Узник

В лагере содержались заключенные разных национальностей – русские, украинцы, поляки, французы, испанцы, евреи и даже немцы. Имен не было, вместо них присваивался номер, который был нашит на форму. Помимо номеров, узники помечались специальными треугольниками с буквами. Треугольник с буквами SU означал – советский военнопленный. Евреи помечались двумя треугольниками, лежащими друг на друге, образующими звезду Давида. Этим жутким городом руководил группенфюрер Рудольф Беккер.

Внешне Беккер был человеком спокойным, высокого роста, с невозмутимым взглядом. Он носил маленькие очки. Про него ходили легенды, что его миловидное спокойствие является маской, – на самом деле он был жестким и властным человеком. Поговаривали, что он лично участвовал в казнях и любил смотреть, как сжигают людей в крематории.

Вновь прибывших узников заставили раздеться догола. Погода была холодная, ведь на дворе стоял ноябрь 1941 года. Беккер лично участвовал в осмотре. Когда он проходил мимо строя, на его лице светилась ехидная улыбка. Затем он отобрал несколько человек, которых, полностью обнаженных, куда-то увели. Остальным выдали полосатую одежду, присвоили номера и заставили их пришить, после чего началось знакомство с бараком.

– Располагайтесь, коммунисты, – крикнул надзиратель и ушел.

Он говорил по-русски, а одет был в черную форму. Бараки не запирались, а перемещение по лагерю было относительно свободное.

– Давайте знакомиться, земляки, – где-то раздался голос. – Александр, сам из Рязани, все зовут Усик, по фамилии. В плену месяц, здесь вроде старшины, – добавил он.

– Расскажите, Александр, про местные правила, что можно, а что нет? – обратился к нему Михаил Иванович.

Усик был среднего роста, с большими выпуклыми глазами. Он прихрамывал на правую ногу. Так называемый «старшина» подошел к Михаилу Ивановичу и сказал:

– Ну, садитесь, мужики, расскажу. Через полчаса будет ужин, еду приносят сюда. У каждого – своя миска и кружка, которые нужно мыть, в обязательном порядке.

Его перебил один из заключенных. Ухмыльнувшись, он сказал:

– А если не помыть?

Это был Тимоха – Тимошенко Андрей, из уголовников, который сбежал из советского лагеря при бомбежке, долго прятался в лесу, а потом сам сдался немцам. Скользкий был тип, постоянно всё вынюхивал и расспрашивал.

– Расстреляют! – ответил Усик спокойно и продолжил: – Скоро, скорее всего, пойдете в местную парикмахерскую и фотографироваться, после чего сам Беккер будет вас опрашивать. У кого есть профессии – сразу говорите, может, повезет, при лагере останетесь работать. Остальные будут пахать на кирпичном заводе. Есть еще завод по производству «Вальтеров», но туда не всех берут.

– А вы кем работаете? – спросил Михаил Иванович.

– На складе кладовщиком, – ответил Усик.

– Едрить-колотить, за какие такие заслуги? – выкрикнул Тимоха.

– Да хватит вам уже язвить, дайте человеку сказать, – с упреком произнес Михаил Иванович.

– А ты, я смотрю, из благородных кровей, дядя, – сказал Тимоха и плюнул на пол.

Михаил Иванович молча встал и со всей мощи врезал Тимохе по физиономии. Тот рухнул между шконками с криками:

– Я это запомню!

– Продолжайте, Александр, – спокойно сказал Михаил Иванович.

Ивану такая картина понравилась, он впервые за долгое время улыбнулся – и на душе стало как-то легко. Именно тогда он стал понимать, что нужно переставать сопротивляться внутри себя и принять нынешнее положение, иначе не выживешь.

– А кто этот человек, который нас сюда привел? – спросил Михаил Иванович.

– Петька, надзиратель – хохол. Немцы выбирают из заключенных, но предпочтение отдают своим, которых здесь немного – и те уголовники и украинцы, – ответил Усик.

– Воевали? – спросил Михаил Иванович.

– Да, в тридцать шестой армии, под Смоленском был ранен, попал в плен – и вот, сюда, − ответил Усик.

Усик был порядочным и искренне верил, что Красная армия погонит фашиста. Многие заключенные, в отличие от него, уже не верили в это. В бою под Смоленском Усик был ранен в правую ногу, оттого и хромал. Раздался громкий стук, появился Петька-надзиратель, привез еду.

– Жрите, русские свиньи, – сказал он на своем украинском акценте.

Еду раскладывали сами заключенные, этим занимался в основном Усик. Он контролировал, чтобы никого не обделили. Заключенные выстраивались в очередь, и каждый со своей миской подходил на раздачу. Это можно было назвать едой, но порции были небольшими – немного картофеля и кусок мяса с хлебом.

– Съедобно! – прожевывая недоваренный кусок мяса, пробормотал Иван.

