К повороту стоять!

I. Мичмана

Огромное здание выходило на набережную между Одиннадцатой и Двенадцатой линиями Васильевского острова и тянулось по ним на весь квартал. Середину его составлял десятиколонный портик, поставленный на выступ первого этажа; справа и слева, в крыльях – две башни. Центр фасада увенчан цилиндрической будкой астрономической обсерватории, обшитой поверх железа нестругаными досками, что изрядно портило парадный облик здания.

Трое молодых людей, прогуливавшихся вдоль парапета, отсекавшего набережную от серых даже под голубеньким весенним небом вод Невы, не замечали ни колонн, ни уродливой будки обсерватории. За годы учёбы в Морском корпусе всё это стало привычным, как ветер с Финского залива, насыщавший столичный воздух сыростью.

Прохожие тоже не замечали новенькие, с иголочки, мичманские сюртуки троицы. Эка невидаль – мичмана! Кому ж ещё тут ходить? В апреле 1877 года от Рождества Христова, как и во всякий другой год, гардемарины столичного Морского корпуса выпускаются во флот мичманами – вот как эти трое, только что примерившие свои первые офицерские мундиры.

– Не могу согласиться с вашей, друг мой, непреклонностью, – говорил шедший в середине, высокий, худощавый, с несуразно длинными ногами, что придавало ему сходство с журавлём. Длинный нос и бледное, густо усыпанное веснушками лицо довершали комический облик его обладателя.

Тот, что справа, был на полголовы ниже своего товарища и облик имел не столь комичный. Самая заурядная внешность, способная, впрочем, привлекать петербургских барышень: стройная, выработанная корпусной муштрой осанка. Фуражку молодой человек нес в руке, открыв волосы невскому ветру.

– Барахтаться в Маркизовой луже, когда можно отправиться в океан – нет, это в голове не укладывается! – продолжал меж тем долговязый. – Или вам здешние воды не надоели во время летних практических плаваний?

Ответа он не дождался. К чему слова, если всё давно переговорено? С тех самых пор, когда они, три будущих мичмана, а тогда ещё гардемарины выпускного класса Морского корпуса, стали задумываться о первом месте службы.

В таком деле ничего нет лучше надежных связей в высшем столичном свете либо в коридорах под шпицем. Но не каждому привалит такое счастье; из всей троицы лишь один – тот самый, голенастый, записанный в корпусной ведомости как барон Карл Густав Греве (для друзей Карлуша), сын остзейского барона и обер-камергера императорского двора, – мог похвастать чем-то подобным. Двум другим, Серёже Казанкову и Венечке Остелецкому, невысокому, крепко сбитому живчику, чья жизнерадостность и румяные девичьи щеки являли разительный контраст с обликом Греве, приходилось надеяться только на себя. По давней корпусной традиции первые по результатам экзаменов выпускники могли выбирать место службы.

Лишённые высоких связей, оба они, и Казанков и Остелецкий, в табелях имели превосходные баллы. Это, а ещё два месяца зубрежки перед экзаменами – и готово дело, третья и шестая строки заветного списка! Остелецкий, долго не раздумывая, попросился на Чёрное море, Серёжа Казанков предпочел остаться на Балтике, выбрав вакансию в дивизионе башенных броненосных лодок. Долговязый Греве, узнав об этом, не поверил своим ушам. А убедившись, что розыгрышем здесь и не пахнет, принялся отговаривать приятеля – пока не поздно, пока приказ о назначении не прошел по инстанциям и можно ещё попытаться что-нибудь переиначить!

Барон старался напрасно – Казанков был непреклонен, и Греве оставалось только брюзжать.

– Решительно не понимаю! – барон для убедительности помотал рыжей остзейской шевелюрой. – Законопатить себя на древнее корыто, когда можно попасть на свеженький, с иголочки, клипер или броненосный фрегат! Признайтесь честно, Серж, вы не склонны к самоистязанию, как последователи маркиза де Сада? Тогда могу понять…

– Зато вы, барон, своего не упустили, – лениво отозвался Остелецкий, которому надоело в сотый раз выслушивать одни и те же язвительные сентенции. – Вот что значит связи в свете: раз-два и в дамках, и готово место вахтенного офицера на клипере «Крейсер», да ещё с путешествием за казенный счет перед вступлением в должность! «Крейсер»-то сейчас в заграничном плавании, с эскадрой адмирала Бутакова…

– Да разве я, господа, виноват, что клипер ни с того ни с сего встал на ремонт на верфях Крампа в Филадельфии? – огрызнулся Греве. – Когда решалось мое назначение, ожидали, что эскадра Бутакова вот-вот возьмет курс домой, и тут поломка какая-то нелепая! А теперь уж всё: распоряжение подписано, извольте явиться к месту службы, хотя бы для этого пришлось переплыть Атлантику!

– Вот и я говорю – недурно устроились, – не сдавался Остелецкий. – Отдохнете в комфортабельной каюте, с пассажирками пофлиртуете, да и в Марселе гульнете с полным вашим удовольствием!

– Так и вам, Венечка, тоже не завтра на вахту, – не остался в долгу барон. – Сперва надо добраться до Севастополя, а уж там – кружитесь-вертитесь на вашей суповой тарелке, сколько душе угодно.

Вениамин Остелецкий, третий из закадычных приятелей, получил назначение на «Новгород», один из двух броненосцев береговой обороны Черноморского флота. «Новгород», как и его брат-близнец, «Вице-адмирал Попов», отличался крайней экстравагантностью конструкции: в плане он был совершенно круглым и приводился в движение шестью гребными винтами. Нелепый облик этих кораблей породил и во флоте и в российском обществе немало насмешек. Известный поэт Некрасов разразился по его адресу едкой сатирой, имея в виду, разумеется, не мореходные качества необычных кораблей, а соображения сугубо политические:

Стихотворец либо не знал, либо не захотел вспомнить о главной причине появления на свет круглых броненосцев. Дело в том, что Парижским договором 1856 года, который подвел для России итоги Крымской войны, не дозволялось иметь на Чёрном море боевые корабли. Детища же вице-адмирала Попова считались «плавучими фортами» и не подпадали под запретительные статьи. Мичман искренне полагал свой будущий корабль новым словом в военном судостроении и добивался именно этого назначения.

– Вот и выходит, дорогой барон, что и я, и Серёжка выбрали для службы броненосные корабли. Это вы у нас истинный марсофлот, пенитель моря-окияна, а нам теперь корпеть под броней, при солидных калибрах, вблизи родных берегов.

– Так ведь сами этого хотели! – фыркнул Греве. – Вы, Венечка, только и твердили, что о «поповках», да и Серж, насколько мне известно, сам попросился в бригаду броненосных лодок. И зачем ему, скажите на милость, эти нелепые посудины?

– Так уж и нелепые! Не забывайте, мон шер, эти, как вы изволили выразиться, «посудины» – почти точные копии американского «Монитора», прародителя нынешнего броненосного флота.

Греве скептически хмыкнул.

– Я, конечно, уважаю почтенные седины, но служить всё же предпочитаю не на антикварных экспонатах, а на нормальных судах. Да и вид у этой калоши таков, что без смеха на неё смотреть невозможно!

Серёжа, не принимавший участия в язвительной пикировке, улыбнулся. Перед его глазами снова возник июльский день 1869 года: он, девятилетний мальчишка, едет с матерью на извозчике в Военную гавань Кронштадта, чтобы полюбоваться на стоящие там корабли…

II. Жестянка из-под леденцов

– Какой смешной! – громко сказал мальчик и шмыгнул носом. – Будто банку от монпансье поставили на плот!

Окружающие покосились на сорванца с неодобрением. Его мать, миловидная, стройная брюнетка лет тридцати, густо покраснела.

– Серёжа, как тебе не стыдно! Господину офицеру, наверное, обидны такие сравнения!

Мичман улыбнулся.

– Ваш сын совершенно прав, мадам. Вот и северные американцы такие суда называли «коробкой сыра на плоту».

– Но ведь правда похоже! – вдохновленный поддержкой, продолжал мальчик. – У нас дома есть такая банка, фабрики «Ландрин», жестяная, с картинками. А плот мы с мальчишками делали прошлым летом, на затоне, вот!

Корабль, о котором шла речь, и в самом деле возвышался над водой всего на несколько футов. Дощатые мостки, перекинутые с пирса на палубу, были так сильно наклонены, что гостям приходилось судорожно цепляться за веревочные ограждения – леера. Двое матросов, дежуривших у сходней, подхватывали дам под локотки и передавали на палубу, где их встречал мичман при полном флотском параде.

Посетители нипочем не догадались бы, как тяготит мичмана роль гостеприимного хозяина и гида. По традиции, на стоящие в Кронштадте военные суда допускали по субботам и воскресеньям публику. И пока остальные офицеры съезжали на берег – кто к семьям, кто в поисках столичных удовольствий, – мичман, на правах младшего в кают-компании, принимал посетителей. Сегодня их, к счастью, немного – с утра накрапывал дождик, и мало кто захотел испытать на себе капризы погоды.

Убедившись, что последние гости – почтенная матрона в сопровождении невзрачного господина в фуражке с гербом почтового ведомства – благополучно преодолели сходни, офицер откашлялся, привлекая к себе внимание. При этом он исподволь бросал взгляды на изящную брюнетку, порадовавшись, что гостья, кажется, без супруга. Дама мило улыбалась в ответ. Юный мичман слегка покраснел и поторопился принять строгий, независимый вид, как и подобает офицеру Российского Императорского флота.

– Позвольте, господа, приветствовать вас на борту башенной броненосной лодки «Стрелец», – начал он не раз отрепетированную речь. – Таких в Кронштадте десять, и все построены по проекту американского инженера Эриксона. Это, дамы и господа, тот самый Эриксон, что построил знаменитый «Монитор». Теперь во всём мире подобные суда, низкобортные, с одной или несколькими башнями, так и называют – «мониторы».

Посетители заозирались, оглядывая просторную, как бильярдный стол, палубу. По сравнению с другими кораблями, чьи палубы загромождены орудиями, надстройками, световыми люками, брашпилями, кофель-нагельными стойками и прочим судовым имуществом, эта поражала своей пустотой. Лишь посередине высилась орудийная башня – та самая «коробка из-под монпансье» – да торчала за ней дымовая труба.

– Между многочисленными типами современных броненосцев, – продолжал меж тем мичман, – вряд ли найдутся такие, которые лучше соответствовали бы условиям нашей береговой обороны. Конечно, обратить все усилия на постройку одних только мониторов было бы нелепо, но десяток таких судов – сила весьма почтенная. В ожидании будущего развития флота она отобьет охоту иных «доброжелателей» вмешиваться во внутренние дела России.

– А что же, парусов у вас нету вовсе? – поинтересовалась монументальная супруга почтового служащего. Голос у неё оказался неожиданно высоким, почти писклявым, и мичман с трудом сдержал улыбку.

– Верно, мадам, парусов у нас нет. Да их и ставить не на чем, мачты, как видите, отсутствуют. Да и не нужны нам паруса – «Стрелец», как и его собратья, предназначен для прибрежной обороны, его дело не дальние океанские походы, а защита Финского залива. При Петре Великом с этим справлялись гребные канонерские лодки. Во время Крымской кампании для защиты Кронштадта и Свеаборга было спешно построено несколько десятков деревянных винтовых канонерок, несущих только по одному, зато тяжелому орудию.

Гости закивали. Петербуржцы постарше хорошо помнили грозные события тех лет. Объединенная англо-французская эскадра явилась тогда к Кронштадту и всю летнюю кампанию простояла в виду его фортов, так и не решившись пойти на прорыв. А горожане меж тем выбирались на пикники в Ораниенбаум и Сестрорецк, чтобы полюбоваться маячащими в дымке Финского залива мачтами чужих кораблей.

– Особенность мониторов состоит в том, что этот тип боевых кораблей имеет плоское днище.

Мониторы неглубоко сидят в воде и способны проходить там, где другие суда сядут на мель или уткнутся в ряжи, перекрывающие промежутки между фортами и номерными батареями. Ряжи, – пояснил мичман, – это нечто вроде бревенчатых срубов. Зимой их сколачивают на льду из сосновых бревен, стягивают железными скрепами, спихивают в проруби, затапливают и засыпают доверху бутовым камнем. Получаются рукотворные рифы, способные задержать неприятельские суда.

– Так зачем тогда вообще нужны эти ваши мониторы? – сварливо осведомился почтовый служащий. – Перекрыть все, кроме судового хода – и приходи кума любоваться! Да и дешевле, небось, обойдется для казны…

Мичман снисходительно усмехнулся. Этот вопрос задавали в том или ином виде практически на каждой экскурсии.

– Всё, что сделано руками человека, человек может и разрушить. Преодолеть ряжевые заграждения не так сложно – например, зацепить кошками на тросах и растащить пароходами. Или взорвать пороховыми зарядами в закупоренных от воды бочонках. Не будь ряжевые и минные линии надежно прикрыты канонерскими лодками, англичане ещё в 1854-м разорили бы их и прошли к Петербургу, как по бульвару в воскресный день. Однако же именно малые артиллерийские суда мешали таким работам – и ещё помешают, случись, не приведи Господь, новая война. Не только в России строят мониторы, в Англии они тоже имеются, как раз для преодоления обороны Кронштадта. «Просвещенные мореплаватели», уж будьте уверены, сделали выводы из неудач балтийских кампаний 1854–1855 годов. Но если враг снова сунется в Финский залив, мы погоним его прочь от Кронштадта, а потом дадим бой и в других местах, например, возле прибрежных крепостей вроде Свеаборга. Там, как и по всему финскому берегу, полно шхер, узостей между островками, мелководий. Большие броненосные батареи вроде «Первенца» или «Кремля» тут не годятся. А наш «Стрелец», как и его двухбашенные родственницы, «Русалка», «Чародейка» и «Смерч», в самый раз. Морские ходоки из них неважнецкие, а вот у берегов, на мелководьях, они себя покажут.

– Поэтому «Стрелец» над водой почти не виден? – спросила мать давешнего непоседы. – В точности как плот, о котором мой Серёженька давеча говорил!

Мальчуган хмыкнул, соглашаясь с матерью.

– Не совсем, мадам! – поспешно ответил мичман. Ему льстило внимание очаровательной дамы. – Морские орудия выпускают снаряды по настильной траектории и поражают в первую очередь борта и возвышающиеся надстройки. Чем ниже борт, подставленный огню, тем труднее попасть в судно: снаряды будут либо пролетать над низкой палубой, либо попадать в воду возле борта. А слой воды – весьма надёжная защита, не хуже брони. У многих броненосных кораблей артиллерия расположена в бортовых казематах, отсюда и высокий силуэт, представляющий собой удобную цель. А если поставить орудия во вращающейся башне, то и не понадобится высокий борт!

Дама кивнула. К удивлению мичмана, она вполне поняла непростые для сухопутного человека объяснения. Ее сын слушал, приоткрыв от усердия рот.

– На кораблях новейшей постройки артиллерию главного калибра ставят в башнях или барбетах. Вот, к примеру, британский «Ройял Соверен» или только что заложенный на Галерном острове большой мореходный монитор «Крейсер»[2]…

– Так у «Стрельца» всюду броня? – встрял мальчуган. – И под этими досками тоже?

И он притопнул башмачком по палубному настилу.

– А как же? Палуба целиком защищена в опасении мортирных бомб, которые падают на цель по крутой дуге.

– А таран у вас есть? – осведомился почтовый чиновник. – Я читал в газете, что он считается важным средством морского боя.

– Ну, специального тарана как такового у «Стрельца нет», – ответил мичман. – Форштевень и носовая часть корпуса, правда, усилены на случай, если придется прибегнуть к этому боевому приему. Но вы правы, сударь, сейчас шпиронами[3] снабжают все военные суда. В Англии даже заложили специальный таранный броненосец, «Хотспур». У него пушки вообще играют роль вспомогательную, а главным оружием будет именно таран. И в других странах такие же строят: во Франции, например, или в Италии. Да и в Америке заложено несколько единиц.

– Мой папенька был в Америке! – похвастался Серёжа. – Он тоже моряк!

– Верно, – кивнула миловидная брюнетка. – Мой супруг, будучи артиллерийским офицером на корвете «Витязь», несколько лет назад посетил американский город Новый Йорк с эскадрой контр-адмирала Лесовского.

– Это во время войны их северных и южных провинций? – уточнил мичман. – Наша эскадра должна была помочь правительству президента Линкольна на случай вмешательства Британии. Тогда, кстати, и появился на свет прародитель нашего «Стрельца», броненосец северян «Монитор». Я сегодня о нем уже говорил, припоминаете?

– Да, господин мичман, – подтвердила собеседница. – Кстати, мой муж сейчас здесь, в Кронштадте. Он получил под команду винтовой корвет и готовит его к переходу на Тихий океан, во Владивосток, на Сибирскую флотилию.

Узнав, что прелестная мама Серёжи замужем за морским офицером, мичман сразу поскучнел. Будь она супругой какого-нибудь штафирки, вроде надворного советника или присяжного поверенного, можно было бы и рискнуть, закрутив необременительный роман. Но теперь…

Мичман по младости лет не подозревал, что от Ирины Александровны (так звали мать Серёжи) не укрылась эта перемена в его настроении. Впрочем, замужняя дама давно привыкла к повышенному вниманию со стороны юных мичманов и научилась относиться к этому с иронией.

– Я тоже стану военным моряком, как папа! – объявил во всеуслышание Серёжа, и прочие экскурсанты немедленно заулыбались. – И служить буду на всамделишнем корабле, с мачтами и парусами!

Лейтенант потрепал мальчика по плечу.

– Конечно, будете, только надо сначала подучиться. Сколько вам лет? Семь, восемь?

– Девять! – гордо ответил тот. – Осенью уже в гимназию!

– Это хорошо. – серьезно кивнул мичман. – Три года в гимназии, потом Морской корпус. Только подумайте, какие к тому времени корабли будут? Но могу сказать наверняка: главной силой на море останутся броненосцы. За ними будущее, а не за парусниками – за их мощными пушками, за толстой броней.

И постучал костяшками пальцев, затянутых в белую перчатку, по башне монитора. Звук вышел глухой, будто по каменной глыбе.

– Слышите? Одиннадцать дюймов слойчатой стали на дубовой подушке, с подложкой из овечьего войлока, чтобы смягчать удары снарядов. Лет пять-семь назад ни о чем подобном мы и мечтать не могли; американцы во время своей гражданской войны вообще обшивали броненосцы раскованными в полосы железными рельсами, другой брони у них попросту не было. А пушки? Тогда они стреляли круглыми чугунными ядрами, а теперь есть и конические стальные снаряды, и шрапнели. Техника сейчас быстро идет вперед, особенно на флоте. Так что не загадывайте, юноша, кто знает, что напридумывают к тому времени, когда вы получите свой кортик?

– Все равно, – набычился Серёжа. – Главное, я стану морским офицером и служить буду на самых-самых могучих кораблях, а не на таких вот… плотах с жестянками!

Ирина Александровна покраснела, прикусила губку, отчего сделалась ещё обольстительнее, и дернула мальчика за рукав. Тот неохотно замолк.

