Страшно фантастический путеводитель

Обычный турист, каких бродят по улицам Гонконга несчетные тысячи. Шатаются туда-сюда, выпучив глаза от удивления. Хэнк не был исключением, уставился – вид вьетнамского торговца фруктами напомнил ему бандитские доспехи камбоджийских мигрантов, которые он видел два дня до этого в музее полиции Гонконга. Экипировка из старой одежды и мусора, что-то среднее между картонными доспехами школьников и советским скафандром. Запоминающееся изделие, стоя перед которым, он познакомился с Катериной – девушкой из далёкой и непонятной России. Это случилось два дня назад, она сидела на полу с листом бумаги и что-то рисовала карандашами.

– Что ты делаешь? – спросил тогда Хэнк.

– Рисую, – ответила Катерина.

– А почему не сфотографируешь? – удивился Хэнк.

– Не доверяю фотографиям.

– Неужели? – осмотрелся Хэнк, удивляясь еще сильнее. – Всё тут собираешься зарисовывать?

– Нет, – вздохнула Катерина, – на этом закончу.

– А потом что?

– В центр, – она отложила синий карандаш, взяла серый, задумалась на секунду и добавила. – Надо бы съесть что-нибудь.

– Здорово, – улыбнулся Хэнк, – можем и вместе, я тоже есть хочу.

– Даже и не знаю, – задумчиво отозвалась девушка, накладывая штриховку на круглый щит из крышки мусорного бака, – если дотерпишь.

Два дня назад, всего два дня, а будто всю жизнь знакомы. Так ему и показалось. Продавец фруктов нервно поправил шляпу и с недоверием посмотрел на англичанина – чего уставился?

– Выбрала? – спросил Хэнк, переводя взгляд с продавца на Катерину, она копалась с кошельком, выуживая мелочь.

– Ага. Анону будешь?

– Не знаю, она живая?

– Дурачок, – улыбнулась Катерина, – она вкусная.

После этого они перебрались на пароме на Коулун и там, ближе к вечеру, в толпе на перекрытой по случаю базара улице, Хэнк её потерял. Прошелся взад-вперёд, присматриваясь к лицам, пожалел в который раз, что не подключил телефон к местной сотовой сети, а затем, говоря по-русски, просто плюнул. Решил, пусть сама ищет (раз такая шустрая), и направился в сторону отеля. Не своего, разумеется, в сторону её отеля.

Дорогу он знал, это было недалеко, два квартала на запад и пять на юг. И его воображаемая красная линия маршрута легла как раз у подножия одного необычного ресторанчика. Когда вчера они гуляли здесь с Катериной, их внимание привлекла очередь. Небывалое явление, длинная и неровная, она начиналась за стеклом ресторана, проходила через тёмный непрозрачный тамбур, и, будто червяк из гнилого яблока, неряшливо вываливалась на улицу из других черных лакированных дверей. Очередь состояла целиком из гонконгцев: одни шумно общались, другие тыкали пальцами смартфоны, третьи глазели на прохожих.

– А зачем вы стоите? – спросила тогда Катерина.

– Рисовые горшочки, – приветливо улыбнулся китаец.

Хэнк присмотрелся: столики заставлены, и на них действительно есть какие-то горшочки, и белый пар валит из них, а какой-то жующий китаец, щурясь от удовольствия, хищно ковыряется в нём своими палочками.

– Вкусно, очень вкусно, – закивал улыбчивый парень с широким лицом.

– И долго стоять? – поинтересовалась Катерина. – Часа два, наверное?

– Нет, не долго, – китаец испуганно замахал рукой, – нет, нет, не два часа, гораздо меньше.

– Час?

– Меньше, меньше часа, – снова замахал китаец, – стоит того, рис очень вкусный, самый вкусный рис в Хон Кон.

Эта стрела срывается с тетивы – хон, и с прощальным вздохом вонзается в плоть – кон. Хэнк прошел мимо, но через квартал передумал. А что если Кэт пойдёт этой же улицей, тогда, стоя здесь, он заметит, как она возвращается в отель. Хэнк вернулся, встал в очередь и, решительно презрев собственную жадность, отправил смс со своего британского номера: «стою в очереди за рисовыми горшочками». Щуплый невысокий парень с рюкзаком в виде фиолетовой панды мялся прямо перед ним. Хэнк огляделся: он стоял под небольшим навесом, на не слишком ровном асфальте с пятнами от чего-то тёмного. Узкая улица с движением в обе стороны. Сухая согнувшаяся пополам женщина в сандалиях и в бриджах толкает тележку прямо по проезжей части, по встречной, машин мало, в основном такси, красные «Тойоты» с наклейкой о количестве доступных посадочных мест. Едут медленно, терпеливо объезжая пешехода, ковыляющего с телегой. Остальные идут по тротуарам. Хэнк повернулся спиной к фиолетовой панде и приподнялся на цыпочках – не плывёт ли где-нибудь белая шапочка Кэт, покачиваясь, как лодочка на волнах. У неё была особенная шапка и неповторимая пружинистая походка, одно дополняло другое, и Кэт выходила в воображении Хэнка похожей на симпатичного гномика. Или на гномчиху, если быть окончательно точным.

Выход из ресторана – дверь на другом конце стеклянного аквариума – изверглась очередной порцией довольных китайцев. На одном синяя куртка, модные тёмно-синие брюки и лимонного цвета кроссовки, на другом – то же, но другого цвета, третий в каком-то огромном черном плаще, с высоким воротником и огромными пуговицами. Немного постояли и ушли. Многоножка очереди зашевелилась, завибрировала, растрепалась от пингвиньих переваливаний и сделала единственный шаг всеми тремя дюжинами своих человеческих лапок.

– Ты откуда? – спросил хозяин фиолетовой панды, оборачиваясь к Хэнку.

– Я? – удивился Хэнк.

– Да. Ты.

В английском языке нет разницы между «ты» и «вы», так что это не грубость. Паутину улиц Гонконга пропитывает два языка – кантонский и английский. Любой житель города может запросто приклеиться к туристу с подобным вопросом, на него, как на приманку, запросто ловится практически любой иностранец.

– Я? – ответил Хэнк, – Я из Уэтерби, Йоркшир.

– Йорк?

– Нет, графство Йоркшир, Йорк это другой город, а я из Уэтерби.

– Это в Англии? – спросил китаец с интересом, он уже повернулся к Хэнку полностью, а за ним на Хэнка уставились другие улыбчивые ребята из очереди. Сотня зубов заблестела холодным льдом ресторанной подсветки.

– Да, это в Англии, – подтвердил Хэнк и сделал шаг.

Очередь продвинулась вперёд и подобралась к застывшей у тротуара самодельной телеге, напоминавшей скелет довоенного шкафа на колёсиках от магазинной тележки. По дороге шелестели машины, за ними, на противоположной стороне улицы мельтешил голый по пояс коротышка. Он брал плетёные корзины, раза в два шире, чем сам, и водружал их на длинную телегу с основательным деревянным днищем из четырёх скрепленных между собой деревянных поддонов. На отполированной до металла ручке его телеги висела шкурка от матраца, похожая на засаленный полосатый мешок. Мимо Хэнка промелькнуло яркое пятно, он проводил его взглядом – нет, увы не Кэт.

– Как тебя зовут?

– Хэнк, а тебя?

– Гуань, – весело отозвался китаец. Странный звук, будто ножом по точилу – гуань, гуань, гуань.

– Я тоже Гуань, – заявил другой. Еще один проход ножа.

– И я тоже, – вспыхнул мерцающей улыбкой третий, – я тоже Гуань.

– Мы здесь все Гуань, – подтвердил парень с фиолетовой пандой за спиной, и продолжил, растягивая слова, будто проверял остроту ножа пальцем, – потому что мы стоим в очереди в ресторан Гуань!

И все рассмеялись, переглядываясь.

– Неужели? – саркастически ухмыльнулся Хэнк.

– Да, это ресторан Гуаня, – кивнул самый первый Гуань, – рисовые горшочки здесь самые вкусные во всём Хон Кон.

– Очень на это надеюсь, – сглотнул Хэнк, – а то уж и есть как-то хочется.

– Да, есть очень хочется, – подхватили Гуани и опять развеселились, – да, да, очень хочется есть.

Хэнк обернулся, не идёт ли Кэт. На улице холодало, машин становилось меньше. Улица из серого лоскутного бетона перед перекрёстком вдруг показалась Хэнку особенно богатой на разнообразные автомобильные пятна и посеревшую ободранную разметку. Чугунные крышки люков, натёртые до мрачного блеска, переливались огнями витрин и походили на лужи. С каждой новой минутой вечера, наступавшего на пятки его ожидания, воздух всё сильней пропитывался искусственным светом. Закат уверенно преодолел огненно-медный оттенок, и, утонув за горизонтом, уступил небо над драгоценными искрами включенных на ночь небоскрёбов черничному йогурту наступающей ночи.

– Ты давно здесь, Хэнк? – спросил англичанина ближайший Гуань.

– Минут пятнадцать, – отозвался англичанин и снова обернулся. За ним пристроились еще четверо улыбчивых китайцев. Три парня и одна девушка. На одном из них был длинный черный плащ с огромными пуговицами, а бледное лицо пряталось за высоким стоячим воротником, как белая подвижная личинка в деревянной расщелине.

– А давно ты в Хон Кон? – посмеявшись над шуточкой Хэнка, спросил другой Гуань.

– Недельку.

– А сколько еще собираешься пробыть?

– Зависит от того, как скоро меня здесь покормят.

Гуани снова рассмеялись. Глядя на их весёлые лица, Хэнк вообразил, будто Солнце не спряталось только что за горизонт, а рассыпалось на эти ослепительные осколки улыбок, и продолжает светить ему в лицо. Кэт никак не появлялась, может быть, она не получила его смс, или жадничает ответить, или обиделась, или забыла телефон в номере… а сколько сейчас времени? Хэнк поднял глаза в поисках каких-нибудь уличных часов, рождённых в симбиозе с градусником или рекламой сотового оператора.

Разобрать тяжело, всё мигало и переливалось, большинство вывесок были на китайском. На уровне взгляда прохожего слишком ярко, чуть выше – со старых стен облезает серая штукатурка, отшелушиваясь, точно старая кожа. В прочих местах закопченные плесенью углы пытались укрыться за яркой вывеской, возвышавшейся обычно до четвёртого, «смертельного»1 этажа. Одна вывеска – с шестью белыми иероглифами на красном и желтой стрелкой, и другая с тремя красными иероглифами. Стрелка тянулась вверх, будто за угол, где у основания ремонтируемого здания отдыхал бетонный прямоугольник – вход в метро. Из паутины бамбуковых палок, сплетённой строителями в леса, светился его красный логотип, он походил то ли на паука, то ли на застрявшую в бамбуковых лесах муху.

– Тебе нравится Хон Кон?

– Хон Кон нравится, а вот Монг-кок не очень, – ответил Хэнк, выуживая из брюк смартфон и проверяя часы.

– Не очень? – хором отозвались Гуани. – Почему?

– Слишком суетно, – отозвался Хэнк, – я из маленького города, мне к этому надо привыкать. У нас так разве что в Лондоне, да и то не везде.

– Не нравится Хон Кон?

– Нравится, нравится мне ваш Хон Кон, – Хэнк похлопал парня по черному плащу. Что-то тревожное было во всём этом. И этот плащ его, и эти их цветастые рюкзаки.

– Ты здесь один?

– А что ты делаешь в Хон Кон?

Они выпускают свои стрелы одну за другой – хон, хон. И те летят прямо в сердце.

– У меня отпуск, – попадает одна, кон.

– Один здесь? – хон.

– Да, – кон, вторая в цель. – Можно и так сказать.

Полуголый коротышка закончил с погрузкой и, навалившись на матрац, потолкал свою телегу по улице. Взглянул на Хэнка, и англичанин заметил маску на его лице: матерчатую, в разноцветную полоску, закрывавшую нижнюю половину лица, и осуждающий испуганный взгляд над ней, и его недобрые узкие глаза блеснули рикошетом снежных рекламных искр.

– Ты здесь с подругой?

– Да, с подругой, – Хэнк заглянул за спину Гуаня в черном плаще, – вот она как раз должна подойти.

– Она тоже из Объединённого Королевства?

– Нет, она из Москвы.

– О, из Москвы? Она русская?

– Да, – вздохнул Хэнк, делая очередной шаг вместе с очередью, – выглядит весьма русской.

Из ресторана продолжали выходить довольные и, по всей видимости, сытые посетители, дверь то и дело открывалась, и нервный городской ветер щедро угощал очередь запахом экзотических специй. Вот-вот, еще немного, пара шагов и уже тамбур, а за ним – волшебное гастрономическое приключение.

