В паутине пророчества. Книга смерти

Тихие и безропотные, они скромно росли в тени вечных перебранок и побоев между названными родителями. Простить приблудышей, как называл их Федор, он Анне не мог. Но и выставить сирот вон не позволяли любопытные и ждущие чего-то подобного с его стороны соседи. Поэтому он срывал всю злость на жене.

Когда девочки подросли, то побои стали доставаться и им. Понимая, что в родном доме им не все рады, Вера и Нина стали частенько убегать и прятаться в старом полуразвалившемся амбаре, стоявшем неподалеку от церкви. Там они могли спокойно поиграть в тряпичных кукол, сделанных мамой. Анна любила девочек, но редко давала это понять. И только через защиту от разъяренного Федора она могла показать им, как они дороги ей.

В редкие минуты спокойствия и безмятежности, вдали от дома, девочки могли помечтать о том, что, со временем, отец полюбит их, и их семья станет счастливой.

Отец Степан иногда видел Веру и Нину в амбаре через окно своей кельи. Зная, как несладко им живется, он чувствовал и свою вину, хотя старался загнать ее поглубже. Но совесть играла с ним, заставляя услужливое воображение все чаще погружать своего хозяина в мир кошмаров по ночам.

Однажды один из его кошмаров стал явью.

Случилось это одним теплым июньским вечером. Вера и Нина помогали матери стирать белье, когда покосившаяся калитка, громко и противно заскрипев, резко отворилась. Перед жителями дома предстал глава их семейства, с большим трудом стоящий на ногах. Он, держась за скрипящую надрывно калитку, обвел мутным взором ненавистную семью и криво ухмыльнулся. Сегодня его уволили с работы из-за вечных пьянок и ссор с начальством. Денег не дали совсем, и он, посетив пару злачных мест, где угостился на последние гроши, завалявшиеся в карманах, вернулся домой, накрутив себя по дороге еще больше.

Видя бешеную ярость в глазах Федора, Анна тут же увела девочек в их комнату. Вера, заперев дверь на щеколду, взяла сестру за руку и, усевшись на кровати в обнимку, девочки стали пережидать «бурю». А она не заставила себя ждать.

Послышались крики Анны, звон битого стекла, и глухой стук, после которого всю стихло. Девочки, переглянувшись, не сговариваясь, соскочили с кровати и подбежали к двери. Они очень боялись отца, когда тот приходил домой нетрезвым. Время, когда он выплескивал всю свою злобу на бедную Анну, они пережидали, спрятавшись в комнате под одеялом, которое только частично могло приглушить крики матери. После того, как ярость испарялась, были слышны только бессильные рыдания Анны в соседней комнате. Но сегодня какое-то чувство, взбудоражившее души девочек, заставляющее забыть о собственных страхах, вывело их из комнаты-убежища.

Выскочив из-за двери, Вера застыла в немом ужасе. Нина, выбежавшая следом, истошно закричала и упала на колени, закрыв лицо руками. В длинном коридоре, соединяющем все комнаты в большом доме, стоял Федор. Его перекошенное лицо выражало бурю эмоций: злость, страх, отчаяние и сожаление. В его руке был зажат топор, по острию которого струились и капали на пол тонкие бурые дорожки крови. На полу перед ним, скрючившись в неестественной позе, лежала Анна. На спине зияли несколько ран, из которых еще вытекала кровь, начавшая запекаться. Ее правая рука была отрублена и лежала рядом с комнатой, в которой мать, в последнем порыве, успела спрятать своих детей.

Медленно подняв глаза на девочек, Федор, открыл рот, но вместо слов послышалось тихое шипение. Сделав шаг им на встречу, он споткнулся о безжизненное тело жены и упал в лужу почти черной крови, что растеклась на полу. Нина забилась в истерике, вцепившись в дверную ручку, и истошно воя. Вера была более решительна. Она, с трудом оторвав руку сестры от ручки, вернулась в комнату и, таща безвольно всхлипывающую Нину за собой, выпрыгнула в окно.

Они неслись, не разбирая дороги и не оглядываясь назад. Только забежав в свое тайное убежище, и упав на кучку соломы, накрытой старым порванным одеялом, девочки позволили себе отдышаться. Убедившись, что погони нет, Вера обняла дрожащую сестру и сказала:

– Успокойся, сестренка, я с тобой.

Второй раз за свою недолгую жизнь дети остались один на один со злодейкой-судьбой. Единственный человек, которому они были нужны, погиб, оставив Веру и Нину сиротами при живом отце. Хотя назвать его так можно было с большим трудом.

Вера, вытащив руку из-под головы уснувшей сестры, тихо встала с импровизированной кровати, и подошла к маленькому окну, наполовину лишенному стекла. Что могла придумать в эту минуту семилетняя девочка, чтобы спасти себя и Нину? Но это нужно было сделать.

Внимание Веры привлек тусклый свет в одном из окон соседствующей церкви. Это было идеальное место, в котором отец Степан защитит их от чудовища, которое убило маму.

Улыбнувшись неожиданно пришедшей спасительной мысли, Вера растолкала дремлющую сестру. Когда Нина, непонимающим осоловелым взглядом из-под пушистых ресниц, посмотрела на Веру, та прошептала:

– Пойдем в церковь к отцу Степану. Помнишь его?

Нина, все еще с трудом возвращаясь в суровую реальность из сладкого небытия, все же смогла уловить ход мыслей Веры и кивнула. Она всегда была немногословной и нерешительной – полной противоположностью Веры. Да и внешне они были совсем не похожи друг на друга. Смуглая, с черными глазами, пухлыми губами и курносым носиком крепкая Вера была почти на пол головы выше своей тщедушной сестры – блондинки с огромными зелеными глазами, маленькими, вечно поджатыми губками, от чего они практически исчезали из виду. Жители деревни всегда провожали девочек удивленными взглядами и перешептывались вполголоса, особо не стесняясь малышек. Все недоумевали: ведь такими разными близнецы быть не должны. Но сестер совершенно не волновали пересуды и сплетни деревенских кумушек, проводящих свободное время за промыванием чужих, пусть даже детских, косточек. Только отец Степан всегда относился к детям без излишнего любопытства, ничем не выделяя их из толпы прихожан.

Поэтому, пробираясь вдоль темных зарослей акации, густо окружавшей высокое строение, девочки уже рисовали в своем воображении, как пожалеет их старый священник, приютит в церкви и прогонит прочь отца-убийцу, явившегося в ночи за дочерями.

Вере достаточно долго пришлось стучать в высокую дверь церкви прежде, чем она практически бесшумно отворилась. Освещаемый неярким огоньком свечи, прыгающим во все стороны из-за ветра, ворвавшегося внутрь, отец Степан стоял на пороге и с тревогой вглядывался в ночную тишь.

– Мы здесь, батюшка, – прошептала Вера. – Можно мы войдем?

Не дождавшись ответа, она юркнула в щель между стеной и стариком, таща, чуть ли не волоком, совсем присмиревшую Нину.

Отец Степан оглянулся, внимательно посмотрел на стоящих посреди зала детей, грустно вздохнул и закрыл дверь.

– Я знал, что рано или поздно вы вернетесь сюда, – произнес он. – Рассказывайте.

Решительность Веры значительно поубавилась, но отступать было не куда. Она подняла голову и ответила:

– Мама умерла. Можно нам пожить здесь?

Священник перекрестился и спросил:

– Разве она была больна? В прошлую субботу на службе Анна выглядела вполне здоровой. Если не считать синяка на лице.

Его взгляд стал суровым. Он столько раз в беседе пытался вразумить Федора, но постоянно натыкался на отчуждение в непроницаемых серых глазах.

Нина тихо заплакала при упоминании об Анне. Перед глазами вновь возникла страшная картина сегодняшнего дня. А Вера, погладив сестру по голове, с трудом сдерживаясь, чтобы не вторить ей, ответила:

– Отец… убил ее топором…

– Боже милостивый… – прошептал отец Степан. Такого он не ожидал.

Впервые за много лет этому черствому старику захотелось кого-то защитить. В минутном порыве он опустился на колени перед детьми и обнял их, вдыхая нежный детский аромат, так давно не щекочущий и не будораживший тяжелые воспоминания из прошлой жизни.

Не успели девочки удивиться внезапному проявлению чувств у всегда сдержанного отца Степана, как в дверь громко постучали. Дети помогли старику подняться на ноги и с тревогой посмотрели на него. Кто мог в ночное время явиться сюда?

– Пожалуйста, не открывайте ему! – прошептала еле слышно Нина.

– Кому? – так же шепотом спросил священник.

– Я боюсь, он и нас убьет! – не ответив на вопрос, девочка закрыла лицо руками и всхлипнула.

Отец Степан все понял. Спрятав детей за широкую колонну с лампадой, он поправил растрепавшиеся волосы и осторожно открыл дверь, все еще надеясь увидеть за ней кого угодно, кроме пьяного Федора с окровавленным топором в руках. Но его чаяниям не суждено было свершиться. За дверью, освещаемый лунным светом, стоял Федор, правда, без топора. Его лицо искажала гримаса отчаяния и страха. На светлой рубахе проступали черные пятна крови.

– Впустите, батюшка, мне надо покаяться, – едва смог вымолвить мужчина и буквально ввалился вовнутрь, оттеснив отца Степана.

Тот, отойдя на несколько шагов от ночного гостя, встал так, чтобы закрыть собой единственный путь к притаившимся беглянкам.

– Что ты хотел, сын мой? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросил старик.

– Я… – начал Федор и осекся. – Я… убил человека.

Не дав священнику сказать ни слова, он выплеснул все, что было в данный момент на сердце и терзало его опустившуюся на самое дно душу.

– Я так любил ее, так любил! – Слезы, словно две дорожки, прокладывали себе путь по небритым щекам. – Как мы хотели быть счастливыми! Но Бог не дал нам детей. Почему, скажите мне, почему?! – И не дождавшись ответа, Федор продолжил дальше исповедоваться. – С другими женщинами я не смог забыть о моей Аннушке, а так старался!

Пьяный бред начал порядком раздражать отца Степана, но и выставить Федора он не мог, опасаясь попасть под горячую руку. Поэтому, сделав заинтересованное лицо, он продолжал слушать.

– Ведь это вы виноваты в том, что у нас так и не появились дети! – вдруг переключился плачущий мужчина, утерев лицо ладонью. В его голосе появились злые нотки. – Это вы уговорили Аню взять этих подкидышей. Она так к ним привязалась, что перестала думать о собственном малыше.

Отец Степан опешил. Такого поворота он никак не ожидал. Но страх за притаившихся неподалеку сирот заглушал опасения по поводу собственной жизни. Этот опустившийся человек, черная душа которого искала виновного во всей его никчемной жизни, мог продолжить убивать. В его власти в эту минуту находился не только пожилой священник, не способный дать отпор, но и двое детей, так ждущих защиты.

Поэтому отец Степан заговорил, глубоко вздохнув, и голос его звучал негромко, но так проникновенно, что Федор безмолвно внимал речам, боясь пошевелиться.

– Я знаю, сын мой, ты напуган и ослеплен безумной яростью. Всё вокруг кажется тебе злом. Ты видишь несовершенства в людях, их запутавшиеся души, слышишь их развязную речь. Но всмотрись в себя. Чем ты отличаешься от них? Посмотри на меня. Ты думаешь, что я виноват в твоих бедах. Может, ты и прав. Но не суди меня, а выслушай. Я расскажу тебе историю моей никчемной жизни. Ведь я не всегда был священником. Так же, как и ты, я жил в свое удовольствие, ел, пил, спал. У меня была жена и маленькая дочь. И я любил их. Любил больше всего на свете. Но понял это слишком поздно. Ты говорил Анне когда-нибудь о своей любви?

Федор закрыл глаза и медленно покачал головой.

– Вот и я считал, что это совершенно лишнее, – продолжил отец Степан, собираясь с духом, чтобы раскрыть перед этим человеком, сидящим на каменном полу, свою душу. – Каждый день моей жизни был похож на вчерашний и завтрашний. Моя дочь росла, не видя отцовской ласки. Всё чаще я стал выпивать, видимо, пытаясь хоть как-то разнообразить свою жизнь. В эти моменты всё вокруг казалось ярче, интереснее. Думаю, ты понимаешь меня.

