Азбука спасения. Том 31
«Еще приказывал мне, – продолжает Ксения Васильевна, – если кто из рода твоего будет когда проситься в обитель и придет, когда к тебе, матушка, не изжени вон, а непременно приими! Ведь у меня, убогаго Серафима, в обители моей, Серафимовой-то пустыни, матушка, целыми родами жить будут, так целыми родами и лягут в Дивееве» (предсказание исполняется).
«Вот что завещал нам батюшка Серафим, – говорила Ксения Васильевна, – непрестанно молиться, за все благодарить Господа и всегда бодрствовать, и быть радостной, дабы никогда не допускать духа уныния! Помни всегда, что послушание превыше всего, превыше поста и молитвы, и не только не отказываться, но бегом бежать на него! Переносить, не смущаясь и не ропща, всякие скорби от собратий, ибо монах, говорит он, только тот и монах, когда, как лапти, будет всеми отбит и отрепан! Кушать, не возбраняя, благословил всегда вволю, но вина – «чтобы и запаха его у меня в обители не было!». Запрещал строго жить по одной в келье или куда уходить. Если кто-либо окажется подпавшим греху татьбы, таковых никогда не держать, немедленно высылать из обители. «Нет хуже вора! – говорил батюшка. – От такого тьма грехов! Лучше уж блудника держать, матушка, ибо тот свою губит душу и отвечает сам за нее, а тать – все, и себя, и ближнего, губит, матушка!» Батюшка запретил кому-либо говорить «вы». «Это все нынешние люди выдумали, матушка, должно всем «ты» говорить! – говорил о. Серафим. – И вы всем «ты» говорите.
Сам Господь нам то указал, а кто умнее, святее и паче Бога! И если мы Господу глаголем «Ты, Господи», то кольми же паче должны мы так говорить ближнему человеку!» Также строго воспретил батюшка благодарить кого из благотворителей за благодеяния, как бы ни велик был дар его, приказывая лишь всегда за него молиться. «Молитесь, молитесь паче всего за творящего нам благо, – говорил о. Серафим, – но никогда словами его не благодарите, потому что без благодарения он полную и всю мзду и награду за добро свое получит; благодарением же вы за благо вам окрадываете его, лишая его большей части заслуженной добродетелью его награды. Кто приносит дар, приносит его не вам, а Богу; не вам его и благодарить, а да возблагодарит он Господа, что Господь примет его дар!»
По отношению к обители батюшка Серафим запрещал брать что-либо и отдавать на сторону, хотя бы даже для родных. «Нет паче греха, матушка! Нет паче греха! – говорил о. Серафим. – Это как огнь, вносимый в дом; кому дадите, он попалит все, и дом разорится и погибнет, и род весь пропадет оттого! Свое есть – дай, а нет, то приложи больше молитвы, сокрушенным сердцем, не переступая заповедь эту, молись Господу, и услышит Он, если полезна молитва твоя, и утешит вас»! Начальницу приказывал всегда избирать самим – свою, а никак не чужую или из другой обители. Повиноваться им без прекословия и ропота и начальницу почитать, ибо она есть Наместница Матери Божией, которую Царица Небесная научает и через нее Сама управляет обителью! «Нет пагубнее греха, как роптать, осуждать или не слушаться начальницы, человек этот погибнет!» – сказал батюшка. Заповедовал еще батюшка никогда ни в какие дела и суды не входить обители и нам грешным.
«Пусть обижают вас, но вы не обижайте! – говорил он. – Что вам пещися! Матерь Божия собрала вас, Сама нареклась вам Игуменьей. Она все управит, защитит, разберет и заступит, все Ей известно и все Ей возможно! Ее Святая воля! В Ней и живете, и только молитесь Ей и просите Ее; велика скорбь, велико горе, велико искушение… усугубьте просить и молить вашу Владычицу, верою и любовью предоставив себя, все и всех… и Она даст все полезное, нужное и благое!» Строго приказывал батюшка не допускать ни под каким предлогом и видом, как бы благовидны ни были к тому причины, кого-либо стороннего, не обительского, и не дозволять впутываться в дела и распоряжения обители ниже мужчин, ниже женского пола, ниже монахов, ниже монахинь, заповедуя так: «Матерь Божия Единая вам Госпожа и Владычица, Она Сама избрала место сие, взяв в удел его, как Афон, Она Сама собрала и собирает и избирает вас, Единая Она вам Игумения ваша, вечно Верховная, игумения же только наместница Владычицы, исполнительница воли Ее.
Не подобает поэтому никому входить в наши дела! Вы достояние Самой Матери Божией и Царицы Небесной; Ей того не угодно!» Так, раз батюшка сказал одной нашей сестре: «Вот, матушка, Нижегородская-то игуменья была у меня, да и говорит: «Отдайте мне ваших девушек, батюшка!» Слышишь, матушка! А ведь того не понимает, что только Матерь Божия вас знает и никому нет дела до вас! «Что ты, что ты, – говорю, – матушка, знай себя, Господь с тобой, того никому не можно!» – и отослал ее, матушка». В другой раз приказал батюшка, для порядка, ходить нам благословляться к матушке Ксении Михайловне; мы это исполняли, а она стала распоряжаться уже и делом: делай так, да вот эдак… Скажи батюшке, а он, родименький, как разгневался! «Нет, – говорит, – нет, матушка, это никак нельзя, никак нельзя, матушка! Не должно это ей! – восклицал батюшка. – Ведь я только благословляться велел, но, чтобы все шло, как велось, без дозволения распоряжаться. Если кто благорасположен к вам, помогает вам и служит вам, чем может, и дары приносит, не воспрещайте и не мешайте ему; пусть делает, пусть служит; ведь это он Матери Божией Самой служит и делает; все его узрится и зачтется ему, но если зато он в дела ваши впутаться захочет, не дозволяйте того, не гневите Пречистую, нарушая заповеданное мне, убогому Серафиму, Ею Самой, и отдайте ему все, и жертву, и дары его!»»
«Перед своей кончиной, – говорила Ксения Васильевна, – батюшка наказывал как можно чаще ходить навещать его могилку: „Когда меня не станет, – сказал он, – ходите, матушка, ко мне на гробик; ходите, как вам время есть, и чем чаще, тем лучше. Все, что ни есть у вас на душе, все, о чем ни скорбите, что ни случилось бы с вами, все придите да мне на гробик, припав к земле, как к живому, и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет! Как с живым со мной говорите, и всегда я для вас жив буду!“»
Старица Домна Фоминична (монахиня Дорофея) так передала свое прощание с о. Серафимом. «За три недели до кончины батюшки прихожу я к нему, он и говорит мне, глубоко вздыхая: „Прощай, радость моя! Скажу тебе: придет время, многие захотят и будут называться вам отцами, но прошу вас, ни к кому не склоняйтесь духом!“ Потом, смотря на свою чудотворную икону Божией Матери „Всех радостей радости“, как называл ее, воздел он к ней руки и со слезами на глазах, скорбно так воскликнул мне: „Каково, матушка, Иван-то Тихонов назовется вам отцом! Породил ли он вас? Породил-то вас духом ведь убогий Серафим! Он же много скорби соделает и век холоден до вас будет!“».
Дарье Фоминой о. Серафим сказал: «Дивное Дивеево будет, матушка! Одна обитель будет лавра, а другая-то киновия! И есть там у меня церковь, матушка, а в церкви той четыре столба, и у каждого столба будут все мощи! Четыре столба и четверо мощей! Во, радость-то какая нам, матушка!»
«Скоро, уж скоро никого у вас не останется, – продолжал о. Серафим. – И как на Саров бури, так и на вас еще хуже Сарова будут бури! Но я вас поручаю Господу и Царице Небесной! Ничего не бойтесь, хотя бы и все на вас, да Господь-то за вас! Мать вам Сама Царица Небесная, а по Ней все управят»!
