Сокровища Валькирии. Страга Севера

С первого же вечера пустынный дом ожил: как и полагается в состоятельной семье, жена не работала и занималась домашним хозяйством. Неизвестно, откуда она явилась и какие уроки исполняла прежде, ясно было, что создана она блюстительницей домашнего очага. По крайней мере ей нравилось быть женой.

Перед сном она заглянула к нему в кабинет, пожелала спокойной ночи и тем самым как бы сразу вернула его на землю. Мамонт действительно ощутил спокойствие и способность работать.

Институт кладоискателей потому и назывался институтом, что там отрабатывались научные версии, методики поисков и их теоретическое обоснование. Академический подход к любой проблеме подтолкнул Мамонта начать именно с этого, поскольку в его распоряжении не было ни готовых версий, ни мало-мальски основательных предположений. Пожалуй, он бы долго еще не испытывал особого интереса к «уроку», если бы вдруг не вспомнил странное исчезновение хазарского золота из могил со дна будущего Цимлянского водохранилища. И сразу почувствовал – горячо! Иван Сергеевич все-таки успел точно установить, что к Цимлянску причастен неистребимо вечный Интернационал. Если для него в ту пору не существовало «железного занавеса», то из нынешней, открытой всем ветрам России можно вытащить все, что угодно – от танковых колонн и меди до урана и красной ртути. Тем более Интернационал, перевитый и скрещенный с основой компартии, наверняка считает золотой запас России своим стратегическим запасом и теперь, когда пришло время, попросту изъял «причитающуюся» ему долю. Идея мировой революции не исчезла вместе с Троцким; ее не убьешь ледорубом, не отменишь указом либо реформой. Она сама способна реформировать какую угодно систему, в нужный момент перестроиться, обрести новую форму, сохраняя старое содержание. Как только компартия СССР перестала спонсировать Интернационал – а это случилось совсем недавно, – последний немедленно предъявил счет. И он был также немедленно оплачен золотой казной.

«То, что принадлежит России, должно принадлежать только ей. Либо никому».

Вот почему материальные и духовные «сокровища Вар-Вар» лежат мертвым капиталом. Они принадлежат будущему цивилизации! А значит, сегодня никому…

Мамонт набросил на плечи волчью шубу – в Москве тоже еще не дали отопления, и в доме было прохладно. Княжеский подарок Стратига оказался кстати…

Что же это такое – Интернационал? «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…» Голодные и рабы – это изгои. Интересно, кто написал слова? Определение очень точное… Да, похоже, Интернационал – это организация не изгоев: голодных можно накормить, рабов – освободить, и вопрос ликвидирован вместе с задачей самого Интернационала. Его нет, и он есть одновременно. И если он блестяще проделывает операции по изъятию золота из могил и хранилищ государственной казны, то эта организация очень серьезная, по структуре и незримой деятельности чем-то напоминающая существование хранителей «сокровищ Вар-Вар». Что это за сила, способная экспортировать революции, распоряжаться золотым запасом России?

«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем…» Да, и к тому же с Интернационалом воспрянет род людской! Это что, еще одна цивилизация будущего? Одна, общемировая, в которой смешаются все стороны света? Еще одно вавилонское столпотворение? Что станет, если практичный Запад слить с лукавым и созерцательным Востоком? Все равно что скрестить ужа и ежа…

В любом случае, в каком бы виде ни существовал Интернационал, за ним стоят люди, причем конкретные личности. А человек – это ключ даже к самой сложной задаче. Не явился бы Авега – не открылся бы мир гоев…

Надо искать сейчас не золото, а людей, принадлежащих к Интернационалу. На лбу у них не написано, однако точно можно сказать, что они не голодные и не рабы. Они – сильные мира сего, может быть, пока не владеющие им, но влияющие на его развитие. На лбу не написано, и все-таки должны быть какие-то предметы, знаки, приметы. Авега нес с собой в котомке хлеб и соль – символы земли и солнца. Что эти носят в своих котомках? Прокламации и воззвания? Или деньги на закупку оружия для революции?