– Извините его, господин… простите, запамятовала?

– Мичман Веселаго-первый, к вашим услугам, мадам! – бодро отрапортовал моряк. – И не ругайте вашего сына. Ну, не глянулся ему наш «Стрелец» – бывает, не беда! Главное, что флот пришелся по душе. Так что буду ждать, юноша, возможно, лет через десять нам ещё и доведется послужить вместе!

Вечером того же дня в квартире капитана второго ранга Казанкова, занимавшей половину третьего этажа дома на Литейном проспекте, царило уныние. Предстояла долгая разлука. Из Адмиралтейства Илье Андреевичу доставили пакет с распоряжением: через две недели его клипер должен покинуть Кронштадт и отправиться вокруг Европы и Африки, на Тихий океан. Серёжа принялся упрашивать отца, чтобы тот взял его с собой хотя бы юнгой. Старший Казанков лишь посмеивался: «Тебе надо в гимназию, иначе какой ты будешь офицер? Неуча в Морской корпус не примут!» Мальчик успокоился лишь после того, как отец пообещал привезти из Нагасаки, куда русские корабли заходят по пути во Владивосток, настоящую саблю японского самурая. Потом заговорили о том, как Серёжа с Ириной Александровной провели сегодняшний день. Мальчик во всех подробностях описал их визит в Кронштадт и осмотр «Стрельца».

В ответ на насмешки, щедро расточаемые сыном «банке из-под монпансье на плоту», старший Казанков неожиданно сделался серьезен. Он отлучился в свой кабинет и малое время спустя вернулся с большущей охапкой журналов – в основном выпусков «Морского вестника» и папок с вырезками из американских газет. И за следующие два часа Серёжа узнал и о бое «Виргинии» с «Монитором» на рейде Хэмптон-Роудс, и о флотилии отчаянного кептена Фаррагута, и о баталиях речных броненосцев на Миссисипи, и о броненосных лодках и башенных фрегатах, что строились для Балтийского флота по новой «мониторной» кораблестроительной программе, принятой в 1864 году.

Весь следующий день Серёжа провел у себя в комнате, упорно отражая попытки Ирины Александровны вытащить его на прогулку в Ораниенбаум. Высунув от усердия язык, мальчик старательно перерисовывал к себе в альбом схему орудийной башни Эриксона и боковую проекцию русского монитора «Единорог», родного брата «Стрельца», копировал из заграничных журналов схемы американских речных броненосцев. Серёжа твердо решил изобрести для Балтийского флота невиданный броненосный корабль, на котором и будет служить, когда вырастет и окончит Морской корпус. И снова допоздна горела зеленая лампа в гостиной дома на Литейном, и шелестели страницы «Морского вестника», и ворчала Ирина Александровна, напоминая мужу, что мальчику давно пора спать…

Так и состоялось знакомство Серёжи Казанкова с мониторами.

III. Война объявлена!

Двенадцатого апреля 1877 года в Кишиневе, на торжественном молебне, состоявшемся после военного парада, епископ Кишинёвский и Хотинский Павел огласил Высочайший Манифест о войне с Османской империей. Захлопали крылья типографских машин, все вечерние газеты вышли с полным текстом Манифеста. В обеих столицах, во всех губернских городах на площадях собирались толпы; раздавались призывы пострадать за православную веру, оборонить от истребления братьев-болгар, наказать турок за ужасы, творимые над балканскими христианами. Началась запись добровольцев. Гимназисты старших классов, студенты, приказчики, коллежские регистраторы, только что получившие классный чин, – все готовы были бросить привычную жизнь и отправиться воевать на Балканы. В армии царило невиданное воодушевление; поговаривали, будто государь собирается лично возглавить отправляющуюся в поход гвардию. На огромном пространстве от Закавказья до Санкт-Петербурга неспешно, по российскому обыкновению, приходили в движение войска, обозы с провиантом, железнодорожные составы, морские и речные суда.