Старице Матрене Петровой о. Серафим сказал: «Запомни, матушка, у вас на 12-й начальнице устроится монастырь!» Еще сказал он ей: «Радость моя! Когда ты доживешь, не на все смотри, что летит по воздуху, и не все то лови, что плывет по морю! Готовьте вы и сумочки, и лапотки, да они храпом-то берут ведь, матушка; так больше их заготовляйте, не ровен ведь случай!» (Впоследствии эта притча объяснилась тем, что во время бури в обители много было речей, слухов и даже покачнулись многие столпы обители.)
Старице Агафье Лаврентьевне батюшка предсказал следующее: «Вот доживешь ты, матушка, большое у вас будет смятение, большое смятение, и многие разойдутся! Готовьте лаптей, больше храпом лапти берутся, одни на ноги, другие за пояс! Ты, матушка, это увидишь, только ненадолго!»
«Видела ли ты, матушка, коноплю?» – спросил о. Серафим сестру Варвару Ивановну. «Как, – говорю, – батюшка, не знать!» «Конопля вещь хорошая, преполезная конопля, матушка! Вот и у меня в Дивееве-то девушки, что конопля хорошая! А когда ее полют-то, радость моя, чтоб лучше была, посконь-то и выдергивают, матушка. Чай, тоже знаешь, видела, радость моя?» «Как, – говорю, – не видать, батюшка, и сама дергала!» «Ну, во, во, матушка! – ответил батюшка. – Вот и помни: у вас тоже будет. Как пополют да выдернут всю посконь-то, матушка, а конопля-то моя дивеевская и загустеет еще более, еще выше поднимется да краше зазеленеет! Ты это помни, это я тебе говорю!..» (Отец Серафим предсказывал все ту же смуту в обители и что некоторые уйдут из монастыря, а тогда Дивеево зацветет.)
«Кто вас без меня будет кормить-то? – сказал о. Серафим Ксении Кузьминичне. – Вручаю вас Самой Матушке Царице Небесной! Она одна вас не оставит!»
Старица Матрена Игнатьевна пришла к батюшке, чтобы он облегчил ее тоску, а о. Серафим встретил ее словами: «Во, радость моя, что это ты, что нам скучать-то: земля, луга, лес, скот – все свое у нас! А собор-то, собор-то какой у нас, матушка, будет! Хоть пока он не от земли и не в землю!» (Впоследствии стало понятно это предсказание: собор ввиду смут в обители долго не достраивался.)
«Раз пришли мы с сестрой к батюшке Серафиму, – рассказывает старица Акулина Ивановна Малышева, а он нам и говорит: „Вот, Марьюшка, ты-то не доживешь, а Акулинушка-то у нас и до судов доживет!“ Мы глядим, что это говорит батюшка-то, да и испугались. „Ничего, ничего, не убойтесь, матушка! – сказал батюшка. – До судов доживешь, Акулинушка! Приедут суды к нам, станут судить, а чего судить?! Ха! Ха! Ха! Нет ничего!“ И опять до трех раз повторил это батюшка, подожмет ручки и заливается. А мы все глядим, ничего не поймем. „Вот, – говорит, – Акулинушка, ты тогда мою заповедь себе и запомни, так и скажи: я глупа, я глуха, я слепа! Так и говори, Акулинушка“. „Слушаю, – говорю, – батюшка!“ Так и не поняли мы ничего в ту пору, а затем сестрица Марьюшка померла. А когда впрямь приехали суды, я и вспомнила слова прозорливца нашего, кормильца батюшки!»
В записках протоиерея о. Василия Садовского помещены последние посещения его батюшки о. Серафима. Так, он пишет: «Предсказывая мне будущие на обитель скорби и бури, убеждал меня батюшка ничего не бояться, говоря: „Убогий Серафим умолит за обитель, батюшка, а Царица Небесная Сама ей Игумения; тут же только наместницы по Царице-то Небесной, все и управят, батюшка!“»
«Подружье-то твое ранее тебя отойдет ко Господу! – сказал мне батюшка Серафим. – Через два года после нее уйдешь и ты, батюшка! (Так и случилось! – Архим. Серафим.) Ты помни: двенадцать, а ты, батюшка, тринадцатый! (Когда 12 первых сестер скончались, умер и о. Василий тринадцатым. – Архим. Серафим.) И вот что заповедаю тебе: как умирать-то будешь, то, чтобы тебе лечь с правой стороны алтаря Рождественской церкви, а Мишенька-то (Мантуров) ляжет с левой. Так и вели себя похоронить тут, вот хорошо и будет, батюшка, ты-то с правой, а Мишенька с левой, а я у вас посередке, вместе все и будем!»