Доха с «княжеского» плеча грела хорошо, порой даже становилось жарковато… Кто финансировал революцию в России? И Февральскую, и Октябрьскую? Кто оплачивал эмиграцию, полчища профессиональных революционеров, выпуск газет, опломбированный вагон? Конкретные банки, принадлежащие Интернационалу? Или деньги поступали от таких, как Савва Морозов, оплативших собственную гибель?

Странно, что об этом ничего не известно в нынешней реформированной демократической России. Должен бы сработать инстинкт самозащиты, должна включиться иммунная система, уничтожающая революционный вирус в обновленной крови. Да и здравая логика подсказывает необходимость развенчать Интернационал как основной носитель тяжкой болезни. В конечном итоге революции делают не люди, а идеи и деньги, отпущенные на их реализацию. Да, видимо, наложено табу. Тайну вклада гарантируем…

На отдельном листке Мамонт написал одно слово – «Интернационал»: это была первая версия. Он спустился вниз, осторожно пробрался на кухню и поставил чайник на конфорку. Теперь следовало забыть все, что относилось к первой версии, и заново осмыслить ситуацию, оперируя иными исходными данными. Внимание притягивало одно обстоятельство, которому не находилось более или менее серьезного объяснения. Еще тогда, после августа девяносто первого года, его поразило, с какой стремительностью и легкостью рухнул и обратился в прах железобетонный колосс – компартия, давно и прочно сросшаяся со всеми видами власти и государственным аппаратом. А следом за ним, с такой же тотальной неизбежностью, развалился и раскатился в разные стороны СССР. Оказавшиеся у власти в России бывшие партийные деятели, а с ними официальная пресса уверяли народ, что колосс этот был на глиняных ногах, что все давно прогнило, сопрело, превратилось в труху и неизвестно за счет чего держалось. Однако параллельно, то ли по недомыслию, то ли по недосмотру, обрушился шквал исповедальных откровений потерпевших от коммунистического режима, которые утверждали обратное: компартия, слитая с ее карательным органом КГБ, – стальная безжалостная машина, способная растереть в порошок всякого инакомыслящего. Этот бульдозер не знает ни страха, ни смущения или стыда за свои действия, движется направленно, целеустремленно и неотвратимо. А спаявшись с государственным аппаратом, компартия была рукой дающей и отнимающей, гладила по шерстке и против, хлопала по плечу и давала пощечину.

Можно было понять новых идеологов и журналистов: они обеспечивали закономерность и причины смены режимов, разъясняя, умиротворяли «народные массы», «голодных и рабов». Можно было объяснить крайность суждений пострадавших – чтобы герою стать героем, следует возвеличить противника, показать его мощь и жестокость. Но если даже все разделить на «шестнадцать», явственно усматривался «командирский приказ». Не нашлось ни одного члена Политбюро, ни одного секретаря обкома, кто бы возмутился происшедшим, вышел на площадь, крикнул, призвал, напротив, большинство дружно начали жечь свои партбилеты. Привыкшие к приказам, они не умели даже лукавить. И лишь рядовые, брошенные командирами на произвол судьбы и находясь в полном неведении, буянили и орали на площадях.

В восемьдесят девятом году была полностью заменена контрольно-ревизионная служба Третьего спецотдела, и тогда же человек по прозвищу Птицелов оказался на пенсии и под чужой фамилией, после чего Стратиг потерял контроль над состоянием золотого запаса. По всей вероятности, именно в этот год часть государственной казны была изъята из хранилищ. Сделать это могла только высшая партийная элита, одновременно являющаяся высшими государственными чиновниками. Командиры пониже рангом получали не золотом, но валютой и родными миллионами рублей, которые в спешном порядке вкладывались в банки либо в свое дело.

Судя по уголовным делам Средней Азии, у партийных кощеев была необузданная тяга к золоту и драгоценным камням. Они даже не понимали, зачем это им нужно в коммунистической стране. Однако те, кто получил свой «пай» из государственной казны, наоборот, великолепно знали будущее, ибо сами спланировали его и обеспечили золотом. Только уникальная, хорошо скоррумпированная организация могла произвести подобную операцию и только в СССР. А потом выполнить команду на погружение…

Вторую версию можно было условно назвать «Коррупция».

Мамонт отыскал заварку, залил ее кипятком прямо в большой фаянсовой кружке и накрыл блюдцем. В тот же миг услышал мягкий, но с менторским оттенком голос:

– Дорогой, никогда не делай больше так. Пожалуйста.

«Жена» стояла в дверном проеме кухни, обернувшись пуховым одеялом. Застигнутый врасплох, Мамонт развел руками:

– Интересно… Я еще ничего не сделал.

– Если ты станешь заваривать чай, как распоследний бомж, кто же поверит, что ты – современный аристократ? В тебе сразу признают Мамонта.

– Так, – усмехнулся он, – первый семейный скандал… А если я привык? Мне кажется, так вкуснее!

– Отвыкай, милый. Приготовлю и подам. – Надежда принялась собирать чайные приборы на подносе. – Из бытовых мелочей складывается манера поведения. Незаметные, второстепенные детали накладывают отпечаток и на характер, и на образ мышления. Поэтому важно все. Дипломатические обеды с пресловутой сложной сервировкой и приборами делаются не ради того, чтобы показать изысканность стола. Есть можно и руками, и с газеты… Сложность обыденных бытовых вещей незаметно начинает диктовать и направление застольных разговоров, и поиск компромиссных решений. Ты же станешь искать специальный нож, чтобы взять масло, и не будешь резать им отбивную…

– Спасибо за блестящую лекцию! – засмеялся Мамонт. – Извини, я Смольного института не заканчивал. Можно, в последний раз попью чай, как бич?

– Нет, нельзя. – Она хладнокровно выплеснула уже заварившийся чай. – Сейчас приготовлю.

– Да! Жена попалась с характером!

– Что делать? Браки творятся на небесах… – Ей, кажется, стало чуть грустно – потемнели карие глаза. – Увы, я не Валькирия и не могу избирать: не владею космической стихией. Но я – Дара! И мне подвластны стихии земные… О! Ты еще не знаешь, какая я коварная! Женщина Дара – это змея. Вползу куда угодно, притворюсь мертвой, зачарую-заворожу. Мой яд убивает и исцеляет. Люблю греться за пазухой или на солнышке… потому что сама – холодная. Притронься к моей руке.

Мамонт послушно притронулся – кожа действительно была ледяная.

– Это потому, что нет отопления в доме, – сказал он.

– Нет, Мамонт, не потому, – многозначительно сказала она и рассмеялась. – Ну что, страшно?

– Страшно, – признался он. – С детства боюсь змей.

– Чай готов, – вдруг объявила она служебным тоном. – Я подам в кабинет.

– Давай вместе попьем здесь? – предложил Мамонт.

– Увы, не стану больше мешать. Я уползаю!

Она, как профессиональная официантка, взяла поднос на пальцы поднятой руки и понесла по лестнице на второй этаж.

– Спасибо, Дара! – сказал он вслед.

– Нужно говорить – спасибо, дорогая, – на ходу поправила Надежда. – Завтра займемся твоим английским. Произношение у тебя наверняка не годится для жителя Канады.

Мамонт вспомнил Даренку из сказки «Серебряное копытце». Видимо, Бажов слышал о женщинах Дарах либо встречал сам. Это был непростой сказочник…

Он поднялся в кабинет и, сломив свое самолюбие, признал, что чай, приготовленный Дарой, на самом деле вкуснее, чем бичовский, «купеческий». И еще понял, что ее появление среди ночи, лекции о правилах хорошего тона и рассказы о змеях не случайные, что она за несколько минут отключила его от размышлений и как бы проветрила разум. Владение тонкой психологией – это такой же талант, как живопись или музыка.

Некоторое время Мамонт пил чай и улыбался, сам не зная отчего, пока на глаза не попали два листа с условными названиями версий. Третий был чистым…

Он размашисто написал: «Залог».

