Помощь деньгами и кровью

– Хорошо, – сказал Илья, – я уеду, завтра. Ключи соседке оставлю. Мне надо вещи собрать.

Тесть утопал, напоследок прокляв Илью последними словами, а тот привел себя в порядок и поехал сначала на кладбище, а потом увольняться.

– Может, останешься?

Вишняков стряхнул пепел в темно-зеленое малахитовое блюдце, повернулся. Выглядел он паршиво: бледный, небритый, под глазами вдруг явно обозначилась желтизна, к тому же от господина директора явственно несло перегаром. А вот взгляд другой сделался, в нем читалась не то осуждение, не то жалость – «как же ты так, не уберег своих. И кто ты после этого?».

– С жильем вопрос решим…

– Нет. – перебил его Илья и подтолкнул Валерке свое заявление, – подписывай. Я тут не останусь.

Тот медлил, зажал ручку в кулак.

– Менты что говорят?

– Ничего нового.

Да, все по-прежнему. Светку объявили в розыск, в экспертном заключении причиной смерти Маши так и осталась открытая черепно-мозговая травма, нанесенная тупым предметом. Илья вдруг поймал себя на том, что думает о своих близких точно о посторонних людях, и неожиданно успокоился. Ну, конечно, так все и есть. С его семьей такого случиться просто не может, потому, что этого не может быть. Они со Светой поссорились, она уехала вместе с Машей и скоро вернется.

– И что делать будешь? – Вишняков занес перо над бумагой, точно прицеливался.

– Уеду, – сказал Илья,– домой к себе.

– Уверен? – Валерка коснулся стержнем листа, – ты хорошо подумал?

– Да, да, – Илья торопил его, чтобы поскорее покончить с эти. Да, он возвращается домой, туда, откуда пришел, что тут такого? Обычное дело.

– Ты же сказал, что только под расстрелом, – Вишняков глядел исподлобья, – или скорее подохнешь, чем вернешься? Забыл.

Ничего он не забыл, память пока не отшибло за годы, минувшие с того дня, когда он последний раз возвращался в родной город. Подохнешь, это ж надо было такое ляпнуть, а угадал, попал в точку. Значит, так тому и быть.

***

За два с лишним десятка лет тут мало что изменилось, даже запах был прежний. В лицо ударило затхлой сыростью, едва Илья открыл дверь. Постоял на пороге и шагнул в полумрак квартиры. В комнатах темно от разросшихся берез и кленов за окном, в кухне малость светлее, но немытые стекла серые от пыли, и она везде: на старой мебели, на стенах, на полу. Полно старья – в шкафах, на антресолях, на балкон вообще не выйти, он забит до отказа какими-то мешками, коробками и еще черт знает чем.

Поначалу аж руки опустились и захотелось уйти отсюда куда подальше и не возвращаться. Но деваться некуда, пришлось разгребать завалы, чтоб для начала было куда положить свои вещи. Первым делом Илья освободил шкаф в маленькой комнате, вытряхнул все на середину и принялся разбирать барахло. Старая одежда, превратившаяся в тряпки, коробки с ненужной мелочью, прочий хлам – он возился с ним, и никак не мог отделаться от ощущения, что в квартире он не один.

«Ты мне не нужен. Я выгоню тебя из дома, и живи, как хочешь. Я устала от тебя» – по спине аж морозцем обдало. Илья обернулся, но кроме облезлых обоев над скрипучим диваном ничего там не увидел. И картинка на стене с осенним пейзажем, до того выгоревшим, что уже и не разобрать, что там было. Пейзаж он хорошо помнит, любовался на него не раз и не два, когда бабка запирала его в квартире. То ли в наказание, то ли в профилактических целях, то ли в отместку за ее испорченную, как она сама считала, жизнь. Сначала Илье казалось, что он виноват во всех бедах толстой неопрятной старухи, а с возрастом понял, что реально мешал ей. Ее дочь, мать Ильи, погибла в ДТП, когда мальчишке было пять лет. Отец выжил, но через год завел себе новую семью. Алименты на сына платил, но и только, и бабка, по ее словам, взвалила на себя тяжкий крест, о чем и сообщала всем – знакомым и незнакомым. В магазине, в школе, в поликлинике, и весь небольшой город был в курсе ее беды. Повзрослев, Илья устал быть виноватым, и как-то заявил бабке, что лучше бы та сдала его в детдом, чем так мучиться. Бабка жутко разозлилась, и они неделю не разговаривали.