Далее о. Василий перечисляет главные правила, которые заповедовал батюшка о. Серафим Дивееву. Объяснения о. Василия и великий смысл этих основных правил, на которых выросла дивная обитель Дивеевская, да проникнут в сердца всех входящих в святую обитель и живущих в ней, ибо заветы даны Самой Царицей Небесной, и Она же избирает Своих сестер.
«Правила следующие: дабы вечно, неугасимо горела свеча перед местной иконой Спасителя в верхней, Рождества Христова церкви и вечно неугасимая же лампада у храмовой иконы Рождества Богоматери в нижней, Рождества Богородицы церкви.
В этой же нижней Рождественской церкви, которую всегда батюшка называл усыпальницей мощей, предсказывая много раз и мне самому, что четверо мощей будут открыто почивать в ней, завещал на вечные времена читать денно и нощно неугасимую Псалтирь по усопшим, начиная с Царских родов, иерархов Православной Церкви, благотворителей обители и кончая всеми просящими молитв о себе и присных своих, говоря: «Она будет вечно питать обитель, батюшка!» Также завещал на вечные времена неопустительно по воскресным дням перед литургией служить Параклис Божией Матери, весь нараспев, по ноте, оба канона попеременно, как в Саровской пустыни. «Если это исполнят, никакие беды обитель не постигнут, если же не исполнят, Царица Небесная накажет и без беды беду наживут», – строго заповедовал мне лично много раз угодник Божий.
Батюшка Серафим неоднократно пробовал убеждать матушку Ксению Михайловну, зная будущее слабое время, слабые силы и слабый народ, оставить непосильный для женской немощи устав Саровской пустыни. «Мужчине, батюшка, и то с трудом лишь вмоготу исполнить!» – сказал мне батюшка Серафим. Однако он не мог ее убедить. «Поэтому, – объяснял он мне, – я и дал по приказанию мне, убогому Серафиму, Самой Царицы Небесной новый устав этой обители, более легкий: три раза в сутки прочесть: один раз Достойно, три раза Отче, три раза Богородице, Символ веры, два раза «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную» и один раз – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных», с поясными поклонами; два раза – «Господи Иисусе Христе, Госпожею Девою Мариею Богородицеюю помилуй мя грешную» и один раз – «Господи Иисусе Христе, Госпожею Девою Мариею Богородицею помилуй нас грешных», тоже с поясными поклонами; двенадцать раз «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!»
И двенадцать раз: «Владычица моя Пресвятая Богородица, спаси нас грешных!» – тоже все с поясными поклонами. Да вечерние и утренние молитвы, да помянник с 12 избранными псалмами святых отец, и сто земных поклонов Иисусу, и сто земных же поклонов Владычице. Довлеет им, батюшка, – сказал о. Серафим, – если только исполнят – спасутся! О сборном акафисте сказываю тебе, по времени – попомни и разъясни; никоим образом не должен он быть у меня для всех обязательным, батюшка, а аще кто может, дабы тем самым не наложить лишней тяги греха на чью-либо душу.