Стоял звон тарелок, это был первый полноценный ужин за последние недели, а для некоторых – и месяцы. «Кормят, – значит, пока не умрем», – подумал Иван. Еще не успели поесть, как в барак ворвался надзиратель и крикнул: «Становись!» В этот момент зашел Беккер с двумя офицерами, а за ними – два солдата. Все построились, а некоторые поспешно глотали еду, пытаясь доесть уже начатое. Начальник со своим невозмутимым взглядом прошел мимо строя, затем громко сказал:

– Говорящие на немецком есть?

Несколько секунд стояла тишина.

– Есть, господин начальник, – по-русски ответил Михаил Иванович.

– Фамилия? – обратился Беккер.

– Бирд, господин начальник, – на немецком заговорил Михаил Иванович.

Беккер подошел к Михаилу Ивановичу и всмотрелся в его лицо, шевеля пухлыми губами. Потом он произнес:

– Увести. Остальных – на завод.

Кабинет Беккера был похож на маленькую пыточную. В углу стояла шконка с цепями и кандалами. На столе красовался человеческий череп, который выполнял роль пепельницы, там же лежали аккуратно сложенные бумаги и папки. Бросилась в глаза фотография, которая располагалась на небольшой полке возле стола. Там был запечатлен Беккер с самим Гитлером. Было ощущение, что фотография обрезана и вставлена в рамку. Таким образом Беккер хотел подчеркнуть свое близкое знакомство с фюрером. Беккер уселся в свое кресло, держа в руке дело Михаила Ивановича, и сказал:

– Где вы научились говорить по-немецки?

– Матушка моя – немка, – ответил Михаил Иванович.

– Интересно! Фамилия ваша на английский лад?..

– Дед был английским поданным, затем женился на русской, с середины XIX века семья проживает в России, – сказал Михаил Иванович.

– А ваш отец уже женился на немке? Интересное у вас переплетение, господин Бирд, вы, случайно, не шпион? – спросил Беккер, засмеявшись.

– Нет, господин начальник. В Советской России отбывал наказание. Пятнадцать лет лагерей за антибольшевистскую деятельность, освободился в 1939 году.

– Ну признайтесь, господин Бирд, вы ведь русский офицер? – Беккер встал из-за стола, подошел к Михаилу Ивановичу, предложив ему сигарету. На его лице была всё та же ехидная улыбка.

В углу стоял небольшой кожаный диван, куда уселся Беккер, закинув ногу на ногу, и произнес:

– Я вас слушаю! Вы курите, курите, господин Бирд. А если хотите, присаживайтесь рядом, здесь и пепельница имеется, – показал на череп.

– Нет, спасибо, я постою, – ответил Михаил Иванович.

– Давайте я угадаю! Вы белый офицер и воевали с большевиками в гражданскую, ведь так, господин Бирд? – вальяжно держа сигарету, спросил Беккер и продолжил: – Вы ненавидите коммунистов, провели пятнадцать лет в лагерях. Мы тоже сражаемся не против русского человека, а против большевиков. У нас общие цели.

– Да, только вы пришли на нашу землю, а не мы к вам, – по-русски ответил Михаил Иванович.

– О да, я приблизительно понимаю, что вы сейчас сказали. Кстати, у вас прекрасный немецкий. Вы будете работать при штабе, выполнять различные поручения, но наш разговор продолжится, обязательно продолжится, господин Бирд, а сейчас вы можете идти. Завтра вам дадут первые распоряжения, – сказал Беккер.

Михаил Иванович вышел из кабинета-пыточной Беккера, держа в руках не прикуренную сигарету, которую сжимал в кулаке, и под конвоем немца направился в барак, а сам думал: «Хитрый и лживый начальник лагеря, такой же у нас в Сибири был. Бывало, вызовет, а сам чая предлагает и расспрашивает аккуратно, что видел, что слышал». Бирд только зашел в барак, как Иван с порога заявил.

– На немецком общались, али с переводчиком?

– Не язвите, Иван, начнем с того, что я вам ничего не обязан, но всё же объяснюсь, чуть позже, – сказал Михаил Иванович, посмотрев на Тимоху, который ошивался рядом.

Перед сном всех постригли, довольно коротко, и сделали фотографию для личного дела. Прозвучала команда «отбой», но Ивану не терпелось выслушать очередную байку от Михаила Ивановича. Теперь их шконки были рядом, на нижнем ярусе. Погас свет, Иван приступил к допросам.

– Откуда вы знаете немецкий?

– Мать у меня немка, поэтому с детства разговариваю на двух языках, – тихо сказал Михаил Иванович.

– Ну а дальше? – возмутился Иван.

– Дальше давайте спать, Иван, – сказал Михаил Иванович.

Наступила тишина, слышался храп заключенных, в бараке было прохладно, одеяло совсем тоненькое, – как скатерть у матушки, которую она доставала и стелила на стол по праздникам. Хотелось спать, но мысли были сильнее сна. В голове крутилась недолгая жизнь – мамка, сестренка, братишка, батя. Самое страшное, что нет никакой ясности. Что будет дальше? Немец под Москвой – и новостей никаких с фронта. Мириться с такой рабской жизнью тоже нельзя. С этими мыслями Иван засыпал, как вдруг ощутил руку на своем плече. «Тише!» – приложил палец к губам Михаил Иванович. Иван вскочил, в полудреме тихонько прошептал: