Смертельно прекрасна

© Дьюал Э., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Мы смотрели в лицо Смерти,

И Смерть моргнула первой.

Пролог

Я думаю, с каждым из нас происходит что-то плохое, причем ежедневно. Мы не обращаем внимания, а этот шар постоянно крутится, и на наши головы падают осадки в виде надоедливых сестер или невыносимых родителей. Кому-то везет больше, кому-то меньше, но в конечном счете у каждого из нас накапливается целый список того, без чего жизнь стала бы проще и, возможно, даже лучше.

Например, я терпеть не могу разговоры с предками об учебе. Каждый раз, когда они затевают эту песню – а делают они это довольно-таки часто и серьезно, я отворачиваюсь и представляю, как прыгаю с крутого обрыва, и это мне кажется классной перспективой, ведь нахмуренный лоб отца и серьезный взгляд матери выглядят чертовски раздражающе. Иногда я думаю, что лучше действительно спикировать с утеса, чем выслушать в очередной раз их рассуждения о будущем и прочей чепухе. Затем я возвращаюсь с небес на землю, выбрасываю из головы мысли-паразиты и киваю родителям. Порой киваю не один раз, чтобы мама перестала причитать – остановить ее сложно.

– Ты ведь особенная.

На слоганы для неудачников похоже, верно? Но мама считает, что мотивирует меня. Мне хочется сказать, что ее наставления – глупости, но она расстроится. Мама жутко впечатлительна. Она наверняка удивится, если рассказать ей историю о Санта-Клаусе. Настоящую историю, а не ту, в которой толстый мужик спускается по трубе и разбрасывает подарки.

Зима в нашем городе паршивая. Дороги замело, за окном – ни черта не видно.

Дворники работают ритмично, скребутся, как стекло о пенопласт, и нет чтобы как обычно пойти в школу, я еду с семьей в универмаг на отшибе, мать его, мира. Нет, не то чтобы я хотела сидеть на занятиях, просто поездки с предками заканчиваются драматично. Сталкиваюсь с мамой, вступает отец. Ну а еще ноет сестра, которая ненавидит, когда мы ссоримся и орем друг на друга.

Мама у меня психолог, это жутко бесит. Она вправляет мозги всяким суицидальным подросткам, шестнадцатилетним мамашам и прочим недомеркам, которые не подумали о своем будущем и потонули в омуте собственного безумия. И со мной мама ведет себя так, будто я хоть чем-то похожа на этих маниакальных кретинов. Да, она всегда придет на помощь, но даже тогда, когда ее помощь не требуется. Это реально мешает нам с ней понять друг друга. Она вечно меня за руку держит, словно я утопающая. Но я не тону – вот в чем проблема.

– Ты не пробовала записаться на дополнительные кружки по рисованию?

– Да пошло оно все, мам!

– Ари, следи за языком!

Мама оборачивается, смотрит огромными глазами, и мне тут же становится стыдно. Не люблю ее разочаровывать. И дело не в том, что я сказала: «Пошло все». Я могу ругаться сколько влезет, но ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах, нельзя забывать о мать-его-прекрасном-будущем. Целый храм поклонения какому-то там будущему, которого может и не быть! Могла бы сказать: Ариадна, забудь про дополнительные кружки для неудачников. Или: Ариадна, удели больше внимания себе и своим желаниям. Нет, Ари, цепляйся за все, что только можно, и несись так, будто за тобой мчится поезд, норовящий размазать твое лицо по асфальту.

– Мам, я слушаю музыку.

– Нет, не слушаешь.

Я поджимаю губы и притворяюсь, будто не слышу ее. Смотрю в окно.

– Ариадна Мари Блэк, я с тобой разговариваю. – Мама выдыхает и смотрит на меня потускневшими глазами, в которых неожиданно проносится печаль. – Я не хочу, чтобы ты что-то упустила. Жизнь такая короткая.

– Мам, к чему все это? Что за упаднический настрой?

– Просто… – Мама застывает с открытым ртом, отец посматривает на нее с тревогой, и тогда она встряхивает темными волосами и выпрямляется на сиденье. – Просто у меня плохое предчувствие.

– Предчувствие? Опять эти твои «странные штучки»! – я закатываю глаза. – Что на этот раз? Увидела плохой знак в чайной заварке или сон приснился?

– Ари, – протягивает отец, – хватит.

– Что? Мне просто интересно. Вечно маме что-то в голову взбредет, а я отдуваюсь.

– А я когда-то ошибалась? – Мы вновь смотрим друг на друга. Ее карие, почти черные глаза проникают внутрь меня, и живот скручивается от непонятного ощущения. – Стоит ли напомнить тебе про тот день, когда ты…

– О нет!

– …решила сходить в кино на свидание с Беном Мак-Каффи. Я говорила, не ходите в кино, лучше в парке прогуляйтесь, а ты, конечно, назло мне и всему миру согласилась на фильм, как он назывался еще… по-дурацки как-то.

– «Всегда говори всегда», – помогает папа, кривя губы.

– Да, точно! А потом, что потом случилось?

– Хватит, – я прикрываю пальцами покрасневшее лицо, – ма-а-ам!

– Потом на тот же сеанс пришла его бывшая подружка Синтия. И Бен целый вечер в ее сторону смотрел, потому что не мог глаз оторвать.

– Это нечестно! Такое один раз случилось.

– Такое постоянно случается, – говорит отец и смеется. – Ты никогда нас не слушаешь, а потом жалуешься. Если мама говорит, что нужно записаться на дополнительные кружки, значит, так правильно. Что ты теряешь, Ари?

– Собственное мнение.

Мама всплескивает руками, Лора повторяет за ней, будто играет в какую-то, только ей известную игру, а я расстроенно вздыхаю. Когда мы научимся слушать друг друга? Разве так сложно – не ругаться, а разговаривать? Отстойная зима какая-то.

Покрышки скользят по мокрой дороге, папа смотрит на меня, криво улыбаясь, в салоне жарко, окна запотели, и капли скатываются по стеклам, как по щекам Лоры, когда она ревет из-за мультиков. А затем неожиданно перед машиной вспыхивает что-то яркое. Мама кричит – я не разбираю слов, папа резко выворачивает руль, и машина слетает с обочины в черную пасть леса.

Я думаю, с каждым из нас происходит что-то плохое, причем ежедневно. Мы не обращаем внимания, а этот шар постоянно крутится, и на наши головы падают осадки в виде надоедливых сестер или невыносимых родителей. Кому-то везет больше, кому-то меньше, но в конечном счете у каждого из нас накапливается целый список того, без чего жизнь стала бы проще и, возможно, даже лучше.

Но иногда мы не понимаем, что такое «лучше», что такое «плохо». Мы жалуемся на жизнь, и вскоре она начинает жаловаться на нас, преподнося неприятные сюрпризы.

В тот момент, когда Лора – мой совсем маленький, надоедливый монстр – застывает с распахнутыми от ужаса глазами, а родители подаются вперед от сильнейшего удара, я понимаю, что готова жить в том плохом, которое у меня было. Что мое плохое на самом деле хорошее. Но я понимаю это слишком поздно.

Все мои мысли исчезают, и я превращаюсь в надоедливую мошку, которую хватают в ладони и сдавливают изо всех сил. Я слышу хруст, а после – ничего…

Глава 1

Астерия

Я приезжаю на закате. Останавливаюсь напротив небольшого двухэтажного дома и выкатываюсь из машины, захлопнув за собой дверь. Мои руки непроизвольно сплетаются на груди, а легкие вспыхивают огнем, будто я вдохнула горячий пар.

Коттедж старый, но выглядит прилично. Крыша черная, стены сероватые, трудно сказать, что это за архитектурный стиль, я в этом плохо разбираюсь, но здесь определенно прожило не одно поколение Монфо́р-л’Амори. Язык сломаешь, верно? Именно поэтому фамилию сократили до Монфор. Звучит не так пафосно, но зато никто не ошибается и не думает по десять минут, прежде чем позвать вас.

Меня обдувает теплый ветер – южное приветствие южного городка Астерии.

Я закрываю глаза и глубоко втягиваю воздух, пытаясь свыкнуться с той мыслью, что жизнь продолжается. Трудно поверить! Жизнь не должна продолжаться. Я не хочу, чтобы она продолжалась. Но водитель фуры не спросил разрешения, когда выехал на встречную полосу, и в больнице не спросили, хочу ли я проходить терапию. Собственно, социальный работник у меня тоже не поинтересовался, намерена ли я переезжать в Астерию к двум сумасшедшим сестрам матери, которые живут за счет неплохого наследства, оставленного прадедушкой. Никто ничего не спросил, и все за меня решили. Мне остается лишь стоять здесь и делать вид, что я дышу. Что мир крутится. Что родители и Лора не умирали.

Достаю с заднего сиденья две тяжелые сумки. Закрываю машину и на автомате плетусь к коттеджу. Калитка скрипит, когда я толкаю ее бедром. Медленно ступаю по каменной дорожке, оглядываюсь и вижу ворона, притаившегося на растопыренной ветке. Он громко каркает, и его крик прорывается внутрь меня, отдаваясь эхом в голове. Жутко здесь, очень-очень жутко. И я скептически хмыкаю.

Бросаю сумки на коврик перед дверью и встряхиваю волосами. Вытираю ладонями вспотевшее лицо и резко опускаю руки. «Просто плыть по течению», – думаю я. Это все, что мне нужно. Доктор сказал, однажды я найду смысл в жизни. Он пообещал мне. Ну а я ответила, что он ублюдок, все его слова – полная чушь и что, если он еще раз скажет подобную несуразицу, я сорвусь с кресла и выбью ему его идеальные зубы. Вот так мы обменялись обещаниями, и он больше ни разу не втюхивал мне этот бред про светлое будущее и мир во всем мире.

В очередной раз набираю в легкие воздух, поднимаю руку, собираюсь постучать, но неожиданно дверь резко распахивается, и я проваливаюсь в пустоту, едва не задев лицо маминой младшей сестры Мэри-Линетт.

– Ариадна, – говорит она и улыбается. Глаза у тети Мэри светло-изумрудные. Таких я ни у кого прежде не встречала. – Наконец-то ты приехала.

– Да, – киваю я, – приехала.

Мэри-Линетт назвали в честь актрис, прославившихся и потухнувших в далекие 50-е годы. Родители долго не могли определиться, какое имя больше подходит дочери, и в итоге решили не заморачиваться.

Мама часто рассказывала мне эту историю. Все время смеялась. Мама.

Я отворачиваюсь и крепко стискиваю пальцы в кулаки. Каждое воспоминание о ней делает мне больно. Очень больно. Я чувствую, как вспыхивает лицо, щеки, лоб, как тело в мгновение превращается в факел, и я ничего не могу с этим поделать. Просто горю.

– Ариадна, – шепчет тетя Мэри, кладет ладонь на мое плечо, и пожар, пылающий во мне, неожиданно утихает. Я растерянно застываю. – Когда-нибудь тебе станет легче.

– Что?

– Проходи в дом. Норин чувствовала, что ты подъезжаешь. Сделала чай и разогрела еду. Ты ведь проголодалась, верно? – она смотрит на меня огромными глазами, а я просто молчу. Давно мне не было так спокойно… Однако едва тетя отнимает руку от моего плеча, как тревога тут же вонзается острым клинком в живот, и я горблю спину.

– Мне нужно…

– Не стой на пороге! Я занесу вещи. Давай же, проходи, Ари. Проходи!

Мэри-Линетт затаскивает меня в коттедж, а сама энергично подхватывает с крыльца сумки. Откуда у нее столько сил? Мэри старше меня лет на пятнадцать. Она не похожа на типичных представителей молодежи, но в ее глазах горит огонек, свойственный малолетним авантюристам, которые еще не представляют, в какое дерьмо они вляпались. Жизнь ведь дерьмо – я могу написать об этом книгу.

Мэри захлопывает дверь и подбадривающе кивает мне. В доме темновато и пахнет какими-то травами. На стенах приуныли потертые зеркала разной формы, черно-белые фотографии. Под ногами скрипят половицы. Слышу, как тикают часы, и взглядом пытаюсь их найти.

– Хорошо выглядишь, – улыбается тетя Мэри и вскидывает острый подбородок, – такая красавица. Сколько сердец уже разбила, признавайся?

– Ничего я не разбивала. – Безучастно отворачиваюсь. Глупый разговор. Не хочу делать вид, будто все в порядке, и обсуждать парней – нормально. Ненормально. Я здесь не потому, что соскучилась по Мэри или Норин, а потому, что умерли мои родители, и как-то странно выбрасывать этот факт из головы. – И выгляжу я обычно.

– Может быть, прогуляемся? Я покажу тебе Астерию.

– Может быть.

– Было бы неплохо выбраться на воздух вместе, Ари.

– Было бы неплохо свыкнуться с мыслью, что я здесь, а не дома. – Я перевожу взгляд на младшую сестру матери: – Сейчас мне хочется только этого – и все.

Мэри-Линетт протяжно вздыхает, но продолжает улыбаться. Не понимаю, как она силы находит. Почему способна разговаривать? Почему ходит с таким лицом, будто ничего не случилось? Может, она так долго не видела маму, что успела забыть ее?

Задумчиво свожу брови. Иду за Мэри-Линетт и через несколько секунд оказываюсь на уютной кухне, где возле плиты стоит средняя сестра моей матери Норин – высокая и худая женщина с густыми короткими волосами цвета воронова крыла. Ее тонкие длинные пальцы рвут листья салата и складывают их в прозрачную миску. Спина у нее до безобразия прямая, а на ногах широконосые туфли, наверняка жутко неудобные.

Мэри с глухим стуком бросает сумки. Они плюхаются на пол, разносится эхо, и тетя Норин растерянно оборачивается, сощурив серо-голубые глаза – они у нее такого же цвета, как пятнистые озера в Британской Колумбии.

– Ариадна? – тихим голосом спрашивает она и вытирает ладони о фартук. Ох, как же нелепо он на ней смотрится. Серьезная и холодная, как метель в Миннесоте, она достойна жизни в XIX веке, а не коттеджа в веке информационных технологий. – Ари!

Норин делает несколько широких шагов и внезапно прижимает меня к себе, да так крепко, что у меня перехватывает дыхание. Я неуверенно кладу ладони ей на плечи.

– Как ты? – шепчет она мне в волосы. – Устала?

Не знаю, что ответить, поэтому молчу и жмурюсь. Так неожиданно, но мне не хочется отстраняться, хочется провести в таком состоянии вечность. Но тетя почти молниеносно размыкает объятия и поправляет воротник свитера. Лицо у нее непроницаемое.

– Садись. Выпей чаю и поешь. Я приготовила тебе комнату на втором этаже. – Норин проходится пальцами по коже под глазами и порывисто отворачивается. Облокачивается о разделочный стол и кивает сама себе, будто соглашаясь с чем-то. – Ты любишь мяту?

Открываю рот, но она уже отвечает:

– Да, любишь. Точно.

Растерянно улыбнувшись, я усаживаюсь за дубовый стол. Мэри плюхается напротив, складывает руки в замок перед собой, и мы замолкаем, будто видим друг друга впервые. Неловкая ситуация. Я поправляю волосы, они у меня огненно-рыжие, как медь, и собираю их в пучок. Трудно сказать, что именно я сейчас чувствую, пожалуй, мне не по себе.

– Как доехала? – деловым тоном интересуется Норин, добавляя в чай мяту.

– Хорошо, без проблем.

– Мы записали тебя в школу, отдали документы. Занятия уже идут пару недель, но…

– Но идти завтра не обязательно, – громко заявляет тетя Мэри и с вызовом косится на сестру, – если хочешь, отсидись пару дней или недель. Ничего не случится.

– Хотя лучше, – добавляет Норин, – уроки не пропускать, все же начало года.

– Кому какое дело до этих уроков? Бессмысленная трата времени.

– В мире принято бессмысленно тратить время на занятия в школе, Мэри.

– А еще в мире принято носить обтягивающие джинсы и поощрять однополые браки.

– Ей нужно ходить в школу.

– А я что, говорю не ходить? Хотя можно и не ходить, – шепчет она, наклоняясь ко мне, а затем вновь глядит на сестру: – Ариадне надо привыкнуть, вещи свои разобрать, в конце концов. Как думаешь, Ари?

Хлопаю ресницами и ощущаю, как в воздухе повисает напряжение. Ну и странные у них отношения!

– Я сделаю, как вы скажете. Завтра в школу? Хорошо.

– Норин так не говорила.

– Я так сказала, – заявляет Норин холодным тоном.

– Ну что за глупости? Понюхай базилик, Норин.

– Я сейчас дам тебе понюхать асафетиду, – развернувшись, угрожает Норин, и я вдруг думаю, что асафетида – это как минимум ядерная бомба, потому что взгляд у тети сердитый.

– Все в порядке, вы чего? – я приподнимаю ладони в сдающемся жесте и встаю из-за стола. Норин и Мэри-Линетт синхронно переводят на меня взгляды. Никогда раньше я не замечала, что они так похожи. – Я могу разобрать вещи сейчас, а завтра пойду в школу.

– Это необязательно.

– Тетя Мэри, все в порядке. Мне плевать, правда. Не хочу ни о чем думать, а в школу пойду, чтобы занять мысли.

– Реджина велела бы тебе идти, не пропускать занятия и не терять времени, – шепчет Норин, но на меня не смотрит, а пялится на свои руки и кромсает моцареллу. В груди у меня начинает покалывать. – Она не оставила бы тебя дома, потому что надо двигаться дальше, и я хочу, чтобы ты двигалась дальше. Понимаешь?

Мы смотрим друг на друга. Взгляд у тети Норин пронзительный. Меня немного трясет. Я сжимаю кулаки.

– Понимаю. Я в комнату пойду, хорошо? А поем попозже.

– Тебя проводить? – приподнявшись, спрашивает тетя Мэри, но я качаю головой: – Не надо.

– В доме много спален.

– Не волнуйся. Я найду, а потом спущусь к вам – попозже. – Я пытаюсь выдавить из себя улыбку, но выходит паршиво. Мэри-Линетт бледнеет. – Все в порядке. Честно!

Я не знаю, зачем говорю это, кого пытаюсь убедить. В горле застревает колючий ком, будто крик, готовый вырваться наружу, и, подхватив с пола сумки, я срываюсь с места, надеясь как можно скорее найти свою комнату и спрятаться.

Никто за мной не идет. Ношусь, словно сумасшедшая от одной двери к другой, а когда нахожу нужную спальню, пятки у меня пылают, будто бы я металась по горящим углям. Захлопываю дверь, бросаю вещи и начинаю расхаживать по комнатушке туда-сюда. Я ничего не вижу. Не вижу, какого цвета обои, не вижу, стоит ли кровать, есть ли окно. Все превратилось в огромное черное пятно, и оно наваливается на меня, как гигантский камень.

Выпрямляюсь, растерянно оглядываюсь и наталкиваюсь на свое отражение в большом зеркале. Со мной что-то не так, что-то не то с глазами. Подхожу ближе и вижу на щеках мокрые дорожки, сосуды в глазах полопались, а губы дрожат, словно мне жутко холодно. Что за черт! Пытаюсь успокоиться, а внутри так и пылает пожар, неистовый и безжалостный. Прижимаю пальцами веки, но слезы все равно катятся. Стискиваю зубы, подбородок дрожит.

И я просто ложусь на кровать, беспомощно подогнув под себя ноги. Доктор говорил, что однажды мне станет легче. Какой же он все-таки ублюдок!

Не знаю, сколько проходит времени – час или два, я все-таки нахожу в себе силы и поднимаюсь с постели и осматриваюсь. Что ж, комната совсем небольшая, стены черные, широкое окно закрывает серый тюль. Пол старый и потрескавшийся, немного стертый. Но мне нравится. Люблю, когда темно, свет не пробивается сквозь шторки и не врезается в глаза, только тогда мне уютно, будто мрак скрывает то, чем я ни с кем не хочу делиться.

Поднимаюсь с кровати и осматриваю небольшой деревянный комод и стол. Я не должна попусту растрачивать время, но возиться с вещами нет желания. Не люблю я раскладывать по местам то, что потом обязательно окажется черт-те где.

Раскрываю сумки и, особо не заморачиваясь, кучей запихиваю вещи в комод, а потом с трудом задвигаю ящик – дело сделано, и радости моей нет предела. На стол вываливаю книги из второй сумки. Складываю их в шатающуюся пирамиду. Сойдет! Вопрос, что завтра надеть в школу, меня не мучает. Не думаю, что это важно, тем более я не собираюсь производить впечатление – мне не до одобрения людей. Пусть сначала себя одобрят, а потом мне что-то высказывают.

Я стягиваю с себя ветровку и достаю из комода мятый свитер. В самый раз! Нахожу в пакете старые кроссовки – с протертыми пятками, но любимые – и выскакиваю из комнаты, как из тюремной камеры. Мне нужно освежиться.

Не хочу встретить тетушек, поэтому к выходу бегу на носочках, стараясь не скрипеть половицами. Естественно, все тонкости дома мне неизвестны, и к входной двери я крадусь, как бегемотиха, постоянно задевая что-то и снося на своем пути даже то, чего на моем пути не было. У выхода едва не роняю вазу с ярко-сиреневыми орхидеями. Каким-то волшебным образом я подхватываю ее на лету, и на лбу у меня появляется испарина.

– Черт! – Господи, и что со мной? Поворачиваю ручку, дергаю дверь на себя и испуганно цепенею, увидев перед собой бледное лицо тети Мэри.

– Ари?

Вот же лажа! Мэри стоит в такой позе, будто давно меня поджидает. Я застываю от ужаса: лицо у нее белее снега, а глаза горят так, словно в них пляшет пламя.

– Я просто хотела…

– Что хотела?

– Прогуляться. – Я судорожно сглатываю и отбрасываю назад волосы. Мэри-Линетт выпрямляет спину. Взгляд у нее недоверчивый и пронзительный, кажется, она хочет испепелить меня прямо здесь.

– Ночью? Одна? – спрашивает она. – Глупая затея.

– Астерия – криминальный городок?

– Каждый город чем-то опасен. – Тетя Мэри неожиданно расслабляется. Ее плечи опускаются, а на губах появляется знакомая мне легкая улыбка. – Я с тобой пройдусь.

– Мне ведь не пять лет, тетя Мэри.

– Мне, знаешь ли, тоже, но я предпочитаю ходить в компании. И тебе советую.

– Все так плохо? – интересуюсь я и выхожу из дома.

Мэри-Линетт громко хлопает дверью и через несколько секунд оказывается рядом. Она решительно подхватывает меня под локоть. В небе ни звезды. Ветер замер, в воздухе плавает невыносимая жара. Мы идем по пустым улицам, тихо ступая по асфальту. Из открытых окон коттеджей доносятся голоса, музыка… Я пытаюсь убедить себя, что мой дом теперь здесь, но у меня ничего не получается. Это место чужое, пусть и красивое.

– Мне кажется или ты явно преувеличила, когда сказала, что здесь второй Детройт? – спрашиваю я у тети.

– Я просто не хочу, чтобы ты бродила одна по незнакомым улицам, – отвечает Мэри.

– Ну ладно, выкладывай: ты поджидала меня на пороге?

Тетя Мэри усмехается, опускает голову, и ее черные локоны каскадом падают с плеч.

– Даже на улице тебя было слышно, – признается она, – сбегать из дома ты не умеешь.

– Да я никогда не пробовала.

– А я поставила рекорд. Мама постоянно вылавливала меня где-то.

– И почему ты убегала? – Я с интересом смотрю на Мэри-Линетт. Она красивая. Мне кажется, если она и сбегала, то для свиданий с плохими парнями, которые определенно не могли глаз от нее отвести.

– По разным причинам.

– Например?

– Например, меня раздражали правила, вечные правила, которые никто не вправе нарушать. Ты знаешь нашу бабушку. – Мэри бросает на меня лукавый взгляд и улыбается. – С ней трудно было спорить.

– Что за правила? – я почему-то усмехаюсь. – Мама никогда не говорила, что Силест держала вас в ежовых рукавицах.

– Может, потому, что твоей маме меньше всех досталось. Она уехала до того, как Силест атаковала нас параноидальными правилами. Знаешь, Реджина не была любимицей в семье, но она всегда делала все правильно, придраться к ней совершенно невозможно. – Тетя Мэри тяжело вздыхает. В глазах у нее мгновенно проносится столько чувств, что я не успеваю ухватиться ни за одно из них. – Она была хорошим человеком. Я уверена, останься она дома, проблем у нее не возникало бы.

– Да. – Я стискиваю зубы и опускаю голову: – Была.

– А знаешь, что самое смешное? Мы с Норин постоянно с матерью ссорились, рвались на свободу, будто одержимые, а Реджина слушала ее. Всегда. Но именно она уехала.

– Как? Как она решилась?

– Влюбилась.

– Серьезно?!

– Ну да! Встретила Люка, и все само собой завертелось. Мне исполнилось тринадцать, когда ты родилась. Я вообще мало что понимала. Но одно заметила: мама выдохнула, словно с ее плеч груз упал. Она прекратила свои издевательства, мы с Норин задышали! И я тогда не понимала, в чем дело. А сейчас…

– Сейчас понимаешь?

– Немного. – Тетя Мэри пожимает худыми плечами и неожиданно переводит на меня взгляд, полный вины: – Ты не против, что я… говорю о Реджине. Прости!

– Нет, что ты! – энергично киваю головой и придвигаюсь к Мэри-Линетт ближе. – Ты словно соединяешь меня с ней. Правда! Так хочется тебя слушать.

– Ты смелая, Ари.

– Скорее отчаянная. Наверное, стоит забыть обо всем. – Я отворачиваюсь. В груди покалывает. – Стоит отпустить маму, Лору и отца.

– Ну, ты поделись секретом, если получится, Ари! – горько улыбается Мэри-Линетт и вновь пристально глядит на меня. – Вряд ли кому-то удалось избавиться от воспоминаний. В отличие от хороших плохие воспоминания остаются с нами надолго.

Воздух становится прохладным. Я поправляю волосы, оглядываюсь и непроизвольно натыкаюсь на взгляды двух женщин, стоящих на другой стороне дороги. Они смотрят так пристально, что мне становится не по себе. Я дергаю тетю Мэри за руку:

– Что это с ними? – Незнакомки продолжают испепелять нас взглядами. Интересно, тут все такие дружелюбные? Я чувствую, как Мэри-Линетт с силой сжимает мою руку, и недоуменно перевожу на нее взгляд: – В чем дело?