– Вы познакомились в Хон Кон?

– Нет, в музее.

– В каком музее? У нас в Хон Кон много музеев, – самодовольно объявил один Гуань.

– Да, самый интересный исторический, – сообщил другой.

– Там много про войну, – добавил третий.

– Ну, – отозвался Хэнк, – в каком-то смысле тот музей тоже был историческим.

– И ты знаешь, кто такой Гуань, в честь которого назван этот ресторан?

– Надо же, он в честь кого-то назван, – произнёс Хэнк, поднимая глаза на пылающий над входом иероглиф, – а ведь сразу и не скажешь.

– Позволь мне рассказать, – улыбаясь, произнёс ближайший к Хэнку китаец, тот, который был с фиолетовой пандой за спиной.

Тяжело вздохнув, Хэнк в очередной раз обернулся в поисках Кэт. Но в том шумном удивительном фейерверке рекламных вывесок, рвущих в клочья всякую последовательность событий и движений, её вряд ли удалось бы разглядеть, и он невежливо уткнулся телефон.

– Это случилось во время второй опиумной войны, – начал рассказывать Гуань в черном плаще, у него, кажется, был самый качественный английский. – Город, в котором жила семья Гуаня не защищался. Этот город не оборонял китайский гарнизон, который сражался бы до последней капли крови, нанося наступавшему противнику какой-нибудь ощутимый урон. Обычный крестьянский городок, скорее даже деревня. Так что, у англичан не было никаких оснований ненавидеть его жителей.

– Хорошо, – делая очередной шаг, сказал Хэнк, – что же было дальше?

– Английских солдат было очень много, и они были хорошо вооружены, – продолжил Гуань с филетовой пандой, – Гуань Хуа-чэн старший сын в семье, имел жену и троих детей. Кроме этого, в доме жили его братья со своими женами и детьми, и всего их было в доме двадцать человек, вместе с родителями, которые были тогда уже старыми и мудрыми.

Очередь продвинулась еще, и приблизилась к лакированной двери. Перед ней стояла, чуть кренясь, высокая фиолетовая урна, в меру симпатичная и не по-азиатски аккуратная. «Окажись такая где-нибудь в Лондоне, – подумал Хэнк, – непременно бы выделилась, в Лондоне урны такие строгие и важные, как джентльмены в черных пиджаках, а эта яркая, фиолетовая, но здесь её почти незаметно». За дверью был обычный для ресторанов тамбур, что-то вроде прихожей.

– Свободного места в доме было совсем мало, – торопливо продолжил рассказывать китаец. – Три английских солдата пришли и увидели, что спать им негде и выставили за дверь родителей Гуаня, старика и старуху, и двух его братьев, а сами заняли их место. Когда те стали возмущаться, искололи всех четверых штыками. Гуань хотел помочь, но англичане сломали ему ноги. На некоторое время он потерял сознание от боли, и очнулся, когда услышал женские крики. Рядом с ним лежал мёртвый брат. Гуань пополз на крик жены и увидел, что в соседней комнате англичане насилуют его жену, он заплакал от бессилия и злости, но англичане лишь рассмеялись, когда увидели на его лице слёзы. Солдаты были жутко пьяные. Старшие дети забились от них в угол, прижимаясь друг к другу, и старались, чтобы солдаты их не заметили. Когда за перегородкой раздался детский плач, один солдат заглянул туда и, увидев младенца, схватил свою винтовку и наколол ребёнка на штык. После чего принялся расхаживать по дому, наблюдая, как из крохотного тела сочится и капает на пол кровь. Когда ему надоело, он стряхнул ребенка со штыка и вернулся к остальным. Но на этом их пьяные безумства не закончились. Наигравшись с женой Гуаня, солдаты заставили её выпить очень много воды. Очень, очень, очень много воды. Они поили её до тех пор, пока её живот не раздулась, как шар. Гуань хотел им помешать, но они раздробили ему пальцы прикладами своих ружей и заставили его смотреть. Они положили его жену на пол, зажали ей руки и ноги, а затем один из солдат с диким воплем прыгнул ей на живот…

– Боже, Гуань, хватит, зачем ты мне всё это рассказываешь? – скривился Хэнк.