Спящий

Так что в ту ночь я не спал и ощущал себя приговоренным к повешению преступником, который гадает, выдержит его вес веревка или порвется. И станут ли вешать счастливчика второй раз – вот в чем был вопрос.

А утром лязгнул засов, распахнулась дверь, и в палату вошел рыжий Джек, на бугристом лице которого по обыкновению кривилась недобрая ухмылка. Люсьен втолкнул вслед за напарником каталку и уже ухватил меня за лодыжки, когда встрепенулся мой безумный сосед.

– Дьявол! – выкрикнул он и швырнул в рыжего санитара подушкой. – Электричество – дьявол!

Джек поднял подушку, но не стал кидать ее обратно, а вместо этого подошел к умалишенному и крепкой затрещиной повалил его на койку.

Я приподнял голову и спросил Люсьена:

– Какое сегодня число?

– Двадцать пятое, – машинально ответил тот.

От своего напарника санитар отвел взгляд лишь на миг, но именно в этот момент Джек вдруг сипло выдохнул:

– Ах-х-х!

У рыжего не было ни единого шанса. Одержимый электрическим дьяволом псих выждал, пока санитар развернется, и накинулся на него со спины. Джек попытался высвободиться, но пациент мертвой хваткой вцепился в халат.

Раз! Раз! Раз! – лихорадочно быстро начал он бить в шею жертвы заточенной щепкой, и по камере разлетелись красные брызги.

Люсьен рванул на выручку напарнику, но проход был перегорожен каталкой, и здоровяку пришлось протискиваться между ней и моей койкой. Я ухватил его за ворот и дернул на себя. От неожиданности санитар подался назад, и тогда я уверенно и жестко резанул его по горлу осколком богемского стекла.

Резанул лишь раз, но наверняка: сбоку от гортани, где и проходят основные кровеносные сосуды, вспоров сразу и кожу, и плоть. Из рассеченной артерии выплеснулась тугая алая струя.

Не теряя времени, я отбросил стекляшку и сдернул с потерявшего сознание санитара расстегнутый халат. По белой ткани расплылись редкие красные пятна, но меня это нисколько не расстроило.

Как нимало не взволновало двойное убийство. Просто не стоило загонять меня в угол, только и всего.

Натянув на себя халат, я спустился с койки и снял с пояса Люсьена связку ключей, а найденный в его кармане носовой платок повязал себе на голову, чтобы хоть как-то скрыть неровно остриженные волосы. Ботинки покойника оказались великоваты, но тратить время на их шнуровку не стал – пальцы правой руки толком не шевелились, в любом случае лишь потерял бы впустую время. А время было дорого.

Мой сокамерник продолжал исступленно бить обломившейся щепкой свою безжизненную жертву, я же ухватился за каталку, подтянулся и навалился на нее грудью, но даже так едва не сполз обратно на пол.

Собравшись с силами, я вытолкнул тележку в коридор, захлопнул за собой дверь и заковылял к выходу из подвала. Колени подгибались, а щиколоток и ступней я не чувствовал вовсе, и все же сумел разогнать каталку, не зацепив при этом ни каменных стен коридора, ни запертых дверей больничных палат.

Мерзкий скрип расшатанного колеса летел впереди меня и наждаком резал слух, но спина взмокла от пота, а сердце колотилось как сумасшедшее вовсе не из-за волнения, просто все силы уходили на поддержание заданного темпа.

Толчок. Толчок. Толчок.

Всю дорогу я полулежал на каталке и лишь на финишной прямой заставил себя выпрямиться, только опустил при этом голову, скрывая лицо.

Выглянувший на скрип колеса из своей каморки охранник поначалу ничего не заподозрил, упер руки в бока и приготовился отпустить колкость в адрес уже с самого утра замученного работой санитара, а когда спохватился, было поздно. Прежде чем он успел замахнуться дубинкой, я направил на него каталку и припечатал к стене.

Сознания крепкий дядька не потерял, но сильный удар в живот заставил его согнуться и выронить оружие. Охранник быстро оттолкнул от себя каталку, распрямился и отлип от стены, да только к этому времени я уже упал на колени и схватил прорезиненную рукоять полицейской дубинки.

– Брось! – приказал дядька; вместо этого я ткнул его дубинкой в пах.

Щелкнул электрический разряд, глаза охранника закатились, и он сполз по стене на пол. Я заволок его в служебную каморку и, сдернув с головы платок, нацепил себе на голову серое кепи с эмблемой клиники. Тужурку брать не стал: халат санитара скрывал мои голые ноги, а куртка была для этого слишком коротка.

Вернувшись в коридор, я закинул дубинку на каталку и покатил ее вверх по крутому пандусу, выбираясь из подвала. Но только отпер дверь и втолкнул тележку в широкий коридор первого этажа, как сразу послышался удивленный возглас.

– Куда?! – рявкнул охранник, которого не провел мой маскарад.

Он рванул рычаг тревожной сигнализации, раздался страшный трезвон. Я попытался повторить свой трюк и сбить парня с ног каталкой, но расстояние между нами было слишком велико, и охранник резким пинком оттолкнул от себя тележку, перевернув ее набок. Я повалился на пол следом, сразу взмахнул дубинкой, рассчитывая не столько зацепить противника, сколько отогнать, и вновь просчитался. Парень раскусил нехитрую уловку, выгадал момент и со всего маху врезал мне дубинкой по голове.

Удар пришелся по темечку, и сознание оставило меня еще раньше, чем затрещали электрические разряды…

Очнулся я в карцере с полом и стенами, обитыми толстым слоем белого войлока. Попытался пошевелиться, не смог и насмерть перепугался, что паралич вернулся, лишь после осознав, что попросту затянут в смирительную рубашку. Все тело затекло, голова раскалывалась от боли, а правый глаз заплыл и не открывался, но тем не менее я был жив.

Удивительно? С учетом убитых при побеге санитаров – да.

В пересохшем рту стоял вкус крови, дьявольски хотелось пить. Пить и дышать. Набрать полную грудь воздуха никак не получалось: то ли были сломаны ребра, то ли слишком туго затянуты завязки смирительной рубахи.

И все же я ни о чем не жалел.

Ни о чем…

А потом распахнулась дверь, и в карцер вошли два незнакомых санитара, у одного в руке была зажата электрическая дубинка, второй стискивал толстыми короткими пальцами стеклянный шприц.

Я попробовал подсечь ногой лодыжку парня с дубинкой, но тот легко уклонился и навалился сверху, прижимая к полу. Его напарник воспользовался шприцем, и белые стены немедленно закрутились, сливаясь в калейдоскоп безумных видений.

Резкие удары по почкам я почувствовал, уже проваливаясь в забытье.

– Сволочь! – выругался кто-то из санитаров, но могло и почудиться.

К этому времени вокруг меня уже раскинулась белая бездна, я парил в ней, парил и парил. Я стал центром мироздания. Был только я, все остальное потеряло всякое значение. Чертов морфий…

А потом меня потянуло куда-то вниз, и я рухнул к земле, словно повторяя свой давний прыжок из горящего дирижабля. Только теперь я несся, стремительно набирая скорость вплоть до самого конца, а удар оказался столь силен, что комья спекшейся земли разлетелись на сотни метров по выжженной огненным ливнем степи.

– Снова ты! – раздался безликий голос в моей голове.

Я неожиданно легко выбрался из огромной воронки, огляделся и увидел неподалеку знакомый белый силуэт.

– Как ты это делаешь? – последовал новый вопрос. – Как забираешься в мои сны?

– Это мой сон, – возразил я, с некоторой оторопью вступая в спор с собственным подсознанием.

– Вовсе нет, – возразил силуэт, повел бесплотной рукой, и в тот же миг сквозь корку спекшейся земли начала пробиваться молодая трава.

Не успел я и глазом моргнуть, как вокруг раскинулся зеленый луг.

– Это мой сон, – сказал силуэт, но я лишь покачал головой.

Трава почернела, цветы засохли, деревья зашуршали ломкими листьями.

Наступила ночь.

Теперь мы стояли в проклятом саду моего фамильного особняка, и единственным светлым пятном в округе был чуждый этому видению силуэт моего неведомого собеседника.

– Дьявольщина! – присвистнул он.

И столько прозвучало в его голосе удивления, что я не удержался и спросил:

– Кто ты?

– Сновидец, – последовал быстрый ответ. – А кто, черт побери, ты такой?

Я рассмеялся. Происходящее меня забавляло.

Морфий и воображение сиятельного – убойное сочетание.

– Хозяин этого сна, – ответил я, желая позлить собеседника.

– Нет! – отказался поверить тот в это заявление. – Я могу входить лишь в сны знакомых людей!

– Значит, мы знакомы, только и всего.

Силуэт ничего не ответил, прикоснулся к ветке мертвого дерева и черный лист в его пальцах моментально налился молодой зеленью.

– Знакомы? – медленно проговорил Сновидец. – Это невозможно. У меня не столь широкий круг общения, и я знаю все их кошмары наперечет.

Я оглядел воссозданный воображением сад и усмехнулся.

– А это не кошмар. Знаешь такое слово: «ностальгия»?

– Да, здесь слишком спокойно для кошмара, – признал силуэт. – И я больше не чувствую боли. Мне легко. Ничего не болит. Удивительно…

– Это все морфий, – сообщил я, наблюдая за тем, как в черном небе начинают расцветать всполохи далеких зарниц.

– Наркотики разрушают мозг, это чистое зло. Но иной раз боль бывает просто невыносима. Я буду иногда приходить в твои сны, хорошо?

– Приходить? – переспросил я, и вдруг ответы собеседника, будто кусочки мозаики, сложились в единое полотно. – Ты сиятельный?! – охнул я. – Ходить по сновидениям – твой талант?

– А ты догадлив! – рассмеялся Сновидец.

– Проклятье! – выдохнул я, не в силах поверить в собственную удачу, но прежде чем успел попросить об одолжении, на сад налетел стремительный вихрь. Он сорвал с деревьев черные листья, закрутил их вокруг меня ворохом электрических разрядов, и сон стал рассыпаться на отдельные куски.

– Нет, постой! – крикнул я, но меня уже вышвырнуло прочь.

Начался сеанс электротерапии.

По завершении процедуры и унизительного кормления бульоном через всунутый в пищевод шланг меня вернули в карцер. Просто зашвырнули с порога внутрь, наподдав напоследок коленом под зад.

Я так и остался валяться на обитом мягким войлоком полу. Меня ломало, во рту стоял горький привкус желчи. Взбешенный попыткой бегства профессор решил до предела увеличить длительность электротерапии, и это принесло свои плоды.

Мне было все равно. Не хотелось шевелиться, дышать, жить… Поэтому я просто лежал. Лежал и ждал вечера. Точнее – неизменного укола морфия.

Доза морфия была мне просто необходима.

И я ее получил.

Я стоял на вершине Кальварии и с высоты холма смотрел на незнакомый город.

Это не был Новый Вавилон, и за моей спиной не тянулась к небу ржавая железная башня. Три деревянных креста – вот и все, что было в этом сне. Неизменным остался лишь смог. Невысокие каменные дома тонули в сером мареве, будто в водах вышедшего из берегов Ярдена.

– Ты вернулся? – удивился Сновидец. – Уже?

– Как видишь.

– Хорошо. Жаль только, ты скоро умрешь.

Мне стало не по себе.

– Почему это? – возмутился я, хотя собирался спросить совсем о другом. – Почему я должен умереть?

– Сколько морфия ты принимаешь в день?

Я передернул плечами.

– Не важно! Можешь оказать мне одну услугу?

Белый силуэт встал рядом и взглянул на город. Полагаю, его взгляду открылась совсем иная картина. Порожденные наркотиком иллюзии крайне… изменчивы.

– Ты просишь об одолжении? Во сне?

– Да, прошу. Это странно?

– Необычно.

– Ты поможешь?

– Чего ты хочешь?

– Передать весточку одному моему знакомому, – пояснил я и с замиранием сердца уточнил: – Сделаешь?

– Ничего не выйдет, – покачал головой Сновидец. – Я не смогу попасть в сон человека, которого не знаю лично. Это невозможно.

– Дьявол! – выругался я. – Да забудь ты о снах! Просто пошли телеграмму! Я скоро рехнусь, если меня отсюда не вытащат!

– Откуда? – заинтересовался силуэт. – Откуда тебя нужно вытащить?

Я заколебался, но все же ответил:

– «Готлиб Бакхарт», тебе это о чем-нибудь говорит?

Сновидец рассмеялся.

– Психиатрическая клиника? Мне не доводилось слышать о тех, кто рехнулся в стенах этого заведения. Но ко многим возвращается рассудок именно там.

– Сделай это, – попросил я. – Сделай, и я заплачу. Назови свою цену!

До меня вновь донесся смех.

– Куда катится этот мир! Убийца-психопат предлагает мне деньги! Какая дьявольская ирония! Деньги – это последнее, в чем я нуждаюсь!

– Тогда я буду должен услугу.

На этот раз Сновидец не стал торопиться с ответом. Но в итоге лишь покачал головой.

– Увы, – проговорил он с нескрываемой печалью. – Я не способен помочь тебе. Я не могу проснуться. Сны не отпускают меня. Мы оба в ловушке, мой безумный друг.

– Тебе и необязательно просыпаться! Просто попроси кого-нибудь отправить телеграмму. Ты ведь Сновидец! Ты можешь зайти в чужой сон!

Силуэт человека медленно кивнул.

– Могу, – признал он. – И, если сделаю это, ты будешь должен мне услугу.

Я кинул взгляд на далекие всполохи молний и быстро сказал:

– Все что угодно!

– Все? Даже если придется кого-то убить?

Я заколебался, и Сновидец меня поторопил:

– Ну же! Решайся! Да или нет?

– Да, дьявол! – выкрикнул я. – Я убью, если понадобится! Убью!

– Поклянись!

Собеседник протянул мне свою светящуюся руку, я принял ее и сказал:

– Клянусь!

И сразу ощутил пронзившую сновидение дрожь.

– Ты не сможешь передумать.

– Проклятье! Я же поклялся!

– Ты поклялся, – подтвердил Сновидец и под гул налетевшего урагана спросил: – Кого надо известить?

– Его зовут Рамон Миро, – ответил я и по памяти продиктовал адрес бывшего напарника. – Он получит пятьдесят тысяч, пусть только вытащит меня отсюда!

– Как тебя зовут?

– Лев. Скажи, это Лев!

С неба начали срываться ослепительные разряды молний, я выкрикнул:

– «Готлиб Бакхарт», Берлигер, карцер! – а потом земля ушла из-под ног, и началось бесконечное падение в бездну.

Полагаете, будто к безумию ведут отчаяние и безнадега? Отнюдь. Отчаяние приводит к отчаянным поступкам, а безнадега придает им суицидальный характер.

К безумию ведет неопределенность. Когда не остается ничего определенного, когда начинаешь сомневаться во всем, даже в собственном рассудке.

«Вел я беседы с настоящим Сновидцем или общался с собственной галлюцинацией?» – вот что занимало меня, когда после вечерней электротерапии меня вновь заперли в карцере.

Окончательно я свихнулся из-за убойных доз морфия или действительно заключил сделку с другим сиятельным? Этот вопрос все крутился и крутился в моей голове, а стоило лишь уверить себя в реальности произошедшего, и сомнения наваливались с новой силой. Они рушили сосредоточенность и толкали в пучину неуверенности. До безумия оставался один крохотный шажок.

Собравшись с силами, я поднялся на ноги и принялся вышагивать по упругому войлоку из одного угла карцера в другой. Перетянутое смирительной рубашкой тело затекло, рук я давно не чувствовал, и, сколько ни пытался расправить плечи, желая ослабить завязки, эти попытки ни к чему не привели. Разве что начала пробиваться через наркотическое оцепенение боль от свежих побоев и старых ран.

Очень скоро колени подкосились от усталости, и я повалился на войлок. Закрыл глаза и попытался уснуть, но не сумел даже задремать. Слишком сильно перекроили сознание эксперименты профессора Берлигера, слишком много и часто кололи последние дни морфий.