Послушание, батюшка, паче поста и молитвы: помни и всегда им говори это, и я всегда говорю и благословляю им, как от сна встают – тут же за работу, читая про себя, хотя бы и на ходу, мое правильце; если так сотворят – спасутся! Послушание паче молитвы и поста, батюшка! Приобщаться Святых Христовых Животворящих Тайн заповедываю им, батюшка, во все четыре поста и двунадесятые праздники, даже велю и в большие праздничные дни: чем чаще, тем и лучше. Ты, духовный отец их, не возбраняй, сказываю тебе, потому что благодать, даруемая нам приобщением, так велика, что как бы недостоин и как бы ни грешен был человек, но лишь бы в смиренном токмо сознании всегреховности своей приступить к Господу, искупляющему всех нас, хотя бы от головы до ног покрытых язвами грехов, и будет очищаться, батюшка, благодатию Христовой, все более и более светлеет, совсем просветлеет и спасется! Вот, батюшка, ты им духовный отец, и все это я тебе говорю, чтобы ты знал».
Приказывал батюшка, по освящении Рождественских церквей и, поставив церковницами девицу из дворян Елену Васильевну Мантурову, а также послушницу ее, крестьянскую девицу же Ксению Васильевну Путкову, чтобы на вечные времена все ризничие и церковнические должности, а также клироса, чтения и пения исполнялись бы только сестрами обители, избранными на то начальницами, и непременно лишь исключительно девицами. «Так-то Царице Небесной угодно, батюшка, – говорил он. – Сама Матерь Божия мне то приказала, и вот я тебе говорю, смотри же, и помни это всегда, и другим всем сказывай, и после себя накажи!»
Исключительно только девиц заповедовал батюшка Серафим принимать в обитель свою мельничную, почему и называлась она мельнично-девическая община, в отличие от так называемой старой церковной обители матушки Александры, куда благословлял принимать всех, и вдов, и девиц. «Как мать Александра была вдовица, – говорил о. Серафим, – то у ней все – и вдовы, и девицы – будут жить в обители, батюшка, и будет там лавра, а у меня, убогого Серафима, как и сам я девственник, батюшка, будут жить в канавке-то одни лишь девы; тут будет у меня киновия, батюшка. Тогда будет у нас общая всем начальница наместница, а в киновии-то еще и игумения! Царица-то Небесная все у нас управит, батюшка; Она ведь Сама Игумения их настоящая, а здесь лишь наместница! Она все управит!» При этом, как духовного отца сестер обители, батюшка назидал меня, приказывая быть всегда сколь возможно снисходительнее на исповеди, за что по времени меня многие укоряли, осуждали, даже гневались на меня и до сих пор еще судят, но я строго блюду заповедь его и всю жизнь мою сохранял. Угодник Божий говорил: «Помни, ты только свидетель, батюшка, судит же Бог! А чего, чего, каких только страшных грехов, аще и изрещи невозможно, прощал нам всещедрый Господь и Спаситель наш! Где же нам, человекам, судить человеки!
Мы лишь свидетели, свидетели, батюшка; всегда это помни – одни лишь только свидетели, батюшка!» Затем батюшка объяснил мне, как велик, страшен и тягостен для монаха грех неповиновения начальнику и тем более хуление начальников, ибо первое правило иноку, на этом все монашество зиждется, – послушание и полное отсечение своей воли, вследствие неисполнения которых возник первородный грех ветхого Адама, все погубивший, и чем только и спасен весь мир, через человека же, нового Адама, Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа, ибо послушлив был даже до смерти! Поэтому и ныне не может быть хуже греха! Творящий так непременно погибнет! Батюшка ввиду этого строго-настрого приказывал всегда говорить, всегда в том вразумлять согрешающих, с дерзновением остерегая их и напоминая даже: «Бойся оскорблять начальников; повинуйтесь начальнице, как Самой Матери Божией! Не послушаетесь – Бог вас накажет!»
Все начальнические должности в обители, как настоятельницы, казначеи, благочинной и даже старших по послушаниям, не говоря уже о церковных и клиросных и псалтырных послушаниях, приказывал батюшка исключительно и всегда занимать лишь одним девицам. Заповедовал он в вечное правило для обители своей в начальницу и ни в какие должности никогда никого не ставить чужого или из другого монастыря, а всегда из сестер же обители своей, и строго-престрого грозя гневом Царицы Небесной, завещал навеки обители своей, не ради чего и не ради кого-либо, ни под каким видом, как бы благовидны ни казались предлоги и причины к тому, никого не допускать распоряжаться обителью, никому не дозволяя в нее вмешиваться. Не только из светских лиц, будь то мужского либо женского пола, безразлично, но даже и духовных не своей общины лиц.
«Сама Матерь Божия обителью управит, – сказал батюшка. – Всему Она Сама научит, все устроит и укажет, кого нужно – изберет и призовет, кого нет – ими же весть судьбами, изженет из обители Своей; что полезное – утвердит, не полезное разорит и все, все Сама совершит, как Ее токмо единой воле здесь то угодно! Вот на что я, батюшка, отцом называюсь им, гляди! Исповедую тебе и Богом свидетельствуюсь, что ни одного камешка я по своей воле у них не поставил, ниже слова единого от себя не сказал им и ни единую из них не принимал я по желанию своему, против воли Царицы Небесной! А коли я убогий, которому Сама Матерь Божия поручила их, не соизволил своего и своему, выполняя лишь только Святейшие приказания Ее, кольми паче другим надлежит то, батюшка! Вот ты им духовный отец, Царица Небесная Сама тебя избрала им, тебе жить с ними, то и должен ты все знать; вот я тебе и сказываю…» Сняв при этом со своих ручек надетые поручи, сам угодник Божий надел их на меня и сказал: «Вот, батюшка, теперь я сказал тебе и вот надеваю тебе свои поручи, возьми и блюди их! Блюди же обитель мою, тебе поручаю и молю: послужи ей всю жизнь твою, ради меня, убогого Серафима, и чем можешь – не оставь!»»
Таково было завещание великого старца, свято хранимое в обители поныне.
Каждая строка из воспоминаний сирот Серафимовых должна быть драгоценна для летописи обители и живущих молитвами о. Серафима, а поэтому обратимся еще к повествованиям стариц.
Ксения Кузьминична рассказывает: «Все было у нас от батюшки: хлеб, дрова, соль, свечи, елей. Только давал все понемногу, что выйдет, опять идем к нему или сам накажет, чтобы пришли. Сестры роптали, говоря: „Что это за батюшка! Чтобы нам дать денег, мы всего себе купили бы, а то ходи, почитай, всякий день, то за тем, то за другим, неужели у батюшки нет денег?“ Незадолго до своей кончины позвал он двух сестер, насыпал им денег в фартуки, серебра и золота, да говорит: „Во, радости мои, купите всего себе на целый год“, и назначил по скольку четвертей: круп, пшена, муки, „всего, что вам нужно“. Они дивились этому и не поняли, к чему это. Только уехали покупать, вдруг весть, что батюшка Серафим скончался! Значит, он предвидел свою кончину, а потому и приказал им всего купить на год. Кто-де без меня кормить будет? Говорил сестрам: „Вручаю вас Самой Царице Небесной Умилению (икона), Она вас не оставит!“»
Матрена Игнатьевна, поступившая в обитель за два года до кончины о. Серафима, повествует следующее: «Часто я к нему ходила, – говорит она, – он меня, слабую, подкреплял во всем. В последний раз, уже незадолго до его кончины, я прошусь в Саров, а Прасковья Степановна говорит: «Ты уж очень часто туда ходишь, все тебя там замечают, но, если хочешь – иди!» Дали мне огромные мордовские лапти да коротенький кафтанишко, пестрые рукава привязали кой-чем. Я говорю: «Во что хотите оденьте, только к батюшке меня пустите!» Так и пошла я в ночь, бегу одна, и страху нет. Подходя к Сарову, слышу благовест к утрене. Думаю: ну, слава Богу! И караульных солдат теперь нет у монастырских ворот. Дошла в собор, сделала три земных поклона да скорее спешу к батюшке в келью. Тут только вспомнила, что забыла взять ключ от кельи батюшкиной, который был всегда у нас: кто идет в Саров, брал его, а потому всегда невозбранно к нему входили в сенки, где стоял его гроб. Взглянула я в замочную скважину, вижу: горят свечи, а ни батюшки Серафима, ни отца Павла не видать! Стою и боюсь, чтобы не увидали меня монахи, что я одна ночью стою у него на крылечке. Не зная, что делать, подняла я у дров прутик и вместо ключа повернула им.
О, чудо! Дверь отворилась; вхожу тихо, смотрю: батюшка лежит на полу, сумка его у него в головах, и он храпит. Боясь его напугать, как проснется и увидит меня, прижалась в угол за дрова. Батюшка проснулся, пошел в келью, вынес большую книгу, поправил свечи и в эту минуту увидел меня. «Кто ты?» – спросил он. Я ответила: Дивеевская. Он опять спрашивает тот же вопрос; я говорю – Спасская Матрена. А он опять: «Кто ты такая?» Я очень смутилась и оскорбилась. Потом он спросил меня: «Скажи мне, что важнее – утешение, молитва или беседа?» Я ответила: «Не знаю, батюшка». Он повторил тот же вопрос. Я подумала да и говорю: «Что может быть выше молитвы?» «Ты благоразумно отвечаешь, – сказал батюшка Серафим. – Слышишь, ударяют к ранней обедне в пещерах? Ступай туда, там никто тебя не узнает».
Отворил дверь, проводил до крыльца. Я отошла немного да оглянулась на него, а он стоит точно в каком-то сиянии боголепный! Вижу: он до земли рукою кланяется… Я отойду несколько да опять оглянусь, и опять тоже, до трех раз. Пошла в пещеры, а послушники меня остановили, спрашивают: «Откуда ты?» Я грубо ответила: «Розодевская!» «Врет, врет! – кричат они. – Она дивеевская! Я сам видел ее у отца Серафима!» После обедни иду, а они смеются надо мной, как я одета, а батюшка Серафим отворил свою дверь и манит меня к себе и говорит: «Радость моя! Я ведь тебя давеча не узнал!» Я ему все рассказала, почему меня так одели, что я часто к нему хожу, а я на все согласилась, лишь бы его видеть. Видно, я уже предчувствовала, что не увижу его более живого».
Старица Домна Фоминична (мать Дорофея) свидетельствует, что «батюшка раз говорит: „Теперь скажи, что тебе нужно?“ – и все намекает в последний раз, а я и не понимаю, что он говорит о своей смерти. Тут была и Ксения Васильевна, он ей тоже говорит: „Скажи, что нужно?“ Она ответила: „У нас большого подсвечника нет, да чугунок нужен в алтарь для жару!“ И она не поняла, что он намекает, что не у кого будет без него нам просить. Батюшка говорил сестрам: „Радости мои! После меня много будут называться вам отцами, но меня вам никто не заменит, я вас породил духом, а другие вам будут чужды!“»
Отец Павел, сосед по кельям, служивший о. Серафиму, сообщил, что батюшка ему сказал: «Тогда, батюшка, Дивеево будет Дивеевым и тогда только у них все устроится, как должно, когда игуменьей будет Мария, да еще по фамилии Ушакова!»
«Незадолго перед своей кончиной говорит мне батюшка, – рассказывала Акулина Ивановна Малышева: „Ну, Акулинушка, теперь тебе будет с землей-то возиться, казачки будут пахать, а ты, прошу тебя Царицей Небесной, Казанскую-то Божию Матерь не оставь, Казанскую-то Божию Матерь не оставь, матушка! – три раза повторил батюшка. – Потому ты одна только можешь, – продолжал он, – больше никто не может, а тут, против Казанской да Мишеньки, у нас святые ворота будут; там ты живи всегда у святых-то ворот, матушка!“ Пошел вдруг батюшка, и лицо-то так и просияло у него. „А как царская фамилия приедет к вам, матушка, то выйдите за святые-то ворота да распахните их широко-широко, да низко-низко поклонитесь до земли, да и скажите: покорно просим пожаловать, покорно просим…“ – и батюшка сам три раза низко до земли поклонился. Так вот это еще не совсем сбылось, а верую, что совершится, так никогда ничего не говорил батюшка».