«Где шлялся? Почему ночевать не пришел? Проваливай обратно» – так с тех пор встречала его старуха, когда он возвращался с гулянок или от друзей, что пускали к себе переночевать. Бабка окончательно тронулась умом, едва ли не раз в месяц меняла замки на дверях, и один здоровенный, амбарный, повесила на холодильник, прятала от внука продукты. Странно, что он умудрился и школу тогда закончить, и аттестат получить, вовсе даже неплохой, с которым и поступил в военное училище. Подсказал отец приятеля, то ли пожалел сироту, то ли просто по доброте душевной. Илья уехал на следующий день после выпускного, навсегда избавив старуху от «адских мук» своего присутствия. И сам себе поклялся не возвращаться, что бы ни произошло в его жизни, и сам нарушил свою же клятву.

Илья сорвал со стены и швырнул в мешок картинку, следом отправил коробку со спутанной пряжей, нитками и прочей дребеденью, пошел в кухню. Того приземистого стального монстра, что ревел, как самолет на взлете, и след простыл, сейчас в углу у окна стоял обычный холодильник, относительно новый и пустой, а изнутри пахло так, точно там что-то сдохло, причем давно.

Илья открыл все окна, оставил холодильник открытым и вернулся к разбору завалов, набил еще несколько мешков и принялся таскать их на помойку. Сделал два рейса, в комнате стало свободнее и даже светлее. «Может, ремонт тут сделать?» – мелькнула шальная мысль, и моментально испарилась. Он тут не задержится, Илья почему-то знал это отчетливо, с такой же уверенностью, что после ночи наступает утро, а после осени приходит зима. Откуда знал, почему – непонятно, просто знал, и все.

Поволок на мусорку третью партию хлама, и нарвался на соседку из крайнего подъезда. Звали ее Юлия Федоровна, она присматривала за старухой, когда та уж и из дома выходить перестала. Она же и похоронила последнего родного человека Ильи, тот на похороны не приехал. Сказал, что в командировке, перекинул соседке деньги на карту и несколько дней ходил сам не свой. И совесть грызла, и казалось, прочно забытые обиды и застарелая неприязнь к бабке вылезли со дна души. Отторжение было столь велико, что он не смог пересилить себя, хоть и считал полной сволочью, а все же не поехал. И вот вернулся почти через десять лет.

Федоровна обрадовалась ему, заторопилась навстречу. Она топала вперевалочку в обнимку с половиком и выбивалкой, и аж раскраснелась.

– Вернулся? – выдохнула она, – а чего один? Жена где, дочка?

Илья старательно держал лицо, и даже улыбался, а у самого перед глазами все поплыло.

– Мы расстались, – проговорил он через силу, – решили пока пожить отдельно. Света в Москве, а я здесь.

Федоровна сочувственно покачала головой, но больше с расспросами не лезла. Брела рядом и что-то там такое бормотала насчет дороговизны жизни, жаловалась на свои болячки и невнимательных врачей, что терпеть не могут стариков, и норовят поскорее от них отделаться. Илья притворялся, что внимательно слушает, а сам думал, как будет коротать грядущую ночь. Снотворного не осталось, а в местной аптеке его послали куда подальше, отказавшись продавать таблетки без рецепта. Надо либо к врачу идти, либо снова всю ночь таращиться в потолок, прислушиваясь к каждому звуку из подъезда или с улицы. Потом отключиться на час или полтора, и весь день ходить с больной головой. А вечером все повторится по новой.

У подъезда стояла «тойота», золотистого цвета ржавый микроавтобус. Боковая дверь нараспашку, за рулем никого. Илья только собрался обойти машину по бортику, как из подъезда выскочили дети. Человек пять или шесть, разновозрастные, от самых мелких, что крутились под ногами у остальных, три девочки и мальчишки. Старшему из них на вид было лет десять, все нарядные, в белом, девчонки с косами, в платочках, они остановились у машины, обернулись на чей-то окрик. Следом за ними вышла женщина, невысокая, худая, аж прозрачная, с изможденным мятым лицом, в длинных белесых тряпках и платке поверх бесцветных волос. Она что-то строго сказала старшей девочке, та потупилась и отошла в сторонку. Мальчишки кинулись к женщине, та принялась приглаживать им волосы и поправлять одежду. Девочка взяла на руки самого младшего ребенка и принялась вытирать ему нос.

– Светлушки наши, – умильно протянула соседка, – так хорошо нам с ними, так светло, ну точно солнышки. Вот бы тебе такую жену найти, чтоб не бегала, а дома была, с детками…

Она умильно глядела на женщину, что возилась с детьми, и ласково им улыбалась. Из подъезда выбежал высокий поджарый мужик в светлой одежде. Густые темные волосы собраны в пучок на затылке, борода топорщится во все стороны, темные навыкате глаза бдительно зыркнули туда-сюда. Чуть задержались на Илье, мужик оглядел его мельком и спрыгнул через две ступеньки вниз. На руках он держал младенца, тот бессмысленно глядел в одну точку перед собой, из белоснежного конверта виднелась только пухлая розовая физиономия, наполовину закрытая пустышкой. Женщина бережно взяла младенца на руки, мужик прыгнул за руль. Женщина села в машину, дети по очереди забрались следом. Грохнула дверь, «тойота», присев на задние колеса, взяла с места и покатила прочь.

– Кто это? – Илья глядел машине вслед.

– Леночка и Алеша Яковлевы и детки их, – пояснила соседка. – Такие славные все, добрые, ласковые. Своих семеро у них, и приемных двое. В церковь поехали, праздник сегодня.

Илья попрощался с Федоровной и пошел к себе. Разложил свои вещи в пустом шкафу и принялся слоняться по квартире. Делать особо было нечего, основная часть хлама уже исчезла, с остатками предстояло разобраться. На выцветший паркет падали крупные желтые пятна – через ветки берез и кленов пробивалось солнце. Тучи разошлись, небо стало высоким и синим. Илья посмотрел на голубые пятна через немытое окно, на два шкафа со старьем, что еще предстояло вынести на помойку. Оставаться в темной затхлой конуре стало невыносимо, Илья оделся и вышел из дома. И направился через сквер, мимо забора вдоль железной дороги, куда глаза глядят. Обогнул старый особняк из красного кирпича и оказался на взгорке. Дорога тут расходилась надвое, справа виднелся парк со старыми липами и березами, а внизу под горкой блестели под солнцем пруды. Илья поглядел по сторонам, и пошел вниз, где под горкой высилась колокольня, а за ней виднелись золотые купола храма.

Илья помнил церковь еще в развалинах, столько раз забирался туда после школы и бродил по руинам до темноты, лишь бы попозже вернуться домой. Но все изменилось, стало новым, ярким и радостным, и от одного только вида бывших развалин в сердце шевельнулось что-то похожее на восторг. Илья сбежал по узкому чистому тротуару под горку и вошел под низкую темную арку ворот, и тут над головой ударили колокола. Стены загудели, сглаженная временем брусчатка дрогнула под ногами. Илья невольно вжал голову в плечи, быстро пересек темный проход и оказался в толпе, заполнившей церковный двор.

От света, гула, ярких красок даже голова немного закружилась. Илья отошел в сторонку и осмотрелся. С трех сторон двор закрывали довольно высокие стены из красного кирпича, с четвертой находилась колокольня с проходной аркой. Храм стоял почти в центре двора, напротив был палисадник с клумбами из роз и красиво подстриженными кустами, идеально чистая дорожка вела к длинному приземистому дому с окошками-бойницами. Илья вспомнил, что пару десятков лет назад в этом доме был склад солярки, поблизости сновали темные личности и жила стая бродячих псов. Сейчас от запустения и следа не осталось, было чисто, красиво, но как-то неуютно.

Илья всмотрелся в пеструю круговерть, а та понемногу обретала черты, формы, проступали детали. Он разглядел, что в основном толпа состоит из разновозрастных женщин, от девушек до пожилых, но все они были неуловимо похожи, и не только нелепой, пыльного цвета одеждой. Приглядевшись, Илья понял, что их роднила какая-то радостная отрешенность и настороженность. Женщины точно готовились к отпору, были настороже, недобро поглядывали друг на друга и остальных, будто чужие взгляды были им неприятны. Некоторые из них смотрели на колокольню и крестились, Илья тоже задрал голову.

На втором ярусе Яковлев собственной персоной раскачивал тяжелый язык колокола, двигался, как заведенный, колокол гудел, отчетливо раздавался звон металла о металл. Последние удары получились особенно сильными, звонарь придержал язык за канат, и колокол перестал раскачиваться. Звон стих, но его отголоски еще плавали над двором, над людьми и цветами, из открыто двери храма тянуло ладаном. Руки взмокли, в виски ударила кровь – запах напомнил Илье похороны. Он отошел немного вбок и увидел соседское святое семейство. Все они дружно глядели вверх, хоть Яковлев уже куда-то подевался. Стояли как-то особняком, хоть и в толпе, но отдельно от всех. Мать с младенцем на руках, дети постарше рядом сбились в кучку у ее юбки.

Илью толкнули в спину, он посторонился. Мимо пролез невысокий полноватый мужик лет сорока на вид, с палочкой, наступил Илье на ногу

– Извините. – Он повернулся, Илья успел рассмотреть его спокойные серые глаза, острый подбородок и тонкий, еле заметный белый шрам на переносице.

– Ничего страшного.

Мужик двинул дальше. Сделал еще пару шагов, и резко остановился, уронил трость. Неловко наклонился, чуть отставив больную ногу и едва не упал. Дети кинулись к нему, старшая девочка подхватила мужика под руку, мальчишка поднял и подал тому палку.

– Что там? – распевно протянула Яковлева и повернулась, прижимая к себе младенца. Тот по-прежнему не издавал не звука, и тяжко висел у нее на руках. Женщина мигом оценила обстановку, подозвала к себе детей, не обращая внимания на благодарность мужика, и отвернулась. Тот поковылял дальше, но далеко не ушел. Встал у куста роз, достал сигареты и закурил. На мужика зашикали, он поспешно затушил сигарету, зажал ее в кулаке. Отмахнулся от особо ретивой очкастой бабки и оперся на палку. В дверях храма показался Яковлев, он быстро шел через толпу к своим. Дети запищали, побежали к нему, он взял у жены младенца и принялся поправлять тому волосы. Яковлева что-то говорила мужу, и то крестилась, то высокомерно поглядывала по сторонам, на злобно-улыбчивых теток. Те отводили глаза, тянули свое «спаси господи», кланялись друг дружке и разбредались кто куда. Илья отошел за колонну, прислонился к ней плечом. Яковлев его не видел, он был занят младенцем – то поправит на нем кружева, то поднимает перед собой, невзирая на опасения жены, то озабоченно уставится на крохотную сморщенную физиономию. Потом снова поднял младенца, повернулся к розам и так застыл на мгновение, точно прикрываясь ребенком.

Мужик с палкой глядел куда-то вбок и вверх, делая вид, что не замечает пасторальной сценки. Он переминался с ноги на ногу и жмурился от яркого солнышка, что понемногу затягивали тучи. По двору пробежал порыв ветра, где-то недалеко увесисто громыхнул гром, и двор быстро опустел. Яковлевы дружно кинулись под арку и пропали там, мужик с палкой куда-то утопал еще раньше, на дорожку упали крупные капли дождя. Громыхнуло еще раз, уже ближе, все, кто оказался поблизости, побежали в храм. Илья пропустил небольшую толпу и остался под навесом – дождь сюда не попадал, а к душному запаху ладана примешивалась свежая сырость.

– Благодать то какая! – раздалось справа. Илья повернулся. Там к стенке прижимался невысокий тощий старик, загорелый, голубоглазый и радостный, точно ребенок. Дед жмурился при каждом раскате грома и крестился, не забывая улыбаться и небу, и ливню, что разошелся не на шутку, и Илье заодно. Тот попытался ответить взаимностью, но не получилось, и он отвернулся. Дед оказался рядом, высунулся под дождь, охнул и спрятался обратно.

– Благодать, – протянул он, закатывая рукава старой выцветшей офицерской рубашки, – правда?

Илья не сразу понял дедовы слова, потом кивнул молча. Пусть будет так, если старику нравится. Тот же набрал в ладони дождевой воды, и плеснул себе в лицо. Вытерся, точно кот, и даже фыркнул похоже. Илья усмехнулся. Дед не обиделся, подошел ближе и глубоко вдохнул, зажмурился от удовольствия.

– А ведь мог этого всего и не увидеть, но господь сподобил…

– В смысле? – перебил его Илья. Дед повернулся к нему.

– Да так вышло, – спокойно сказал он, – что жизнь моя раньше срока закончилась. Жена умерла, дети квартиру продали и пропили, меня на улицу выгнали. Даже пенсию мне не дали, а я почти тридцать лет на одном месте проработал, в оборонке. И вредность у меня была, и выслуга, а все документы пропали. Детишки мои разбрелись кто куда, по чужим углам прибились, а я кому нужен? Хотел руки на себя наложить. – Дед перекрестился и сплюнул через левое плечо. Илья пристально глядел на стрика сверху вниз, а тот снова улыбнулся и вдруг ткнул пальцем в сторону забора:

– Гляди!

Там на фоне свинцовых туч переливалась яркая двойная радуга, крутая и упругая, блестела, чисто вымытая дождем. Илья и старик глядели на нее, а тот говорил, точно сам с собой:

– Руки на себя наложить хотел, уже придумал, как это будет.

– Как? – вырвалось у Ильи. Тут же стало не по себе, он глянул на старика, а тот вдруг улыбнулся сам себе.

– Под поезд хотел броситься, – поведал старик, – даже место приглядел. Ходил туда раз десять, смотрел, прикидывал, думал, как все это будет. – Дедок перекрестился и сжал кулаки.

– Уже и день назначил, и время. Я знал, когда товарняк пойдет, груженый, он километр тормозить будет, а то и больше. Решил, что сяду на рельсы к нему спиной и будь что будет. Паспорт хотел взять, чтоб хоть табличка с именем-фамилией от меня осталась, а не закопали, как неопознанного.

Илья вдруг увидел всю картинку, до мелочей, только там на рельсах сидел он сам. Сидел, глядя перед собой, на деревья, на небо, на птиц, на отполированные до блеска рельсы. Может быть, даже потрогал бы одну, гладкую, ледяную, и не обращал внимания на рев тепловоза за спиной. А потом, когда звук сделался бы вовсе невыносимым, когда почуял бы запах горячего металла, заткнул бы уши, зажмурился…

– А потом представил, каково будет тому мужику, что паровозом управляет, – сказал дед. – Ему-то это за что? Такое ни временем ни водкой не залить, на всю жизнь я бы по себе дурную память оставил. И не пошел.