Неумолимый бульдозер партийного государственного управления был хорош внутри страны, населенной «голодными и рабами». Однако становился совершенно непригодным для тактики и стратегии геополитики. Он катастрофически терял свое главное достоинство – уважение со стороны государств соцлагеря и страх в капиталистических державах. Тем более из-за своей неповоротливости он увяз в Афганистане, и это стало последней каплей. Следовало списывать его в металлолом и покупать либо строить новую машину. И тогда возник термин – новое мышление. Строить было некогда: предчувствуя успех, Запад начал мощное давление, предлагая готовую, отлаженную и проверенную систему государственного управления. Разумеется, эта машина не годилась для российских дорог, да и не было обученных водителей, однако Запад обещал сервисное обслуживание и кое-какую гарантию. Кроме того, машина была радиоуправляема, и, имея под руками кнопки, можно было всегда подкорректировать движение. Одновременно Запад не верил ни в «новое мышление», ни в слово, даваемое в переговорах с глазу на глаз, поскольку хорошо себе представлял известное российское отношение к чужим новоизобретениям: либо ее начнут переделывать с помощью лома, либо установят танковый двигатель и ракетные установки. А на этой машине следовало блюсти технологические тонкости, то есть закон. И тогда появился термин – «правовое государство». Практичный Запад не поверил и этому, а потребовал залог, реальную сумму в золоте, сразу под все – под новое мышление, разоружение, «правовое государство» и под страхование инвестиций, которые должны были помочь реформировать экономику.

Таким образом, золотой запас России потек в банки Америки и Европы. И когда слитки металла перекочевали из железобетонных хранилищ в комнаты-сейфы, наступила долгая пауза, испытание нервов, проверка на вшивость. В СССР резали танки, выводили войска из Афганистана, взрывали пусковые ракетные шахты, стремительно проводили мероприятия по разделению властей, освобождению политзаключенных, однако Запад молча и отрицательно качал головой. Он хорошо представлял себе потенциал Империи, ее мобильность и способность скопом бить тятьку. Первый президент не мог совершить самоубийства, и потому следовало поменять коней. Импортная государственная машина могла заработать лишь на обломках этой Империи.

И когда наконец ее развалили и каждая республика получила по машине, стало ясно, что на ней невозможно ни придавить своих «голодных и рабов», ни кататься по мировым дорогам. Для того чтобы выполнить обещание, данное под залог, требовались десятки лет, а не пятьсот дней, как думалось некоторым. А залоговая сумма – вещь хитрая, на нее даже проценты не набегают, и ко всему прочему через условленный срок она может перейти в собственность банков и государств.

Если бы сейчас был Институт, Мамонт сформировал бы три группы и посадил на отработку версий. И каждый день на этих листках ставил бы плюсы и минусы, чтобы затем выбрать самую перспективную и начать ее реализацию. Однако он был совершенно один. «Жена» могла лишь догадываться, чем он занимается, и выполнять отдельные поручения, весьма характерные и специфические. Мамонт знал, с какой целью его женили, но ему стало неприятно от одной мысли, что Надежда будет заниматься «постельной разведкой».

Мамонт забросил листки в ящик стола: пусть отлежатся несколько дней. А пока следовало пощупать специальный отдел Министерства безопасности и его шефа – Арчеладзе. Что он накопал за два года? И одновременно выполнить отдельное и срочное поручение Стратига: проведать старого знакомого, «снежного человека», который лежал в реабилитационном центре. Пока зреют версии, нужно разведать обстановку и ввязаться в бой, чтобы заявить о себе. Любые действия всегда должны носить наступательный характер…

Он не заметил, как начало светать и сквозь прикрытые жалюзи на окнах просочилось жидкое московское утро. И одновременно на кухне послышался звон посуды, потянуло свежеобжаренным кофе. Презрев весь этикет, он спустился вниз.

– Доброе утро, милый! – весело сказала Дара. – Я должна принести кофе в постель!

– Доброе утро, дорогая, – фальшиво произнес Мамонт. – «Линкольн» мне очень понравился, но нам будет мало одной машины.

– Как скажешь, милый! – легко согласилась она. – Сколько еще нужно и каких марок?

У богатых были действительно свои привычки…

– Два новых «Москвича». Один неприятного зеленого цвета, а другой… По твоему выбору.

– Когда нужны?

Такой жены хотели бы десятки миллионов мужчин…

– Одна сегодня к обеду, другую можно завтра.

– Хорошо, дорогой!

Кроме своей «службы», она вела хозяйство, содержала дом и распоряжалась финансами…