Не дождавшись ответа, старик продолжил, но каждое слово давалось ему всё труднее, а плечи опускались ниже:

– В тот жаркий летний день я уговорил жену отправиться на речку. Дочка Лидочка прыгала от радости, видя улыбку на лице матери. На берегу я выпил, чтобы веселья от проводимого вместе времени было больше. Я плохо помню, как уговорил жену и дочь прокатиться на моторной лодке, сдаваемой на прокат худым рыбаком. Ветер и теплые мокрые брызги летели мне в лицо. Именно это я отчетливо помню. А дальше был вскрик. Но лодка мчалась дальше, а я смотрел на то место, где только что сидела и смеялась моя любимая женщина. Лида вцепилась руками в борт лодки и плакала навзрыд. Она смотрела назад. Я медленно на непослушных ногах полз к дочери, а в голове был страшный звон.

Отец Степан закрыл глаза и замолчал. Сколько лет эта картина из прошлой жизни мучила его, а этот звон в голове… Сквозь мутную пелену опьянения пробивался он так громко, что глушил остальные звуки всего мира. Плач дочери, вцепившейся маленькими ручонками в борт лодки так, что костяшки побелели, шум мотора лодки, удаляющейся все дальше от места, где Маша упала в воду – всё затихло. Только звон, разрывающий мозг. Руки дрожали и не слушались, когда он пытался развернуть лодку. Удалось только остановить ее. Бросив тщетные попытки, Степан прыгнул в воду. Сейчас он не мог вспомнить, сколько раз поднимался на поверхность сделать вдох, и вновь погружался в мутную серо-зеленую воду. Казалось тогда, что время остановилось. Движения были замедленные и бесполезные. Отрезвление давно наступило, но Степану казалось, что все происходит не с ним, в чужом тревожном сне, проснуться от которого дано не всем. Худой рыбак тоже плескался где-то рядом, пытаясь найти Машу.

– Когда я нашел её и вынес на берег, – продолжил хрипло старик, – мир перевернулся. Моя жена была мертва. Видеть слезы в глазах дочери я не мог. Ноги несли меня подальше от этого места. Так я очутился в этой деревушке. Сначала был простым служкой, а потом, после смерти отца Алексея, заменил его. Служение Богу стало смыслом моей жалкой жизни. Только молитва придавала мне сил и немного успокаивала рвущуюся душу. Рвущуюся к моей дочери – единственному родному человеку, который связывает меня с этим миром.

Отец Степан поднял за руки Федора. Тот еле стоял на ногах. Осознание свершившегося злодеяния, никчемности самого его существования теперь, подавляло мужчину, забирало все силы, заставляло униженно смотреть на стоящего перед ним такого же запутавшегося человека.

– Федор, подумай теперь о бедных детях, которых ты оставил без матери. Ты – единственный человек, который может дать им любовь и семью.

Отец Степан прекрасно понимал, что его слова вряд ли окажут на Федора какое-либо действие. Но это было все, что он мог сделать для них в данный момент – успокоить их потенциального убийцу, дать время одуматься. А там, может, кто-нибудь из деревенских жителей заглянет в опустевший дом, да разнесет ужасную новость. Тогда участковый и пригодится. Когда-то ведь это должно произойти.

Федор закивал головой, словно китайский болванчик, размазывая тыльной стороной ладони слезы и кровь по щекам. На его давно небритом лице появилось некое подобие благодарной улыбки.

В этот момент послышался всхлип из темноты и тихий злой шепот:

– Это чудовище никогда не станет нам отцом. Я ненавижу его.

Федор вздрогнул и попытался вглядеться в темноту. Долго мучиться ему не пришлось. В метающийся круг от свечи вышла Вера. Она гордо вскинула голову, и смело взглянула в медленно наливающиеся бешенством глаза Федора. Следом за ней, протягивая к сестре дрожащую руку, появилась Нина.

– Уходите! – оценив моментально ситуацию, крикнул отец Степан, и встал между девочками и готовым броситься на них мужчиной.

Этот вскрик словно отпустил тугую пружину, удерживающую Федора все это время. Он схватил священника за плечи и отбросил в сторону. Старик ударился головой о колонну и с тихим стоном затих. Но Федора уже не интересовало ничего, кроме мелькнувших в открытой двери двух маленьких теней.

Выбежав в освежающую ночную мглу, мужчина быстро осмотрелся. В голове стучала в висок одна только мысль: «Они заплатят за всё!» В этот миг все несчастья, окружавшие его в последние годы, стали практически осязаемыми. Он чувствовал, как они ледяными пальцами сковывают его движения, прикасаются к сердцу, заползают в душу. Это были маленькие детские пальчики, и в его силах сейчас было уничтожить их.