– Не пошел, – эхом повторил Илья. Дед махнул рукой, точно муху отгонял.

– Напился, – прошептал старик, – день и ночь проспал, а утром сюда пришел. И остался, вот уже полгода здесь обретаюсь. На храм работаю, помогаю, чем могу.

Дедок снова перекрестился. Тучу отнесло ветром, выглянуло солнце, и радуга таяла на глазах. Померкли синие и зеленые краски, только красный и желтый еще держались в ярких полученных лучах, но скоро пропали и они.

– Иди, потолкуй с пастырем нашим, батюшкой Гермогеном, – старик тронул Илью за рукав, – он тебе слово мудрое скажет, вразумит. Или поработай на храм, потрудись с братией во славу божию.

Дед заглянул Илье в глаза и разом помрачнел собрал на лбу морщины, нахмурился, и еще крепче уцапал Илью за рукав.

– Спасибо. – Илья осторожно освободился, – я подумаю. Мне идти надо.

Дед разжал пальцы, хотел что-то еще сказать напоследок, но передумал. Осенил его крестным знамением на прощание и ушел в храм. Илья постоял еще немного, потом купил в лавке у колокольни икону и под мелким дождиком вернулся домой.

А там точно второе дыхание открылось, накатил такой прилив сил, что Илья быстро разобрал второй шкаф и вынес на помойку добрую половину бабкиного барахла. Нашел свои вещи, что носил подростком, и безжалостно отправил следом: одна мысль о прошлом была невыносима. Оставил старый, как говорила бабка, трофейный чайный сервиз, что дед привез из Кенигсберга – рука не поднялась выкинуть этакую красоту. Илья протер от пыли тонкостенные расписные чашечки и невесомые блюдца, и убрал обратно. Потом прихватил последний на сегодня мешок старья и двинул на помойку, а оттуда в магазин.

Дождик давно закончился, солнце уже основательно припекало макушку. Илья расстегнул куртку и быстро шел к дому. Неожиданно накатила сонливость, первый, наверное, раз за последние несколько недель, спать хотелось невыносимо. То ли шок, наконец, прошел, то ли усталость взяла свое, организм требовал сна, да так настырно, что так бы и лег на травку и заснул прямо во дворе.

– Спасайте детей! – раздалось откуда-то сбоку. Илья притормозил, осмотрелся – поблизости вообще никого, двор точно вымер. Потом со стороны его дома раздались невнятные крики, голоса, захлопала дверь подъезда.

– Помогите! – заполошно прокричала женщина, Илья ускорил шаг, обогнул высокие кусты черноплодки и выскочил на дорогу.

Там металась Яковлева, тощая, прямая, точно селедка, она то хватала мельтешащих рядом детей за руки и тянула их к себе, то отталкивала прочь. Мальчишка лет пяти испуганно ревел и не обращал внимания на старшую девочку, что пыталась его успокоить.

– Оля, Ванечку уведи! Да быстрее, быстрее! И Сереженьку спрячь, И Петеньку! Сука, сука рваная, да когда ж ты подохнешь, паскудина?

Яковлева оттолкнула совсем маленькую девочку от себя, та не удержалась, плюхнулась на асфальт и немедленно разревелась. Оля кинулась к ней, схватила на руки и упустила при этом ревущего Ванечку. Тот подбежал к матери, вцепился в ее юбку и заревел что было сил.

– Сука, гадина! – Яковлева прижала его к себе и прыгнула куда-то за ржавую «тойоту», что стояла посреди дороги. Оттуда донеслись голоса и глухой звук удара. Илья прошел по дорожке вдоль дома и остановился у подъезда.

За машиной стояла девушка, высокая, со светлыми до плеч прямыми волосами. Спокойная, выше Яковлевой на голову, она сверху вниз глядела на бесновавшуюся перед ней тетку и орущего мальчишку.

