолжала стоять.
– Вам известно, в каком она положении? – спросила она.
– Кто?
– Ада.
– Женщины в разных бывают положениях. – Щеки Вереницына дрогнули в едва заметной улыбке: непонятно было, то ли он опять тяжеловесно пошутил, то ли говорил всерьез.
– Ее мальчик… он ведь болеет.
– Да, несчастье. Судьба-злодейка не разбирает. Не дай бог оказаться у нее на дороге. Это ведь как на кого попадет, – без малейших признаков заинтересованности отреагировал Аристарх Иванович.
– Но в таком положении ей нужна помощь, Аристарх Иванович… – потихоньку начиная терять уверенность, сказала Нина.
Затянувшись, Вереницын полюбовался быстро растущим столбиком пепла на кончике сигареты, щелкнул замочком лежавшего на столе кожаного футляра, извлек из него очки в тонкой золотой оправе и, нацепив их на нос, оглядел гостью с каким-то даже умилением.
– Вас, я извиняюсь, по батюшке как?
– Нина Сергеевна.
– Нина Сергевна, а вы давно с Адочкой знакомы?
– Дело вообще-то не во мне…
– В тот вечер только и познакомились, я думаю.
– Да, это так, но что это меняет?
– Многого не меняет, конечно, – согласно покивал головой Аристарх Иванович. – Прямота ваша, смелость, с которой вы пытаетесь защищать… подругу в беде? Правильно я вас понял?.. – уточнил Вереницын. – Всё это делает вам честь. М-да. И очень мне это импонирует, прямо вам скажу. Ну просто очень. Да только много ли вы знаете про нее, про Адочку-то?
– Я знаю одно: она – мать больного ребенка, которая не в состоянии заплатить за лечение. И я так же знаю, что это ненормально. Разве она виновата, что у нее недостаточно на это средств, что она не может заработать этих денег, что государство не торопится взять расходы на себя? – Нина тараторила без умолку, боясь окончательно растерять мужество, собранное в кулак для этой встречи. – Если она живет с вами, разве не вправе она рассчитывать на вашу помощь?
– Ну вот, и вас туда же понесло… – Вереницын кисло улыбнулся. – Голубушка вы моя, да у нее мать есть, брат, сестра. Еще и племянники. Беда ведь в чем… Да в том, что я просто не в состоянии содержать всю Прибалтику. Рад бы, да не по силам мне это. Россия-матушка не смогла – куда уж мне-то тягаться? Мои возможности… их даже с возможностями Коли, супруга вашего, не сопоставишь. А вы как думали? Я ведь не промышленник, не золотодобытчик. Пивных заводов у меня нет. Нефтью не торгую. Кто-то, понимаешь, пенки снимает. А кто-то, как я, труженик рядовой, пуп должен надрывать. Да еще и распинаться, оправдываться потом… – на глазах багровея, пробормотал Вереницын. – А известно ли вам, моя дорогая, кто вытащил Адочку из омута и что это был за омут? То-то и оно… А известно ли вам, где Адочка была бы сейчас, если бы не равнодушный к ее проблемам Аристарх Иванович? Могу сказать где: на Брестской улице. Да-да, Нина Сергеевна, и не надо так смотреть на меня! Не я в этом виноват… Не я! Дежурила бы, как другие, на тротуаре в ожидании клиентов…
– Вы… вы не можете так говорить о человеке, с которым живете, – пролепетала Нина. – Вы… Да что вы за человек?
В холодных глазах хозяина появился недобрый блеск. Он затянулся, выпустил изо рта клуб дыма и с усмешкой произнес:
– Любишь кататься, люби и саночки возить. И я вам откровенно скажу… Если бы не уважение к вашему мужу, не стал бы я сейчас ваши претензии выслушивать.
– Да наплевать мне… на ваше уважение! Мне, мужу моему, всем на свете! – вскипела Нина.
Хозяин горько закивал, раздавил в пепельнице сигарету и, вздохнув, заметил:
– Ну, моя милая, вот что… По душам, я думаю, мы поговорили. А теперь послушай моего совета: не суй свой нос не в свои дела! Ступай к мужу, там твое место…
Нина застыла на месте. Еще минуту назад она и представить себе не могла подобного унижения. Вереницын меж тем продолжал:
– А-то ведь ералаш какой-то получается. Звонишь почтенному человеку, вкатываешься в его дом этакой попрыгуньей и начинаешь учить уму-разуму. А я вот почему-то нутром чую, что супруг твой, которому вместе с тобой наплевать на всех… даже не знает, что ты у Аристарха Ивановича. А то бы он устроил тебе…
– Не смейте мне тыкать! Не смейте… так говорить со мной! – пролепетала Нина, не узнавая собственный голос.
– Это еще почему? И посмею! Еще как посмею! А что, если я сниму ремень и перетяну пару разочков тебя по одному месту? Прямо вот тут… – ткнув пальцем в ковер с узорами, продолжил Аристарх Иванович. – По праву возраста, так сказать. Да и просто так, из удовольствия…
Нина судорожно сжала в руках сумочку.
– Не смейте мне угрожать! Вы… ничтожный мерзкий старик! Только попробуйте… – процедила она.
– Отчего ж не попробовать, раз это доставит мне удовольствие. Я же объясняю вам – уйму удовольствия. Своих-то я давно всех перепорол.
– Да вы… Вы негодяй! Вы…
– Сил вот только нет бороться… – Аристарх Иванович перевел дух и добавил: – Какой был день, бог ты мой! Вот отдохну чуток… Ах, попрыгунья. А если правду хотите знать, нравитесь вы мне, Нина Сергевна…
С заметным усилием и даже побагровев от напряжения, Вереницын распустил на шее галстук, расстегнул ворот рубашки и погрозил пальцем:
– Видите, я предпочитаю по имени-отчеству вас величать… Жену мою первую Ниной звали. Обожаю это имя… Лучше давайте будем друзьями. Понравились вы мне сразу, тогда еще, в ресторанчике этом. Есть в вас что-то эдакое… Голубую кровь я за версту чую. Ведь тот еще волокита. Аз грешный. Но каждый живет как умеет. Людей я не обижаю, чтоб вы знали… чтоб всё было вам ясно на этот счет. Не в моих это правилах… Женат четырежды, а детей у меня аж пятеро. Все обеспечены: и бывшие жены, и дети, и любовницы… Так что насчет Адочки… Жизнь ее – не такой уж ад кромешный, как вам вдруг померещилось.
– И с каких же это средств вы умудрились так замечательно всех обеспечить? Неужели на зарплату чиновника так развернуться можно?
– Вот видите, как вы предвзяты… Начали-то за здравие, а кончили за упокой. Что ж, вы думаете, только муж ваш семи пядей во лбу? Один Коля умеет жить, а остальные – сплошное дурачье? Сидят сиднями на печи и ушами хлопают? Нет и нет, моя милая! В нашем деле на бога ведь, как говорится, надейся, а и сам не плошай…
– Я даже не знаю… не знаю, кто вы. Вы жуткий тип, – пролепетала Нина, понимая, что должна без промедления выйти, бежать из этого дома как можно быстрее, но чувствовала, что ноги стали ватными, не слушались; от досады она чуть не заплакала.
– Кстати, с мужем вашим нас тоже связывают кое-какие общие интересы, – продолжал хозяин. – Не знали? Ах, лапушка вы моя… Так знайте, знайте, милочка! Парень он что надо. И насчет поживиться – тоже будь здоров. Откуда, спрашивается, у вас все эти наряды, сумочки… которые вы так изящно треплете пальчиками? Откуда, я спрашиваю?.. В том-то и дело… Правильно, что молчите! А то, ишь, пришли отчитывать, характер показывать. Каблучками топать несложно. А нос суете, даже не знаете во что… Ну да ладно, я человек незлобивый – это все знают… Оцените же и вы: прощаю вам вашу глупую женскую дерзость. Раз и навсегда. Забудем! И вообще, давайте вот как поступим… Давайте я вам налью рюмашку чего-нибудь расслабляющего, чего-нибудь, что любите? Шампанского?.. А то вы сейчас еще грохнетесь на пол… от страха-то…
Перекинув галстук за спину, Аристарх Иванович нагнулся и принялся расшнуровывать туфли…
Нина, воспользовавшись моментом, подхватила шубку и вылетела на лестничную площадку. Ее трясло – от страха и омерзения. Но по-настоящему жутко стало почему-то только теперь, когда бездумная неудавшаяся встреча закончилась и она оказалась на улице. А что, если всё еще впереди – самое гнусное, мерзкое? Душило раздирающее, скручивающее живот змеиными кольцами чувство гадливости – и к низенькой плотной фигуре Вереницына и к его толстым коротким ногам в черных слипшихся носках на маленьких, почти женского размера стопах, да и к самой себе. Как можно было так опростоволоситься!..
В пятницу вечером, вернувшись на Солянку раньше обычного, Николай не застал дома никого, кроме Тамары. Грабе предупредил, что приедет не раньше полуночи, просил ужинать без него. Нина же вообще не удосужилась известить о своих планах, впрочем, она уже давно не считала нужным это делать… В спальне у нее было нечем дышать от кочегаривших на полную батарей. Гора одежды из Нининого платяного шкафа лежала сваленная в кучу на кровати. Николай неожиданно отметил про себя, что никогда не видел на жене этих вещей. Шагнув к окну, чтобы открыть форточку, он споткнулся о туфли на каблуках и едва удержался от искушения выбросить их в окно.
Переодевшись, Николай вернулся в гостиную и сел стричь над газетой ногти, которые неудачно обгрыз по дороге в машине. Поранив палец, он не сдержался и сорвал злость на домработнице. День назад ее попросили приготовить суп и котлеты, но под предлогом того, что начался Рождественский пост, она напекла пирогов с капустой и рыбой. Николай грубо отчитал ее и тут же пожалел о своем срыве. Успокоить Тамару он уже не мог. Разрыдавшись, искренне не понимая, чем заслужила такое к себе отношение, она впопыхах собралась и улетела домой…
К половине десятого, когда Нина появилась дома, раздражение, распиравшее его весь день, несколько унялось. Но лишь на короткое время.
Они сели ужинать. Говорить на тему дня, с ходу устраивать ей разгон он не решался, боялся взорваться. Однако выдержки не хватило.
– Был у меня разговор сегодня интересный. С этим, хм… – начал Николай. – Только не делай вид, что не понимаешь, о чем я.
– С кем? – холодно переспросила Нина.
– С Аристархом Ивановичем… помнишь такого?.. Вереницын его фамилия.
Не отрывая глаз от тарелки, Нина взяла нож и стала разделывать разогретый в микроволновке и наполовину развалившийся пирожок.
– С какой стати ты к нему поехала? Какая муха тебя укусила?
– Было к нему дело.
– Какие дела могут быть у тебя с Аристархом Ивановичем?
– Представь себе, такие дела нашлись.
– Какие, я спрашиваю?! – прикрикнул Николай.
– Знаешь, оставь меня в покое. Я имею право встречаться с кем угодно, по любому делу. Может, я у тебя разрешение должна спрашивать?
– Вереницын – не кто угодно… – задыхаясь, пробормотал Николай; он швырнул в сторону льняную салфетку, неловко задел бокал с вином и в каком-то яростном бессилии уставился на расплывающееся по скатерти малиновое пятно. – Ты даже понятия не имеешь, кто этот человек… Мозги у тебя в голове… их там кот наплакал!..
– Довольно темная личность. Это у него на лбу написано, – сдержанно сказала Нина, с преувеличенным вниманием изучая начинку пирожка.
– От этой темной личности зависят многие, очень многие люди. И я в том числе, и вся наша контора тоже. Этот человек… Да будет тебе известно, что он может как протолкнуть, так и зарубить любую лицензию. Прикрыть любую лавочку. Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты хоть слышишь, что я тебе говорю? Ты подумала, что ты вытворяешь, когда ехала к нему? Я к тебе обращаюсь! – всё больше заводясь от гнева и безучастного молчания жены, Николай теперь уже кричал на всю квартиру.
– Наплевать… Я от него не завишу, – брезгливо выдавила из себя Нина.
Николай вылез из-за стола и принялся нервно расхаживать по комнате.
– О чем ты думала? Как ты могла себе такое позволить? Мне-то позвонить нельзя было, что ли? Да ты хоть понимаешь, что эти люди, все эти Иванычи, держат в руках всё! Одним росчерком пера они могут лишить меня, нас с тобой всего! – Николай схватился за голову. – Надо же было такое отмочить! Что у тебя там, в шарабане: кисель, простокваша?!
Впервые Нина видела мужа в подобном состоянии. Она понимала, что виновата перед ним, чувствовала, что не должна усугублять ссору, но тоже не могла уже себя контролировать:
– Никто не виноват, что ты водишься с такой швалью, – сказала она, – что ты зависишь от каких-то «иванычей»…
– Не я один. От них все зависят. Нет у меня другого выбора. Нет!
– Выбор всегда есть. Но зачем о нем думать, когда можно просто рассказывать басни – себе и другим. Это гораздо проще…
– Очнись, Нина! Открой глаза! Посмотри вокруг! Посмотри, в каких хоромах ты живешь! Ты ешь и пьешь всё, что тебе хочется! Выбрасываешь на ветер кучу денег каждый месяц. Тебе даже на наркоту хватает! И ты можешь это себе позволить только потому, что они, такие, как этот Вереницын проклятый, позволяют всё это! А захотят – и нам с тобой крышка. Жить придется непонятно где. В «хрущобу» в Капотне перебираться будем. Понравится тебе это? А то и вовсе на улице окажемся. Или бежать придется. В Панаму! В Уругвай! На Берег Слоновой Кости! К черту на рога! Ведь в этой стране у кормушки сидят такие, как он, Вереницын! Эти люди на всё наложили лапу. И отсчитывают, отсчитывают… Понимаешь ты это или нет?..
– Не верю тебе… Такого просто не может быть, Коля. Таких скотин просто не может быть много в природе, они бы перегрызлись между собой: естественный отбор. Но Вереницын этот твой – и вправду животное. Он угрожал мне. Он унижал меня.
– Аристарх Иваныч? Он тебе угрожал?
– Это ничтожество… Мерзкая, липкая тварь… Он угрожал, что изнасилует меня, – с отчаянием выдавила из себя Нина.
– Елки зеленые, да что ты несешь? Что ты такое несешь? – пробормотал Николай; он был явно ошарашен.
– Представь себе! И я не единственная, кому он пытался причинить зло. Он измывается даже над своими близкими, даже над человеком, с которым живет. Относится к ней, словно она – вещь! Содержит он ее, видите ли. А на самом деле…
– Это ты про кого? Про Аду, что ли? Так что ж ему ее не содержать, раз она и есть его содержанка? В чем проблема-то, я что-то понять не могу?
– Не смей так говорить! Ты не имеешь права оскорблять незнакомого человека!
Николай замер посреди комнаты, помолчал, а потом в замешательстве промямлил:
– С каких это пор ты стала водиться с проститутками?
– С кем?
– Да с Аделью этой!
– Почему ты говоришь о ней такие гадости? Что ты знаешь об Аделаиде?
– То же, что уже давным-давно вся Москва знает…
– Вся Москва… это такие же, как ты… и твой Вереницын? – теряясь, уточнила Нина.
– Боже милостивый, открой глаза… Она профессиональная девушка по вызову. На хлеб с маслом этим зарабатывает. Богатых мужиков на деньги разводит, андэстэнд? Понять можешь? Ах, ты не знала этого? И потому суешься не в свое дело?
– Как ты можешь говорить такое о человеке, которого видел один раз в жизни? Откуда столько грязи в тебе, объясни мне, пожалуйста? Как же ты живешь с такой грязью внутри, Коля?
– Послушай меня внимательно… С ней спит пол-Москвы! – устало вздохнул Николай. – А что касается меня… Сейчас я тебе расскажу кое-что… Только давай сразу договоримся, что ты меня ни в чем обвинять не будешь. Сама тянешь за язык…
Нина молча смотрела в черное окно.
– Я тоже пользовался услугами этой, как ее… Могу поклясться… Да, я пользовался ее услугами! – не своим голосом произнес Николай. – Что, так тебе легче будет поверить в очевидное?
– Не верю тебе… Ни в то, что спал с ней, ни в то, что сейчас о ней говорил! Подло это…
Николай побагровел до корней волос. Виновато глядя на жену, он словно сам умолял ее теперь не верить его словам и спустить дело на тормозах, будто только от нее сейчас зависело, был ли в сказанном состав преступления или всё это плод его воображения. Он запоздало жалел о своем срыве. Нина же, не замечая его смятения, продолжала:
– Неужели ты и вправду рассчитывал, что я поверю в такую ложь? Это даже смешно. Ада – тонкий, чуткий, интеллигентный человек, умница… Расположение такой девушки нужно заслужить, а ты не смог бы сделать это, даже посулив ей все свои деньги! А что с Вереницыным она живет – так значит, есть в нем что-то… Хотя я и не могу себе представить что.
– Деньги, милая. Его, Аристарха нашего Иваныча, кровно наворованные деньги, – заверил Николай. – Ради них твоя Адочка не то что себя – мать родную продаст и не поморщится… Все любят красивую жизнь, и ты в том числе. Или ты всё еще не в курсе, что на этой планете продается всё и всё покупается? – Николай опять начинал заводиться. – И Ада твоя продается тоже! Могу даже сказать тебе, сколько она берет.
– Сколько?
– Шестьсот.
– Чего? – Нина непонимающе взглянула на него.
– Долларов, моя дорогая. Больше полтысячи за вечер.
– Боже мой… – грустно сказала Нина. – И это говорит человек, считающий себя хозяином жизни. А что выходит на деле? Вы себя убедили, что кто-то там за вашей спиной хозяйничает по-настоящему. Убедили себя, что нет выхода и нет выбора. Ответственность – с плеч долой. Но зато вы совершенно не стыдитесь покупать людей. Как баре – крепостных. Говорите о ценах на них, как о чем-то привычном. Я… я никогда не считала, что в рабстве живу. Ни у тебя, ни у этих скотов. У этих «иванычей»… Я ничего не должна ни тебе, ни им – ни одному из вас, понятно это тебе?! Я свободный человек!
– Конечно, ты ничего не должна… Зато я, видно, всем должен… Потому и вкалываю как проклятый. И что в итоге?.. Только ведь меня тоже рожали не для того папа с мамой… чтобы я жизнь угробил на всю эту канитель. Чтобы я пресмыкался перед всякой сволочью! – гневно говорил Николай. – Вот ты попрекаешь меня. За что? За свою обеспеченную жизнь? Другая бы, может, хоть спасибо сказала, ты же не сделала этого ни разу, а сколько уж вместе прожили. А я тоже живой человек! У меня, представь, есть совесть, есть мечты. Да, представь себе… У меня тоже вот тут что-то есть, – Николай ударил себя в грудь. – Но стараюсь быть выше этого. Выше своего эгоизма. Да, приходится жертвовать чем-то, какими-то принципами. И, знаешь, я вполне способен на это. Потому что не чистоплюй, потому что стараюсь оградить тебя и всех, кто мне дорог, от грязи. Понимаешь ли ты это? А ты приходишь и выливаешь эту грязь на меня. Ты выливаешь всё на меня… Да пошли вы все… к чертям собачьим!
Николай схватил со столика бутылку скотча и, опрокинув стул, вышел из комнаты. Через несколько секунд в конце коридора гулко хлопнула дверь кабинета…
В душе Нины бушевала настоящая буря: страх и стыд, ненависть и ревность, презрение к Николаю и – не меньшее – к себе самой. Как можно было терпеть всё это? Для ясности она попыталась разложить всё услышанное по полочкам, но от этого стало совсем тошно. Сомнений не оставалось: Николай сейчас сказал ей правду. Не всю, по всей видимости, но всё же. Теперь-то ей стало наконец понятно, почему муж так смутился, когда Адель появилась в зале ресторана со своим напыщенным упырем.
Пытаясь успокоиться, Нина принесла бутылку белого вина, долго возилась со штопором, пытаясь извлечь пробку, но, в конце концов забыв о вине, ушла к себе и еще через четверть часа с наспех собранной дорожной сумкой спустилась на улицу. Ей долго не удавалось поймать машину. Наконец рядом с ней с дребезжанием и скрежетом притормозила старая «волга». Забравшись на заднее сиденье допотопного прокуренного драндулета, салон которого провонял бензином и дешевым освежителем воздуха, Нина попросила отвезти ее к трем вокзалам.
Пятнадцатый сводный разведбатальон Петербургской оперативной бригады планировалось расквартировать в Грозном еще в середине лета. Но под разгрузку эшелон встал на Ханкале уже в заморозки.
С места базирования бригады в Гатчине батальон, как и предполагалось, отправили недоукомплектованным, чтобы уже на месте по ротам и повзводно придать его подразделения частям, отбывшим в Чечню ранее. Но по прибытии неожиданно поступил приказ доукомплектовывать сам батальон. Под командование подполковника Волохова поступили три заново сформированные роты из опытных, обстрелянных парней – из тех, кто успел принять участие в Ботлихской операции.
