Джон

Расхаживая по собственной спальне и поглядывая то в окно, то на собственное отражение в высоком зеркале шкафа, я кусала губы, пытаясь придумать правдоподобное объяснение своему любопытству. Не скажешь ведь прямо: «У меня появилась мысль проверить в «незабудке» отпечаток пальца вашего текущего шефа. Зачем? Ну, хотя бы затем, чтобы временно отвлечь его от дел отряда и, как следствие, обеспечить Дэйну спокойный день рождения». Э-э-э, это достойная причина для того, чтобы слегка переступить закон? Совсем чуть-чуть. К тому же, ответ будки всегда может оказаться отрицательным, и тогда мое любопытство растворится, как не бывало.

Не придумав ничего лучшего, я по-милицейски коротко и почти грубовато ответила: «Надо».

Хакер на том конце усмехнулся.

– Хорошо. «Надо». Но ты ведь не только затем позвонила, чтобы поинтересоваться, как все работает? Наверняка хотела попросить о чем-то еще?

Еще один «зрячий в корень» – мне на них везет.

– Хотела, – я вновь замялась. Наверное, можно было бы оставить эту идею в покое – забыть о ней, спокойно жить до возвращения Дрейка, предоставить Дэйну самому заниматься своим праздником и всем, что с ним связано, но, увы, мне самой хотелось приключений. Да, вот так банально – я же пообещала себе, что эти две недели станут для меня «золотым временем»? Так почему бы и не подобным способом? – Скажи, ты смог бы временно… подладить под требуемые условия функционирование одной из будок? Скажем, наименее посещаемой?

– На какой период?

– На полчаса.

Непродолжительная пауза.

– Мог бы. А в чем именно заключается «подладка»?

– В том, чтобы система временно перестала запрашивать скан голоса, отключила голосовое распознавание и ни в коем случае не отправила отчет о запросе в общую базу Комиссии. Так можно?

– Ого! – в трубке присвистнули. – Ну, при хорошей мотивации можно все. Хочешь, чтобы кто-то чего-то не узнал?

– Хочу. Как думаешь, нам не дадут за это по шапке?

– Ну, я бы не числился хакером Комиссии, если бы за свой код получал по шапке, не так ли?

Логично. И самоуверенно. В общем, исключительно то, что нужно. Осталось разузнать главное, поделенное на два вопроса:

– Сколько времени займет создание такого кода, как ты думаешь?

– Несколько часов.

– А какая мотивация стала бы приемлемой, чтобы ты взялся за дело? Есть ли что-то такое, что могу сделать для тебя я, но не может никто другой?

На том конце задумчиво помолчали, затем с усмешкой ответили: «Есть».

Вот уж чего я никогда не знала, так это того, что Логан пристрастился к снюсу. Нет, он как мог, оправдывался, что вовсе «не пристрастился», просто однажды его где-то достал Халк, и сей продукт показался Логану интересным. Угу, завлекательным – жевательный табак в мешочках с высоким содержанием никотина и низким канцерогенов, помещаемый между губой и десной минут, эдак, на сорок. Бездымный табак – вот, как его называли. И где бы, кто бы мог подумать, его достал Халк? В Швеции, конечно. Когда пребывал там в последний раз в моем присутствии…

Я нажала «отбой», положила телефон на тумбу, удивленно покачала головой и улыбнулась – в конечном итоге, снюс так снюс – результат того стоил. Хорошо, без проблем, выберу время и посещу Стокгольм – посижу на лавочке, полюбуюсь на озеро, корабли и чаек, послушаю шведскую речь.

А за это получу вожделенные полчаса в «будке-незабуке».

Белый курсор равномерно мигал на темном полотне экрана. Где-то там, преобразованные из бинарных символов-слов в мысли-сообщения, которые получал Дрейк. Далеко. На тридцатом Уровне.

«А почему нужно обязательно прощать три составляющих? Себя – понятно. Просить прощения у тела – тоже понятно. Но всегда ли нужно прощать обидчика? Ведь бывает так, что виноват не ты, а кто-то другой?»

Ответ пришел несколько минут спустя – пришлось ждать.

Пришел и удивил.

«Не бывает. Другой человек может осознанно или неосознанно всколыхнуть твой стресс, заставить его показаться наружу, то есть спровоцировать. Но означает ли это, что виноват провокатор? Или же виноват тот, кто не сумел адекватно отреагировать?»

Прежде чем написать что-то еще я долго размышляла, хмурилась. Затем настрочила:

«Значит, виноват всегда только ты сам?»

«Если говорить простым языком, то да. Но чувство вины – это тоже стресс. И когда некто провоцирует тебя на неадекватные действия, нужно не просто простить его, а еще и поблагодарить за то, что он указывает тебе на твои же ошибки».