– Детей моих убить хочешь! – Яковлева подпрыгнула на месте, девушка скривила губы и отошла немного назад. – Сама сдохнешь, сама, я тебе устрою!

– Закройся, дура, – бросила ей девушка, – кому ты нужна, крольчиха…

Яковлева осеклась, еще сильнее прижала ребенка к себе, обернулась. Увидела Илью, стащила с волос платок и завизжала на весь двор:

– Газом нас отравить хотела, смотрите, люди! Смерти нашей хочет, гадина, звоните в полицию!

– Это краской пахнет, курица. – девушка мельком глянул на Илью и хотела отойти в сторону. Но Яковлева метнулась вбок и закрыла ей дорогу.

– Врешь, сука, врешь. Ты коляску у нас украла, велосипеды украла, ты моих детей ненавидишь, я тебе сейчас устрою… Алеша! Алешенька!

Илья хотел уйти, поднялся на крыльцо и едва успел убраться в сторону. Из подъезда вылетел Яковлев, в тех же белых одеждах, что был в церкви, с младенцем на руках, он ринулся к девушке. Яковлева проворно отскочила, собрала около себя всех детей и выпрямилась, победно глянула на девушку. Яковлев вихрем налетел на нее.

– Ну ты мразь, сука конченая. Я тебе говорил – не лезь к нам, говорил? – рявкнул он ей в лицо, схватил ее за пояс джинсов, дернул на себя. Девушка отшатнулась, хотела оттолкнуть Яковлева, но тот ловко выставил перед собой младенца, прикрылся им.

– Я же тебе башку расшибу, тварина, – уже тише проговорил звонарь, – или хребет сломаю. Еще раз сунешься к моим детям – убью, поняла?

Девушка улыбалась ему, но губы у нее дрожали. Она и рада была бы послать Яковлева куда подальше, но язык явно не слушался, и она предпочла промолчать. А Яковлевы не унимались, мужик тряс младенцем перед лицом у девушки, «селедка» кляла ту последними словами, дети ревели, только младенец молчал.

– Отвалите, придурки, – проговорила, наконец, девушка, – я все равно узнаю, куда делась хозяйка этой квартиры. Можете рожать, сколько угодно, вам это не поможет.

Яковлев плечом сдвинул жену вбок, толкнул девушку в грудь. Та оступилась, налетела на бортик и едва не упала на газон, но Яковлев держал ее за пояс, дернул на себя.

– Не твое дело, сука. Тоже без вести пропасть хочешь?

Девушка отвернулась, прикусила губу, и тут Илья не выдержал. Поставил пакет с продуктами на траву, и, точно сомнамбула, двинул к машине. Дети увидели его, примолкли, Яковлева обернулась. Вблизи ее физиономия напоминала облезлое перепелиное яйцо, мелкое, все в пятнах, сморщенное, вытянутое, в точности по-мышиному. Дети были на нее очень похожи, даже самые маленькие: с такими же вытянутыми вперед мордочками, злобно-подозрительным прищуром и бесцветной растительностью на голове. Выделялись только старшая девочка и мальчик: оба высокие, тонкие, девочка напуганно-серьзная, а пацан хоть и младше ее, лет десяти по виду, но спокойный, внимательно следит за происходящим и не вмешивается. «Эти, наверное, приемные» – вспомнил Илья слова соседки.

Яковлева приоткрыла рот, показались мелкие тонкие зубы, волосы висели как неживые, похожие на комки спутанных ниток, что Илья второй день таскал на помойку. Тетка толкнула мужа в спину, тот обернулся.

Они были примерно одного роста, только Яковлев поджарый и резкий, а Илья шире его в плечах и спокойнее. Яковлев оглядел Илью с головы до ног, сообразил, что весовые категории у них примерно одинаковые, повернулся к девушке: