– А капитана? Убили? – спрашивает полковник.
– Коня у него убили, но он из-под рыцарей выскочил, из свалки, что была, вылез, только, кажись, руку ему правую сломали, он меч в левой руке потом держал. Но командовал ещё…
– Командовал?
– Да, кричал, чтобы по дороге не бежали. Кричал, что кавалеры поедут по дороге следом, так всех потопчут. Кричал, чтобы в лес заходили, – с паузами рассказывал раненый.
– Так, значит, поначалу он жив был?
– Жив, жив… Стал людей в лес заводить, я с ним был, думали, что кавалеры в лес не поедут, а тут как на дорогу глянул…, – раненый стал переводить дыхание.
– Ну!
– Мужичьё прямо по дороге прёт в штурмовой колоне по шесть, почти бегут, сволочи… Смели нас просто… Сволочи, с дороги в лес и дальше к реке погнали. А там резать стали… Их было втрое против нас, они слаженные, а мы, кто ещё остался, к воде самой прижались кучками, кто по десять, кто по двадцать, разве нам отбиться было? Капитан ещё кричал что-то, пытался людей собрать вокруг себя… Думал пойти по берегу, прорваться обратно…А потом мне ноги разрубили, по голове получил. Всё…
Раненый, кажется, выдохся, но главного так и не сказал, ни про Бертье, ни…
– Так откуда мужики, откуда кавалеры-то взялись? – пытался дознаться Волков.
– Не знаю, господин, ничего не знаю…, – тихо отвечал раненый сержант.
– Несите его назад, к первому раненому, – распорядился полковник и снова прикрикнул на собравшихся вокруг солдат. – Ну, что встали, ищите, ищите ещё раненых, капитана ищите.
Долго искали. Раненых ещё нашли восьмерых, но храброго капитана и весёлого человека Гаэтана Бертье так и не нашли.
– Видно, он попытался по воде уйти, – предположил Максимилиан.
«Да, в доспехе и со сломанной рукой, конечно, всякий захочет поплескаться в воде».
Волков не стал говорить молодому человеку, что в плохой, в нечестной войне, где нет места ни чести, ни совести, утащить тело видного офицера – дело обычное. Дело вознаграждаемое. Наверное, ублюдки тащили Бертье по земле, привязав за ноги к лошади, чтобы показать старшим офицерам. Может, награду выклянчить. А потом повесить труп на том берегу, на виду, тоже ногами кверху и непременно голым. Когда Рыцарь Божий шёл драться с хамами у брода, он думал, что и его ждёт такая участь. Мелькнула такая мысль, ну а чего ещё ждать от взбесившегося быдла, которое даже Бога отринуло? Неужели уважения к мёртвым господам?
Волкова, хоть он и смертельно устал, но злоба стала заливать его, при этом добавляя ему новых сил.
– Всё, уходим, – командовал он.
Раненых относили к дороге, там уже телега приехала. Всего живых набралось десять. Десять! От роты в двести с лишним человек! Нет, тут было что-то не так. Глядя на остатки одной из своих рот, которые уместились в одной большой обозной телеге, он раздражался ещё больше.
Шёл так, чтобы телегу эту не видеть, и свернул к реке, к броду, чтобы хоть Увальня найти. Нет. Александра Гроссшвюлле на песке они не нашли, вообще ни одного мёртвого на берегу не было. Та рота хамов, что терзала Рене, забрала всех мёртвых с собой. Зато на той стороне были арбалетчики и аркебузиры, они стали стрелять по фонарям. Полетели пули и болты. Максимилиан велел тушить фонари, хотел уже приказать стрелкам, чтобы запалили фитили и ответили, но кавалер вдруг почувствовал себя не очень хорошо, он устал за этот день, так устал, что даже злиться больше не мог. Бертье, Увалень, целая рота его людей, Гренер-старший, ушедший на тот берег со своими кавалеристами. Всех их больше не было.
– Нет, не будем стрелять… Уходим.
Солдаты и рады были, потянулись наверх, от реки к дороге. Туда, где вовсю в темноте стучали топоры. И последним шёл их командир, уставший человек в дорогом доспехе и с топором в руках.
Ничего не кончилось, ночь была ничем не легче дня. Когда они подходили к лагерю, им навстречу вышел, да нет, выбежал ротмистр Вилли с небольшой лампой в руке.
– Телега с ранеными приехала, я понял, что вы идёте, – было видно, что Вилли взволнован.
– Говорите, – сухо сказал полковник.
– Те возницы, которые нанимались со своими телегами, уйти желают, – сразу выпалил молодой ротмистр.
– Что? Куда ещё уйти? – не понял Волков.
– Сбрасывают поклажу наземь, хотят уезжать, говорят, что завтра мужики у них всё поотнимут. А им их телеги и лошади, говорят, дороги.
– А Рене где, он, что, этого не видит?
– Он их уговаривает не уезжать.
– Что? – Волкова снова стала разбирать злость. Как хорошо она придавала ему сил. – Уговаривает?
– Да, а ещё…
– Ну? – он поднял и положил топор на плечо.
– Люди из первой роты, корпорация из Левенгринка, их человек двадцать… Их корпорал говорит, что они тоже уходят, – продолжал Вилли всё так же взволнованно. – Они…
– Ротмистр Вилли, – перебил его кавалер.
– Да, господин полковник.
– Люди ваши надёжны?
– Мои люди? А, ну… Они же, кроме тех, что недавно набраны, все на вашей земле живут, дома там у них, семьи. Преданны вам, не в одном деле с вами были.
– Где они?
– Вдоль реки частокол ставят, окапывают…
– Бегом за ними, а потом ко мне, – сказал Волков и пошёл, – пятьдесят человек с парой сержантов, и пусть сразу фитили запаливают.
– Будет исполнено, – отвечал молодой ротмистр, тут же скрываясь в темноте.
А Волков, проклиная своего родственника Рене, пошёл в лагерь.
«Ну что за офицер, ни на минуту нельзя оставить!»
Лагерь уже начинает походить на лагерь: костры, котлы на них, запах пищи, кое-кто палатки уже поставил, всё вокруг заставлено телегами и возами, лошади выпряжены. В одном месте много факелов и фонарей. Волков сразу направляется туда.
Тут к нему подбегает новый ротмистр Мальмериг:
– Господин полковник, там возницы запрягают лошадей, провизию с телег скидывают… Слушать ничего не хотят.
– Где они?
Мальмериг его ведёт чуть в сторону, к северному участку частокола, там несколько человек и вправду впрягают своих лошадей, ещё некоторые скидывают мешки с провизией, палатки из своих телег.
– Куда собрались? – орёт Волков.