Размещаться пришлось не в Ханкале и не в Грозном, как планировалось сначала, а на отшибе, на месте дислокации мотострелкового полка, переброшенного под Ведено. Еще вчера база мотострелков прикрывала выходы на Ханкалу с Аргуно-Ильинского направления. Из своего расположения полк съехал всего за неделю до прибытия батальона. И уже сегодня заново отстроенная база лежала в руинах. В штабе Волохову объяснили, что крупное бандформирование, в начале недели выкуренное из четвертого микрорайона, отступая через Старую Сунжу, разделилось в Тыртовой роще на несколько частей, и один из крупных «клиньев», стремясь оторваться от преследования десантников, двинул по маршруту, который никто не смог просчитать. Попетляв вдоль правого берега реки, отряд предположительно повернул не на станицу Ильинскую и не к Щедринскому мосту через Терек, а на Гудермес, в результате чего хозяйство, вверенное сегодня Волохову, оказалось у боевиков на дороге…
Удар по базе боевики нанесли с разгону. Не разобравшись в обстановке, нападавшие позарились на легкую добычу. Огнем из минометов и АГСов рота дежурного охранения была уничтожена за час: горстка срочников, которую оставили присматривать за хозяйством, пока не въедут сменщики, не могла оказать серьезного сопротивления. Боевики заняли территорию.
Тогда к месту боя стянули армейские части, и район был блокирован. Но в последний момент, жалея солдатские жизни, в ОГВ[15] было достаточно, чтобы превратить базу в груду развалин – вместе с окопавшимся на ночевку неприятелем.
Местами земля была вздыблена так, что внизу открывались грунтовые воды. На выкорчеванных железобетонных сваях, на одном честном слове держались оба крыла казармы. Развороченный асфальт, фрагменты арматуры, горы щебня – весь этот лом, разгребать который предстояло бульдозерами, был перемешан с окаймлявшей периметр части колючей проволокой, с крошевом, оставшимся от мебели и имущества, с содержимым туалетных ям. Насиженное армейское гнездо с теплым жильем, ремонтным цехом, баней и даже с собственной свинофермой было разнесено в пух и прах.
Глазам предстала почти апокалиптическая картина. Периметр поля перед лесочком, в котором остатки мобильного отряда попытались скрыться уже вне всякого боевого порядка, пестрел инфернальной символикой газавата. Повсюду торчали могильные шесты с флажками. Моджахеды помечали свои захоронения уже во тьме кромешной. На подмерзшей земле они бросили половину своего состава: унести с собой такое количество трупов было невозможно. Безымянные могилы укоризненно кивали флажками. От взгляда на них становилось не по себе…
Из штаба группировки тем временем сообщали: обострение обстановки наблюдается во всех нагорных районах. Противник не мог не отреагировать на проводимую перегруппировку федеральных сил (благо, решили называть вещи своими именами: «противник» и «банды» – понятия всё же разные), поскольку же фронта как такового не было, вылазок можно было ожидать каких угодно и когда угодно. Наиболее заметное оживление в эфире наблюдалось как раз на Шелковском направлении – близ расположения батальона и по всей зоне его ответственности. Шелковские, червленские, старогладовские боевики, как и подвижные подразделения басаевцев, давно облюбовали этот вектор для захода на Тыртовую рощу и на Грозный…
Подполковник Волохов отдал распоряжения о дополнительных мерах по укреплению оборонительных позиций базы и приказал заселять территорию как родную. Был отдан приказ разбивать палатки, обживать всё, что удастся – не только модули и вагончики, но и уцелевшие подвалы.
Вокруг базы стояла мертвая тишина. Вечерами из-за ограды даже доносился птичий щебет. Тишина и покой были нарушены один-единственный раз. ЧП случилось в пятницу, после смены караула: за полями вдруг послышалось эхо отдаленной стрельбы. Автоматные очереди раздавались с низовий Сунжи, ближе к станице Ильинской. Однако уже вскоре дежурный по комендатуре сообщил, что патруль, отправленный выяснять обстановку, наткнулся на местную шпану. Пацаны палили по воронам из старенького АКМа. Инцидент был исчерпан. Но в тот же вечер Волохов поднял батальон по тревоге и устроил офицерам первый со дня прибытия серьезный разгон за упущения – дисциплинарные и в обустройстве базы. Новоселью и застольям командир положил конец. Поступил приказ – усилить посты и дозоры. Возле складских помещений и на крыше развороченной котельной среди ночи пришлось устанавливать дополнительные огневые точки. Наблюдение за местностью Волохов приказал вести не смыкая глаз, посменно. Офицеров он отпустил спать за два часа до подъема…