«А своих у него нет?»

«Свои есть у всех. Но главные для тебя – твои собственные. Запомни, отучись винить в чем-либо других. Вообще. Навсегда».

На том мы беседу и завершили.

Шесть вечера. За окном тихо теплится ранний закат, кружат в пятнах солнечного света над прогретой брусчаткой аллей сбившиеся хороводом мошки, чиркает садовыми ножницами, подстригая кусты (без ягоды чарины) сосед за забором.

Дэйн по телефону ответил просто: «Я дома. Да, уже вернулся из штаба, так что просто заходи-залетай в гости. Где найти, знаешь».

И спустя непродолжительное время мы уже сидели на шезлонгах у того самого бассейна, где накануне состоялась вечеринка.

Сегодня это место выглядело иначе: не празднично-цветастым, но мирным, спокойным, домашним – стоячая в прямоугольной мраморной раковине вода, несколько занесенных с деревьев ветром листьев на поверхности, полное отсутствие ряби. Мои ноги приятно грел теплый от солнца матрас, на ступнях болтались безразмерные хозяйские тапки. Здоровяк Эльконто сидел рядом – в домашней рубахе с коротким рукавом и необъятных – ему в самую пору – хлопковых шортах.

Меня всегда смешило представлять Ани, пытающуюся примерить вещи любимого мужчины – наверное, в них она могла завернуться дважды, а то и трижды, как в корабельный парус. Огромные майки – километры ткани, – штаны-трубы, куда поместилось бы четыре ее самой, «Гулливеровы» говнодавы в прихожей…

Когда любишь, однако, все в радость – в том числе и размер. А в этом доме друг друга любили.

– А где твоя ненаглядная?

– Ушла выгуливать Барта. Куда-то на стадион, чтобы и самой побегать.

– Ясно. А ты рано сегодня, думала, придется искать тебя в штабе.

– Да подменился чего-то, захотел отдохнуть.

– После вчерашнего?

Мы синхронно улыбнулись – поняли друг друга без слов. Вчера Дэйн пропустил пару-тройку лишних коктейлей и теперь слегка маялся – Лагерфельд в отпуске, снять похмелье некому, а от таблеток, благодаря рыжеволосому другу, все давно отвыкли.

– А ты, я так понял, и хотела поговорить в тишине, да?

– Ага.

– А чего так? Секреты?

Моя улыбка сделалась шире.

– Можно сказать и так. У меня к тебе вот какой вопрос – вопрос на засыпку. Каверзный очень.

– Говори уже, заинтригован.

Я хитро взглянула на расслабленного снайпера, шаркнула по мрамору гладкой подошвой тапка и прищурилась.

– Как думаешь, сможешь достать для меня отпечаток пальца Джона Сиблинга?

– Что?! Для кого? С ума рехнулась?…

Пять минут спустя, неспособный уложить в пределы своей фантазии мою бредовую идею, Эльконто все еще пыхтел:

– Да если он узнает, что я достал его отпечаток, он шкуру с меня сдерет!

– Сделай так, чтобы не узнал. Дай ему что-нибудь в руки аккуратно, потом забери.

– Не учи ученого! Думаешь, я не знаю, как снимать отпечатки?

– Тогда проблем нет, так?

– Он уроет нас обоих, Ди. Джон – крутой перец, я имею в виду, он действительно жесткий мужик. Это тебе не Дрейк, не кто-то другой. Сиблинг начисто лишен чувства юмора. Если он поймет, что мы пытаемся его сосватать, он сосватает нас к дьяволу в ад, и если ты сможешь спрятаться за спиной своего возлюбленного, то меня прикрывать будет некому. А я даже представлять не хочу, на что он способен – наш зам. Мне его за последнюю неделю хватило, знаешь ли…

– Послушай, от тебя просто требуется достать отпечаток. И все. Думать, что делать дальше, буду я – на тебя никаких намеков.

– Угу, никаких. А ты при этом сильно рискуешь.

Я беззаботно улыбнулась. Иногда надо рисковать, и не так это страшно – скорее, забавно и будоражит кровь. Ну, узнаю я, существует ли для Сиблинга вторая половина, – и что с того? Это не криминал.

– А если она существует? Что будешь делать? Начнешь сводить их вместе?

– Больная я, что ли? Я просто дам ему имя и укажу, что это имя его второй половины. Остальное, если захочет, он сделает сам.

– Да он тут все перевернет, чтобы выяснить, кто подложил ему имя.

– Ну, так и ему требуется разнообразие в жизни. Пуст ищет.

– А если найдет…

– Дэйн! Это шанс для твоего дня рождения состояться, ты ничем не рискуешь. И я тоже.

– Ну да!

– Я – телепортер, забыл? Я могу появиться и исчезнуть в выбранном месте за секунду.

– А камеры?

– А наш Логан?

– А их хваленые системы слежения?

– А наш Логан?

– Наш Логан не всесилен.

– Зато почти. Я все продумаю. Посуди сам: что будет делать Джон, когда вдруг получит сообщение о том, что где-то в мире существует его вторая половина?

– Жопу порвет для того, чтобы порвать жопу тому, кто подложил записку.

– Да не найдет он зацепок! Зато не сможет избавиться от мысли, что хочет на нее посмотреть, – я тебе гарантирую.

– И что?

– Да то! Что ему станет не до отряда, не до тебя, не до вас вообще. Думаю, до приезда Дрейка он вообще думать забудет о половине своих обязанностей.

– Ты забываешь, что он представитель Комиссии – плевать ему на эмоции.

– На эмоции других – да, но не на свои собственные. Не верю, что он сможет с ними справиться. Никто не хочет быть один. Никто и никогда. Он пойдет туда – узнать, что это за женщина.

– В том случае, если она найдется.

– Да, если найдется. А если будка не выдаст результатов, то нам вообще не о чем волноваться, так?

Эльконто долго молчал. Я видела, с одной стороны ему не хотелось подставлять меня в этой авантюре – оно и понятно – мы все-таки друзья, а то и больше, чем друзья. Будь у меня на Уровнях брат, он был бы Дэйном. С другой стороны, весь отряд изрядно устал от пустых, но крайне жестких придирок и тестов Сиблинга, и попытайся мы его отвлечь, тем самым помогли бы не только себе, но и коллегам, а это приятно.

Риск все же существовал, и потому молчание моего собеседника длилось, длилось и длилось. Но я его не торопила – пусть примет решением сам. Дэйн – парень авантюрный и рисковый, и если уж кто-то и поможет мне, потому как сам же первым изноет от любопытства, то это будет именно он – снайпер.

А пока тишина продолжалась, я рассматривала залитый оранжевым светом задний двор – идеально ровный газон, аккуратно подстриженные, похожие на шиповник, кусты, подметенные дорожки – этот дом любили. Здесь жили, наслаждались, делились друг с другом радостью – место излучало тепло.

Наверное, еще совсем чуть-чуть, и вернется Ани – мне позарез требовался ответ.

– Дэйн, так ты его достанешь или нет?

Тишина.

– Дэйн?

Скрип ножек шезлонга под грузным телом.

– Дэ-э-э-эй…

Кряхтение.

– Так мне самой?

И раздраженный голос:

– Слушай, Дрейк всегда реагирует на твое вот это протяжное «Дре-е-е-ейк»?

– Чаще всего.

«Но не всегда адекватно», – я мысленно улыбнулась.

– Блин! – снайпер подался вперед и нервно причесал ежик светлых волос пятерней. – Бл№ буду, мы сильно вляпаемся, если эта будка выдаст результат.

– Может, и не выдаст?

– Но если выдаст, мы в заднице.

– Не мы, а Джон.

– Мы. Ты. Он. Кто-то в заднице окажется точно.

Я покачала головой и усмехнулась.

– Не мы, Дэйн. Это будем не мы. Но вот время проведем с пользой и удовольствием.

Он согласился – я видела это по азартно блестящим глазам и скривившемуся от того, что именно он собирался мне ответить, рту – Эльконто согласился.

Вечерний сад ласкали сумерки.

Тонул в синеве забор и сочная пока еще зелень, с каждой минутой меняло оттенки живописное, расчерченное кистью невидимого художника фиолетовое небо. На крохотном столике дымился горячий какао – в отсутствии Дрейка я любила встречать и провожать это время суток, сидя на балконе второго этажа с пледом на коленях. Плед мне нужен был не для тепла – на нем обожали по очереди лежать Смешарики.

Да-да, редкий момент, когда они позволяли себя касаться, гладить, когда тихонько нежились под человеческими пальцами. Сейчас на расчерченном квадратами покрывале их находилось трое – остальные отдыхали на специально постеленном Клэр коврике у моих ног; все вместе мы наблюдали закат.

Каждый раз, сидя здесь, я вспоминала одно и то же – каково это, быть без них. Жить в тихих комнатах, бродить по лестницам, ни об кого не спотыкаясь, не слышать по утрам пищалку-перебранку от телевизора.

Это случилось два месяца назад – они исчезли. Завершили, наконец, начатый ранее процесс превращения принесенного с Архана шара в Портал[1] и ушли в свою «Фуриандию». Не попрощавшись, никого не предупредив, – все сразу – просто взяли и растворились.

Переживала ли я? Конечно. Но мои переживания терялись на фоне того, что испытывала в те дни Клэр – она погасла. Сделалась тихой, молчаливой, непривычно угрюмой. Перестала улыбаться, ее еда потеряла вкус. Но каждый раз она, я знала это совершенно точно, вставала спозаранку, шла на рынок, покупала ягоды, ставила их в холодильник. Они пропадали, а она покупала их снова, они пропадали, она покупала снова – бесконечный и бесцельный тусклый круг.

Мы не знали, вернутся ли они. Хотели верить, что да, но так же надеялись, что на своей истинной родине, находясь среди сородичей, наши пушистые друзья обрели счастье. Наши Фурии, наши странные – не люди и не животные – любимые питомцы…

Помнится, этот дом в те дни потерял что-то живое, что-то очень ценное – часть того, каким он был. Я все еще любила его – всегда любила, – но в пустых коридорах чувствовала себя тоскливо. Как будто кто-то умер. В подвал не спускалась вообще, Клэр старалась лишний раз не тревожить, перестала ожидать от нее завтраков, старалась уходить пораньше и оставаться вдали подольше.

Шли дни. Однообразно тянулись недели.

А однажды утром, еще толком не проснувшись, – в тот день я ночевала здесь же – услышала грохот босых пяток по полу и удивительный почти нечеловеческий радостный визг. Спросонья вывалилась в коридор и увидела престраннейшую картину – на кухню из собственной спальни неслась Клэр. Полуголая – в одной лишь сорочке, – непричесанная, с лихорадочно блестящими глазами, с расческой в одной руке и тюбиком крема в другой… А с кухни привычно кричали: «Лэр! Лэ-э-э-р! Ушать!»

Они вернулись.

Так же неожиданно, как и пропали. В том же составе и количестве, радостные и довольные, побывавшие на родной планете Фурии.

Радовались ли мы? Опять же, как и в случае с печалью, на фоне бешеного фейерверка эмоций экономки моя радость казалась детской и незрелой – подруга же спозаранку откормила «потеряшек» так плотно, что те превратились в настоящие Сме-шары – пузатые, толстые, почти неспособные с пережору дышать. А она – Клэр – (я уже и забыла это зрелище) светилась от счастья.

Позже я пыталась осторожно расспрашивать пушистиков, каким было их путешествие – хорошо ли прошло, понравилось ли, почему вернулись? – но в ответ услышала немногое: путешествие понравилось. Хорошо ли было? Хорошо. Почему вернулись? Затосковали. Да, вот так банально. В родном мире их не поняли, уговаривали остаться, но повлиять на окончательное решение не смогли – Смешарики пожелали вернуться.

– Насовсем?

– Угу, – ответили мне чинно.

И на душе стало спокойно – жизнь вернулась в привычное русло: чавканье у холодильника по утрам, шалости, игры перед телевизором. Превращения, грозящая шваброй Клэр, редкие погромы в комнатах…

С тех пор внешне изменилось немногое, но многое изменилось внутри. Внутри нас – мы их ценили. Как никогда. Они были странными – плохо говорящими, со своей логикой, иногда вредные до невозможности, – но они были «нашими». Нашими Смешариками.

И изредка, вот как сегодня, позволяли гладить себя, лежа на мягком пледе, греясь на коленях. Вот так странно.

Хороший день. Насыщенный, но хороший.

Наблюдая за тем, как прячутся в объятьях подступающей ночи последние искорки закатного света, я размышляла о своей спине, о том, будет ли она еще болеть. Интересно, сколько понадобится времени на то, чтобы вылечить ее окончательно? Получилось ли у меня помочь ей этим утром – пусть не совсем, но чуть-чуть? Время покажет.

А еще плескалась внутри неуловимая, но ласково щекочущая свобода – свобода от слова «надо». От вечного «должна». Оказывается, это прекрасно – помнить, что никому я на самом деле ничего не должна. Что о маме я всегда заботилась исключительно потому, что любила ее, что постигать неведомое меня толкала вечная и неутолимая жажда к знанию, а вовсе не желание «не быть» хуже кого-то. Что стать прекрасней, лучше, увереннее в себе меня сподвигал живой перед глазами пример Дрейка, а не страх того, что он – Дрейк – вдруг уйдет, если я не изменюсь.

Бред. Как часто мы подменяем одно понятие другим и тонем в беспокойстве из-за ерунды. Сначала из-за ерунды, затем из-за настоящих страхов, следом паники. А после страдаем из-за многочисленных болезней, которые сами же в себе и породили.

Плохо, если не знать, как выбраться из замкнутого круга.

Хорошо, если знать.

Мой какао остыл, сад остыл тоже. На коленях, посапывая, дремали Смешарики.