Дело Бронникова

Ремезов Михаил Николаевич

«Это я (если только я есть)…»

21 марта 1932 года шел обыск в коммунальной квартире № 5, в доме 7 по Ораниенбаумской улице. В руках у чекистов оказалась странная поэма под названием «Путешествие вокруг комнаты»[70]. О чем это? Во всяком случае, точно не о социалистическом строительстве.

«…Под ногами покачивается плот. Как во сне, он мне кажется то из серых, неокрашенных досок (совсем как пол моей комнаты), то из скоропалительно выброшенных изо рта строф. Он расползается в разные стороны, он неслажен. Но это неважно:

За этими строками бдительные товарищи мгновенно разглядели «фашистскую и антисоветскую агитацию». Именно она и будет инкриминирована Михаилу Николаевичу Ремезову в обвинительном заключении, на основе которого 17 июня 1932 года ему вынесут приговор.

Но до приговора было три месяца следственной работы. И вот, что сегодня нам известно о Михаиле Ремезове.

Михаил Николаевич Ремезов родился в 1908 году в Петербурге. На вопрос о социальном происхождении и роде занятий отца Михаил Ремезов отвечал, что отец был чиновником. В 1910 году отец умер, мальчика растила мать, Ремезова Валерия Адольфовна. На жизнь она зарабатывала педагогическим трудом: преподавала в школах и в ФЗУ.

Михаил Ремезов учился в Единой трудовой школе № 192, что находилась на улице Красных Курсантов, в здании бывшего Второго кадетского корпуса. Успешно закончив I и II ступень, поступил на Высшие курсы искусствознания Института истории искусств (отделение кино). Будучи студентом, успел опубликовать несколько своих стихотворений в коллективном сборнике «Спектр». (1927. Издание авторов! Тираж – 200 экз.) За юношеским эпатажем прочитывается подлинная горечь.

По окончании Курсов вместе с Николаем Кладо, Климентием Минцем, Александром Разумовским и Григорием Ягдфельдом – учениками Сергея Юткевича – уехал в Туркмению, штатным сценаристом на «Туркменкино»[71]. Однако на экраны никакие фильмы с его фамилией не вышли. Сценарии Минца, Разумовского и Ягдфельда были подвергнуты разгрому, возможно потому, что они были созданы «под непосредственным влиянием группы поэтов “ОБЭРИУ”. Картины их не сохранились и ни разу не упоминались ни создателями, ни киноведами»[72]. И все они были вынуждены срочно вернуться в Россию.

В архивах ФСБ лежит навеянная этой поездкой забытая поэма Михаила Ремезова «Поездка в направлении сна»[73], датированная 1931 годом. Вот фрагменты оттуда:

«Осенью 1930 г. автор пересек СССР в направлении ю-в. Он был приглашен штатным сценаристом на одну из окраинных кинофабрик. Путешествие было связано для него с рецидивом некоторых настроений…

Вернулся, работал по договору сценаристом на ленинградской Кинофабрике, на «Лентехфильме», писал сценарии для технических и учебных картин, был «автором-договорником» детского отделения ГИЗа. Незадолго до ареста женился. Жена Валентина была моложе его на два года, служила в конторе «Стальсбыт».

Проза окружающей жизни и странные стихи. Продолжим цитировать поэму «Путешествие вокруг комнаты»:

«Это были странные стихи, наивные, и кликушеские, и неожиданные для самого автора.

Странен человек, когда он пишет. Это последняя, предельная духовная нагота – я никогда не решусь писать в чьем-то присутствии. Привыкаешь быть голым при женщине, но к этой наготе привыкать, пожалуй, не стоит…»

В поэме очевидно влияние обэриутов. Ремезов и не скрывал на допросе (протокол от 13 апреля), что был близок им. Сообщил, что Климентий Борисович Минц, с которым он вместе учился в Институте истории искусств, привлек его еще в 1928 году в кружок под названием «Студия оптимистов». Именно Климентий Минц был одним из организаторов первого публичного выступления обэриутов в ленинградском Доме печати – «Три левых часа». Во время этого выступления был показан созданный К. Минцем и А. Разумовским монтажный кинофильм «Мясорубка». К. Минц так описывал сюжет этого фильма: «…Бесконечные товарные поезда с солдатами – на фронт. Они ехали так долго, что публика потеряла терпение и стала кричать: “Когда же они приедут, черт возьми?!” Но поезда с солдатами всё ехали и ехали. В зрительном зале стали свистеть. Но как только события стали развиваться на театре военных действий – во время сражений, кинематографические кадры стали всё короче и короче, в этой кошмарной батальной мясорубке превращаясь в “фарш” из мелькающих кусочков пленки. Тишина. Пейзаж – вместо паузы. И снова поехали нескончаемые товарные поезда с солдатами!..»[74]

Далее цитируем письмо киноведа П.А. Багрова к одному из авторов этой книги: «Скандал разразился не вокруг “Мясорубки” (она была далеко не самым эффектным номером на вечере “Три левых часа”), а вокруг следующего фильма Минца “Ваши глаза” (1929). Тут была страшная травля в ленинградской прессе, и после этого-то Минц и бежал из Ленинграда – в ту самую Среднюю Азию, где оказался и Ремезов. Возможно, Минц его за собой потащил – этого я уже не знаю… Формально Минц свою скандальную картину сделал под эгидой ФАСС – Фабрики советского сценария, одним из основателей которой он был. Но действительно, слово «оптимизм» звучало постоянно. Минц писал и говорил о декларации оптимизма, манифесте оптимизма, премьере оптимистов, иллюзионе оптимистов и т. д. Возможно, после исключения Минца из ФАСС “Студия оптимистов” и возникла как самостоятельная единица».

Вопросов о «Студии оптимистов» Михаилу Ремезову не задавали, но он по собственной инициативе сообщил, что Климент Минц за эту картину был исключен из числа студентов, что деятельность созданного Минцем кружка «Студия оптимистов» была направлена против советской действительности и откровенно издевалась над ней, что кружок был разгромлен рабкорской общественностью, но после существовал нелегально на квартире Минца. Михаил Ремезов даже добросовестно припомнил фамилии тех, с кем вместе он в «Студии оптимистов» получал первый опыт «кружкового» нелегального общения: Домбровский, Маневич-Чарли, Магдолина Лазовская, Азадовский… По счастью, кажется, никто из них в 1932 году арестован не был.

В 1930 году Михаил Ремезов уже активно участвовал в деятельности кружков, организованных М. Бронниковым. В круг Бронникова его ввел киновед Николай Ефимов. Ефимов и Бронников вместе работали в Кинокомитете, где собирали и изучали материалы по истории кино.

Михаил Ремезов показал на допросе, что Ефимов представил ему Бронникова «как чрезвычайно интересного человека, обладавшего большой эрудицией», и что Бронников поразил Ремезова «своей творческой продуктивностью, законченностью своей фундаментальной линии, целиком идущей вразрез с современностью и враждебной существующему политическому строю, и своим упорством, с которым он шел по пути создания организационно оформленного мира, отрешенного от советской действительности».

Вероятно, определение «организационно оформленный мир» имело отношение к созданной Бронниковым системе кружков, где Ремезов был активным участником. Он тоже на квартире у Шишмаревых и Власова, в доме 20 по 1-й линии Васильевского острова, изучал в Штрогейм-клубе творчество американского режиссера Эриха фон Штрогейма, в кружке «Бандаш» занимался практической работой по производству и распространению фотофильмов, в «Шекспир-Банджо» обсуждал вопросы драматургии, в «Дискуссионном клубе» высказывал свои соображения по политическим вопросам и вопросам искусства.

В.А. Власов дал показания:

На вечерах «Дискуссионного клуба» раз в пятидневку все члены по очереди должны были выступать и читать свои теоретические или литературные произведения. Я выступал с докладами, Ремезов читал свои сценарии.

Из протокола допроса Михаила Ремезова:

С первых наших дней встреч Бронников стал говорить о создании клуба, который объединил бы меня, Бронникова и Ефимова, предлагая организовать Пруст-клуб и заняться изучением творчества этого писателя… Мы под руководством Бронникова организовали «Безымянный клуб», регулярно там собирались… «Безымянный клуб» Бронникова являлся антисоветским, задачи которого лежали в отрыве искусствоведческой молодежи от советского искусства. Бронников зачитывался переводами из Пруста, Кокто и Корделя (Видимо, Ремезов назвал П. Клоделя. – Авт.) и старательно прививал нам свои монархические взгляды… Для Бронникова был характерен именно такой прием для вовлечения молодежи в круг его политических интересов, активно враждебных существующему политическому строю.

Не забыл Михаил Ремезов упомянуть о монархизме в повести Бронникова «Две короны ночью».

Говоря о литературных предпочтениях Бронникова, Михаил Ремезов назвал и советских авторов: Сельвинского, Олешу.

Каялся в том, что, следуя совету Бронникова, писал не для Кинофабрики и не для ГИЗа, а для клуба. Согласился с тем, что «Путешествие вокруг комнаты» и «Поездка в направлении сна» «…были антисоветскими по своему содержанию и направлению. Каждая вещь написана в индивидуалистических, упаднических и пессимистических тонах».

Произведения М.Н. Ремезова были квалифицированы как контрреволюционные. Автора объявили врагом советской власти и обвинили в фашистской и антисоветской агитации, то есть в преступлениях, предусмотренных по ст. 58–10 УК.

М.Н. Ремезов виновным себя признал.

Приговор получил легкий: выселение из Ленинграда, лишение права проживания в 12 пунктах и Уральской области на три года, прикрепление к определенному месту жительства.

Был выслан в Тамбов, через год получил разрешение поселиться в Малой Вишере. Продолжал писать. Создал своеобразный трактат об искусстве «Письма о реализме»[75]. Каждое из девяти писем имеет адресата: Михаил Ремезов обращается к давним друзьям – к Николаю Ефимову, к Татьяне Шишмаревой, Василию Власову, Григорию Ягдфельду… Одно из писем пишет к своей жене Валентине Ремезовой: «Одержимый манией проповедования и оказавшись без аудитории, я начал писать эти письма. Все творческие отходы (стихи, отрывки, страницы из дневника) я прокладывал между письмами. Смешно считать их образцами нового стиля: это не более как антракты».

О дальнейшей трагической судьбе Михаила Ремезова неожиданно узнаем из документальной книги поэта Сергея Рудакова «Город Калинин». Они встретились в блокадном умирающем городе: «Наша манера разговаривать, видя за всем не то чтобы смешную, но несерьезную, оборотную сторону, т. е. уменье угадывать декоративный, кажущийся, наружный облик всего внешнего, как нельзя лучше подошла в этих условиях. <…> Он тогда сказал, оценивая будущее: надо представить, что мы уже убиты, и тогда каждая лишняя минута будет казаться неожиданным подарком»[76].

Михаил Ремезов пришел к Рудакову на Колокольную, читал свои «Письма». «Почти стемнело на третьем письме. Он стоял спиной к обледенелому окну и торопился дочитать. Было ясно, что следующего раза может уже не быть».

Прочел стихи, написанные совсем недавно, 5 января 1942-го:

Сказал, что жена его умерла еще в декабре. Недавно умерла мать, но она пока лежит непохороненная… «Жил он на канале Грибоедова… в сторону за Мариинским театром. Квартира – бывшая дворницкая, в одноэтажной каменной пристройке в глубине двора. Дверь из крохотной кухни – прямо в снег. <…> Приходя, я стучал в стекло. Сквозь слой льда он разглядывал, кто стучит. Потом отпирал дверь. Я каждый раз, входя во двор, не без страха смотрел – есть ли следы на снегу, мог ли он еще выходить за хлебом. Сговорились, что, если будет худо, он заранее подымет защелку французского замка. 15 февраля следов на снегу не было и замок не был спущен…»[77]

Ефимов Николай Николаевич

«Пионер киноведения»

23 марта 1932 г. я, уполномоченный СПО Бузников А.В., допрашивал в качестве обвиняемого гражданина Ефимова Николая Николаевича, 1905 г. р., сына служащего. Проживает: Детское Село, ул. Пролеткульта, д. 13, кв. 4. Научный сотрудник Гос. института искусствознания (ТАИС). Холост, родные: отец – Николай Павлович, мать – Екатерина Николаевна. Живет на заработок. Образование высшее, Институт истории искусств. Беспартийный. Не судимый.

Я входил в антисоветский кружок «Безымянный клуб», руководимый и направляемый М.Д. Бронниковым. Этот кружок, согласно намеренью Бронникова, преследовал задачу переработки через искусство, враждебное существующему политическому строю, входящей в него молодежи в антисоветском плане. Собираясь регулярно, мы зачитывали собственные и иных авторов антисоветские произведения и обсуждали их. Мы дискутировали широко вопросы искусства, философии и политики, причем Бронников всегда учил нас, что подлинное, истинное искусство может быть лишь враждебным политике, современному политическому строю. На собраниях клуба ставились доклады о киноискусстве, трактуемые нами с точки зрения враждебной социальной системы.

В дальнейшем я обязуюсь конкретизировать и детализировать данные мною показания.

Коллеги Николая Николаевича Ефимова называли его «пионером киноведения». Так оно и есть: еще в юности заболев новым поразившим общество недугом – киноманией, он не избавился от него до конца жизни. Историки кино считают, что Н.Н. Ефимов в течение многих лет был самым крупным знатоком западного, в особенности немецкого, кинематографа в нашей стране.

Николай Николаевич Ефимов родился в 1905 г. в дворянской семье в Царском Селе. О его родителях почти ничего не известно; по словам друзей и сослуживцев, Николай Николаевич не любил о них рассказывать. Он вообще был замкнутым и немногословным человеком и при этом восхищал своей неисчерпаемой памятью.

В положенное время родители отдали мальчика в Николаевскую мужскую классическую гимназию, переименованную после революции 1917 г. в 1-ю трудовую школу. Сегодня на мемориальной доске, висящей на стене здания, выбиты фамилии прославленного директора и знаменитых учеников, в том числе Н.Н. Ефимова:

«В этом здании бывшей Николаевской мужской классической гимназии в 1896–1905 годы жил и работал выдающийся русский поэт и педагог Иннокентий Федорович Анненский. Здесь учились поэты Н. Гумилев, Н. Оцуп, Г. Раевский (Оцуп), В. Кривич, Д. Кленовский, Вс. Рождественский, искусствовед Н. Пунин, стратонавт А. Васенко, географы В. Визе, М. Павлов, врачи М. Глазунов, П. Светлов, композитор В. Дешевов, деятели театра и кино: Н. Акимов, В. Горданов, И. Гольдберг, Ю. Свирин, О. Иванов, Н. Ефимов, Р. Мирвис».

Учеба в школе совпала с тяжелыми, переломными для всей страны годами. Царскому Селу, где располагалась царская резиденция, суждено было испытать и ужасы революционных событий, и последовавшие вслед за ними дни Гражданской войны. О них вспоминала царскоселка Людмила Алексеевна Баранова (Зегжда), с детства знакомая с Н.Н. Ефимовым: «В нашей квартире было шесть комнат и большая кухня. Вот эта кухня и стала прибежищем для всей семьи, т. к. дров для отопления всей квартиры не было. На кухне готовили, ели, купались в корыте, а спать уходили в комнаты и ложились в “ледяные” постели. Там на кухне мы и встретили 1920 год. Я впервые участвовала в традиционной встрече Нового года, оставшейся от старого доброго времени, но год начинался недобрый… Можно ли сказать, что мы голодали? Бабушка выдумывала разные “форшмаки” из картофельной шелухи и селедочных голов, лакомством были лепешки из кофейной гущи на сахарине»[78].

Можно предположить, что обстановка в доме Ефимовых мало отличалась от той, о которой рассказано в заметке Л. Барановой. Между тем большая и дружная семья Зегжда, славившаяся своим гостеприимством, фортепианными вечерами, веселыми детскими праздниками, привлекала молодого Николая Ефимова. Он стал частым гостем в их доме.

По допросу от 8 апреля 1932 года видно, что Ефимов был очень напуган арестом, поэтому рассказывал о дружественной семье Зегжда, приводя очень опасные сведения и ложные факты, новые и новые фамилии.

С Бронниковым М.Д., организатором и идеологом «Безымянного клуба», я познакомился в семье Зегжда.

С семьей, которая живет в Детском Селе постоянно, я знаком еще с очень давних времен – со школьной скамьи. Семья Зегжда – чрезвычайно оригинальная семья, по нашим временам. Это крайние реакционеры, чрезвычайно гордящиеся своим потомственным дворянством и сохранившие зверскую ненависть ко всему новому, ко всему советскому. Во время моих регулярных и весьма частых посещений этой семьи (сейчас я там не бываю) я имел возможность наблюдать следующее: каждую субботу к ним в Детское собирались все четыре брата Зегжда со своими семьями, а также собиралось еще много другого народа. Бывало и много молодежи, которая обосабливалась в свой кружок.

Из молодежи там бывали: Тихонравова, Дидерикс – сын фабриканта, Брандорф, Бронников и другие. Старики, т. е. взрослые, обособлялись также в свой кружок, проводя чаще всего время за картами. Дом Зегжда вообще жил на открытую ногу, и там я постоянно встречал новых лиц. Разговоры, ведущиеся постоянно в этом доме, носили крайне антисоветский, почти черносотенный характер. Особенно восторженно встречались всякие махровые анекдоты, измывающиеся над современностью. Для всех братьев Зегжда – один из них хозяин того дома, о котором я говорю, инженер (Алексей Станиславович и их… (Пропуск в тексте. – Авт.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Центр «Возвращенные имена» находится в небольшом помещении, выделенном Российской национальной библиотекой, тесно заставленном стеллажами с копиями дел жертв политических репрессий. Хронологически они охватывают период с 1917-го по 1953 год. Создатель и руководитель центра Анатолий Яковлевич Разумов, автор проекта Книги памяти «Ленинградский мартиролог», еще в начале девяностых копировал в архиве ФСБ (в тот недолгий период наши органы госбезопасности доброжелательно шли на контакт) следственные материалы.

2

В новом справочнике «Политические репрессии и сопротивление тоталитарному режиму в Петрограде-Ленинграде. 1917–1991» (СПб., 2016) об этом деле нет никаких упоминаний.

О нем была короткая публикация в узкоспециальном журнале «Законность» (Стуканов А. Дело ленинградских литераторов // Законность. 2004. № 8. С. 51–52), однако в ней оказалось много небрежностей и путаницы (в частности, само дело, следствие по которому длилось с февраля по июнь 1932 года, приписано к декабрю 1934-го).

3

Здесь и далее в книге даны названия улиц, актуальные на момент следствия по «Делу Бронникова» – 1932 г.

4

Название кружка, возможно, связано с тем, что кружковцы старались в своих работах фиксировать реальность (бандаж (от фр. Bandage) – это устройство или пояс, который используется для фиксации, т. е. закрепления чего бы то ни было). В протоколах допросов встречается разное написание – Бандаш и Бандаж.

5

Факультеты ГИИИ с 1926 года стали называться отделами. ИЗО – изобразительный отдел, ТЕО – театральный отдел, МУЗО – музыкальный отдел, ЛИТО – литературный отдел. «…Здесь безраздельно господствовали музы. Сперва их был четыре: Лито, Тео, Музо, Изо; затем к четырем ревнивым и вечно юным сестрам – я опускаю их греческие имена – прибавилась совсем юная, пятая – Кино». (Гринберг И.Л. Пять муз // Российский институт истории искусств в мемуарах. СПб., 2003. С. 135.)

6

Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике 1917–1953 гг. М., 1999. С. 160.