Утоли моя печали
– И я его плохо помню, больного, – посетовал Гелий. – Даже фамилию забыл. Надо бы поднять историю болезни и посмотреть…
– Нечего и смотреть, я так вижу! – вдруг прервал юродивый. – Говорю же вам, стены, штукатурка! Можно считывать любую информацию, восстановить события. Здесь находился Вадим Аркадьевич Губский, капитан первого ранга, подводник. Вы думаете, почему у людей осталась привычка писать на стенах, на камнях и заборах? Да потому и осталась, что забыли о такой энергии, как ЯЗ! Ведь и писать ничего не нужно, мы без того оставляем автографы повсюду, где бы ни были. Иное дело, считывать некому, утрачена чувствительность…
– А в каком монастыре он сейчас? – перебил этот словесный поток Карогод.
– Инок Свято-Кирилловской обители, пострижен с именем Рафаил… Можно себе представить, что испытал этот несчастный! Это страшнее, чем наркотическая ломка. Это почти смерть! Почему их и называют – живой мертвец.
Он отвечал так быстро и легко, не задумываясь, что Гелий на миг усомнился в прозренчестве и правдивости его слов. О Слухаче Матка мог узнать от охраны или сотрудников, втайне от начальника вступавших в контакт с объектом, а теперь накручивает небылицы про обитель. В самом деле, не со стен же он считал все, что говорит?..
Усомнился на один миг, поскольку в следующий ему стало жарко.
– А, вижу! Фамилия генерала теперь Непотягов, – внезапно брякнул юродивый. – Он сейчас у себя дома книжные полки делает, книги перевез. И второй день водку пьет.
Новое имя бывшего начальника Центра знали всего три высших должностных лица в Генштабе и он, Карогод…
– Хорошо, я обязательно выясню, – пообещал Гелий, вдруг заторопившись от распирающих душу чувств. – Дам распоряжение, чтобы перевели в другую палату. Еще есть какие-то просьбы или пожелания?
– Решите вопрос с детскими мертвыми душами!
Это у него было навязчивой идеей, и Гелий попытался увернуться.
– Добро, найдем сначала детей и решим…
– А что их искать? Кругом такой смех и скрежет зубовный, за версту слыхать. Вам что, уши не режет? Прикажите медсестрам или медбратьям, пусть покажут, если со слухом у вас не все в порядке.
– Непременно! Больше нет пожеланий?
– Немедленно переведите меня в другую палату.
– Сейчас подготовим и переведем. Что еще? Или все?
– Не совсем все. – Прозоров задумался ненадолго и взглянул виновато. – Вы можете мне сказать, сколько меня продержат в больнице?
– Пока еще рано говорить о выписке.
– Понимаю, виноват. Президент – лицо неприкосновенное, а я позволил себе такую вольность… Но я обязан был сказать! Если я вижу, что его звезда сгорела и обратилась в булыжник. Кстати, послезавтра ночью империя разрушится.
– Какая империя?
– СССР… Я же ему сказал – звезда сгорела и превратилась в камень, в булыжник – оружие пролетариата. Если бы услышал мой крик – принял бы меры, образумился и не понес горе народам. А теперь будет много горя, потому что завтра они уже съедутся в Белой Веже, а послезавтра ночью взорвут империю изнутри. Вот будет грохоту! Почище Чернобыля! Высвободится энергия сцепления. А она опаснее, чем радиация…
Это уже напоминало бред. Лицо больного медленно превращалось в белую страшную маску. Гелий пообещал исполнить желание затворника и поспешил удалиться из камеры. Он тут же отдал распоряжение освободить один из кабинетов, оборудовать его прослушивающей аппаратурой, поставить кровать, стол и стул – словом, создать минимум удобств и перевести туда объект. Сам же помчался наводить срочные справки по поводу Слухача, теперь носящего имя отца Рафаила.
5
Спецслужбы чутко реагировали на запросы Центра, однако прошли сутки, прежде чем Карогод получил требуемую информацию. Вернее, лишь половину ее – подтверждение, что в Свято-Кирилловском монастыре действительно есть недавно принявший постриг монах по имени Рафаил, в миру носивший фамилию Губский.
У Гелия сперло дыхание, хотя другая часть сведений еще была где-то в пути – фотопортрет и биографические данные. Чувства он испытывал сложные: то неуемной, какой-то ребячьей радости, которую приходилось душить в зародыше, то страха неизвестности – тоже по-детски острого и необъяснимого. Получив наконец по факсу полную информацию, Гелий, несмотря на поздний час, отправился к генералу Непотягову в район города Апрелевска, где старик получил хороший сельский дом от государства вместе с пенсией и новым именем. Конечно, в первую очередь руководствовался местью – любопытно было глянуть на физиономию генерала от сельской механизации, когда тот станет рассматривать фотографию в черной рясе с приложенной справкой. Однако вместе с тем осваивающий азы Астрального Анализа новый начальник Центра интуитивно тянулся к старому и опытному в этих делах человеку, чтобы, доказав свои способности неожиданным розыском пропавшего ясновидца-подводника, найти себе и соратника в лице Непотягова. Повертится, поворчит и все равно никуда не денется, потому что ушел из Центра не по своей воле, а был отсажен от любимого занятия, как дитя от груди…
Генерал и правда мастерил книжные полки во всю стену и топил стружками высокий мраморный камин с узорной решеткой и занавесом из цепей, чтобы не вылетали угли. Странно, он не удивился позднему гостю и встретил так, словно давно поджидал Гелия: на журнальном самодельном столике возле камина стояли тарелки с нехитрой закуской и литровая бутылка хорошей импортной водки, на четверть уже отпитая. Должно быть, Непотягов от скуки время от времени выпивал по рюмке, что, впрочем, и сделал сразу же после того, как Карогод перешагнул порог и поздоровался.
– Ну, что хорошего скажешь? – спросил он, закусывая мясистым свежим помидором, присесть пока не приглашал. – Если приехал сказать, что Союз сегодня ночью развалят, так это я знаю. Слетелись вороны добычу делить, потом рыжие лисы сбегутся добычу выманивать…
В его предвидении не было ничего странного: когда-то Слухач предсказал развитие событий и судьбу первого и последнего президента СССР, назвав дату окончания царствования и точную схему его низложения. Правда, выразил это иносказательно, заявив примерно так же, как сейчас генерал: что-то про ворону, сыр и хитрую лису, как у великого баснописца.
– Ничем ты меня не удивишь, парень, – продолжал Непотягов, дожевав помидор и набрав в рот мелких гвоздей из хрустальной пепельницы. – Ну что смотришь? Садись. Выпить хочешь – наливай и пей, помяни империю. Все-таки фашисту хребет сломали, в космос вырвались и этим подросткам спуску не давали.
– Каким подросткам? – машинально спросил Гелий, вспомнив навязчивые идеи Матки по поводу детей. Неужели и генерал заговаривается?
– Ну, у нас сейчас один подростковый народ на земле, одна страна с ребячьим сознанием – Североамериканские Штаты…
– Почему с ребячьим?
– С каким же еще?.. Двести лет государству, и то из них добрая сотня полного беззакония. Шпана, подростковая психология, вчерашние рабы и уголовники, вырвавшиеся из-под хозяйской опеки. Поставили каменную бабу с факелом, назвали Свободой и теперь на нее молятся, а что сказано в Писании? Не сотвори кумира! Сотворили, а свободы не было и не будет, потому что самоценностью обладает только воля. Она, как отпечаток пальца, неповторима и связана с индивидуальностью каждого человека. Вольным можно остаться, даже сидя за решеткой. А свобода – понятие рабское, недостойное вольного человека. Теперь и думай, кто они со своим идолом женского рода?. Нет ничего паршивее, когда разум еще не созрел, но силы много и шишка стоит. Так и хочется куда-нибудь ее засунуть… Ты что, пацаном не был?.. Ох и пожалеют еще, что старушку Россию изнасиловали.
Он немного шепелявил, удерживая во рту гвозди, которые ритмичными ударами молотка вгонял в облицовку книжных полок. Все это подчеркивало его непоколебимость и спокойствие.
– Ты еще мой Центр не развалил? – вдруг спросил Непотягов. – Команды свернуть программу не поступало?
– Не поступало, – осторожно ответил Гелий, ощущая желание выпить.
– Ну, жди, скоро поступит… Если, конечно, не врешь. – Он угадал внутренний позыв гостя, почти насильно усадил Гелия за стол, налил водки полный фужер и сел сам. – А слабо сегодня ночью припугнуть это хамье? Не включать систему Удара возмездия, а только припугнуть? Поднять в космос спутник связи Ф-91 по варианту «Прощание славянки» и развернуть передающие антенны? Это старый вариант, они его сразу засекут и наделают в штаны так, что лет тридцать еще будут отстирывать, как после Карибского кризиса? Помнишь, как шпана эта перетрухала, когда жареным запахло? Они же храбрые, когда в стае и когда встречают в темном переулке одинокого прохожего, но выломай кол из забора – как брызги в разные стороны. Детское сознание, повышенное чувство опасности, особенно когда перед тобой взрослый, матерый дядя с дрыном в руках… А кто был автор Карибского кризиса? Как сейчас говорят, автор проекта? Да, не без гордости сообщаю. – Генерал постучал себя в грудь. – Думаешь, так просто было тогда в сорок лет получить генерала и возглавить Центр? Точнее, создавать его на пустом месте?.. А тебе слабо? Ну, чтобы сами не рыпались и эти идиоты в Белой Веже не дергались, когда их за ниточки тянут?
– Слабо, – неожиданно для себя признался и на какой-то миг устрашился старика Карогод. – Сейчас не шестьдесят второй год. Помилуйте, генерал!
– Да, что верно, то верно… Ну, извини, это я тебя провоцировал, проверял на вшивость. – Генерал выпил в одиночку, по-мужицки крякнул и утер губы тыльной стороной ладони. – Вижу, ты парень крепкий, хоть и интеллигент с гражданки. Другое время нынче, и пугать никого не нужно. Подростки бы, конечно, в штаны навалили, но толку для России – нуль. Другое время, другое сознание сформировалось за эти годы. В конце концов мы думать должны о пользе для своего Отечества, а не за какие-то Североамериканские Штаты. Мы слишком долго не знали поражений, кровь подзагустела, обленились, предались мечтательности. В последний раз нас японцы сделали почти девяносто лет назад, а результат – к тринадцатому году Россия вышла на первое место в мире. Всего-то и понадобилось десяток лет… Удар возмездия – вещь соблазнительная, но нереальная, и, скажу тебе по секрету, я в Центре много лет дурака валял. Нет, толк, конечно, был. Например, держать в постоянном страхе мировую шпану. Но я-то лучше всех знал, что никакого возмездия не будет, случись что. Это же не в нашем характере, тут больше восточного, чего-то коварного, нерусского. Короче, это все дух интернационализма, пропаганда всеобщей смерти во имя некой победы и светлого будущего. Оно бы, конечно, смешно посмотреть, как янки укакаются, да сами мы потеряли вкус к движению. Потому империю сегодня развалят… Помнишь, как гибла династия Романовых?.. Все повторяется, посеявший ветер пожнет бурю.
Непотягов налил водки. Этот его монолог напоминал застольный спич, произнесенный самому себе. Закончив речь, он было потянул рюмку к губам, приподняв по-гусарски локоть, однако что-то вспомнил, слегка обвял и на какое-то время забыл о выпивке.
– Потерпевший поражение выходит из боя злым, а значит, и активным, – заключил он с явным внутренним напряжением. – Посмотри на Германию. После такого разгрома по логике вещей она не должна была встать на ноги и через полсотни лет. Но встала и пошла вперед, резко и энергично. Скажешь, американцы помогли? Шиш! Япония вон вообще получила… ядерный Удар возмездия и никакой подмоги. А мы теперь говорим – экономическое чудо. Морду набили, вот и все чудеса… Стыдно осознавать, что сейчас и нам юшку пускают. Позорно, аж скулы сводит… А выбора нет. Так помянем же империю! И нашу прошлую славу.
Он опять выпил в одиночку, вместо закуски взял сигарету и прикурил от головни, выхваченной из камина.
– Старею, пьянеть начал, – усмехнулся генерал и поднял на Гелия совершенно трезвый взгляд – прежде смотрел в сторону или выше головы, будто чего-то стыдился. – А ты что приехал?
Карогод пригубил фужер, сделал небольшую паузу, словно перед броском.
– Я нашел хорошую замену Слухачу.
Старик даже глазом не мигнул, вероятно, не поверил.
– Поздравляю. Значит, тебе повезло. Бог послал… Или черт.
– Так что не перевелись еще на Руси ясновидцы.
– А на кой он ляд теперь-то? – вздохнул генерал. – Развалят СССР, изменят ядерную доктрину. Центр ликвидируют в первую очередь. Если вообще догола не разденутся… Так что Удара возмездия не предвидится, скоро будешь ты нормальный безработный.
– Да, перспектива! – усмехнулся Гелий.
Видимо, Непотягов еще не знал о грядущей перестройке в Центре.
– За кордон не отпустят, хотя за твои мозги хорошо бы заплатили, – продолжал рассуждать он, забрасывая стружки в камин. – Насколько я помню, ты же специалист по космическим вооружениям?.. И здесь тебя станут пасти, как сейчас меня пасут. Шагу без присмотра не сделаешь, как в колонии строгого содержания. Внуки приезжают, так и их отслеживают: куда пошли, с кем встретились, о чем говорили после визита к дедушке… Влип ты, парень! Угораздило же тебя под самый занавес в этом секретном дерьме уделаться.
– Неужто так строго?
– Не то слово… А что он может, этот твой новый ясновидец?
– Ничуть не хуже вашего. Ну, будем здоровы! – усмехнулся Гелий и выпил. – Правда, у него нет Небесной Покровительницы, все про какую-то матку говорит. И еще ему дети мерещатся с мертвыми душами.
– Дети? – отчего-то напрягся генерал. – Какие дети?
– Я вот так же подскочил, – признался Карогод. – Надеюсь, вы мне в наследство детей там не оставили? А то из меня воспитатель никудышный.
– Нет там никаких детей! Что за психа вы себе добыли?
– Да он не просто псих. – Гелий ощутил легкое внутреннее торжество перед важным моментом. – Есть у него кое-что и положительное. Например, рассказал мне, как и с помощью каких сотрудников Центра вам удалось умыкнуть Слухача средь бела дня. Фамилии назвать?
– Не надо, – потускнел старик. – Да… И правда, не перевелись еще на Руси ясновидцы. Ловкий ты парень, пожалуй, тебе безработица не грозит…
– Это точно! Я побеседовал с вашими помощниками. Рушниченко и Словацкий подтвердили предсказания. И вас сдали, генерал. Потому что боятся безработицы. А вот вам кое-что грозит. И на старые заслуги не посмотрят. Не мне вам рассказывать, что такое внезапная и острая сердечная недостаточность. Тем более вы пожилой человек, всю жизнь на нервной службе…
– Ты мне нравишься. Я тоже в молодости был шустрый.
– Я предлагаю выход из положения следующий, – нажал Карогод. – Вы, товарищ генерал, докладываете мне, где сейчас находится Слухач, а я после того, как верну его в Центр, – забываю о вашем недальновидном поступке. Случается же и у молодых провал в памяти?
Непотягов оставил свое занятие, присел рядом, по-стариковски оперся о свои колени.
– Случается и у молодых, и у старых…
– Надеюсь, у вас их пока не наблюдается, – заметил Гелий и тут же спросил резко: – Зачем вы изъяли Слухача из Центра?
– Эх, не хотелось бы от сердечной-то недостаточности…
– Можно и за решетку в лучшем случае. Там вольный человек остается вольным. Не так ли?.. Так зачем? Куда? С какой целью? Чтобы мне напакостить?
– И в мыслях не было! Напакостить… Какое слово нашел. – Старик вздохнул.
– Что же было… в мыслях?
– Я ликвидировал Слухача, – вдруг спокойно признался Непотягов. – Отвез на военный полигон под Черкашино и расстрелял в овраге. Берег потом подорвали и похоронили… А надо было бы еще кол осиновый вбить, чтобы не вылез!
Карогод встал, подбросил несколько горстей стружек в камин, полюбовался, как горит.
– Зачем?.. Был приказ сверху?
– Да не было никакого приказа! – внезапно взорвался генерал, показывая свое великолепное мастерство блефа. – Дадут они приказ, жди!.. Сам. Грех на душу, может, взял!.. Только не мог его оставить на свете, потому что он сатана! И сила у него сатанинская! А мало ли как собираются использовать его новые власти? Посадят в телевизор – весь народ с ума сведет!.. Им давно интересуются самые разные службы. У многих есть на него виды. Ведь он же не больной. В нашем понятии, конечно, сумасшедший. На самом деле это не болезнь… Эх, знал бы ты, что в твоем Центре творится! Без твоего ведома.
– Что же там творится? Без моего ведома?
– Откровенно сказать, я и сам не знаю. За моей спиной в последние годы… Вот ты молодой, попробуй узнай!.. Как я Слухача мог оставить? Нет уж, сатану лучше ликвидировать, на душе спокойней.
– Как же это вы решились на такое? – после паузы спросил Гелий, будто бы переживая за старика.
– Как решился?!. А так! Не забывай, что я создал и где служил. Я привык принимать самостоятельные решения. И это – Удар возмездия! Всем! За гибель страны, за будущие мытарства народа, за позор и унижение!
Глаза старика горели справедливым и совершенно праведным огнем…
Глава четвертая
Золоченый кубок
1
Летом восемьдесят седьмого года в этих местах, говорят, стояла такая жара, что почти как в Средней Азии к августу скукожились и облетели листья с деревьев. Потом и осень выдалась без дождей, и оттого песчаная земля не смерзлась и теперь, в двадцатиградусный мороз, легко осыпалась и стекала в яму тонкими скользящими ручейками.
А стоять пришлось у самого края, поскольку с другой стороны гроба пристроились местный судебно-медицинский эксперт со своими чемоданчиками, начальник уголовного розыска и фотограф с аппаратурой – ему оттуда было удобнее снимать. Бурцеву казалось, что твердь из-под ног медленно уплывает в могилу, и потому постепенно отступал, вплотную прижимаясь к вынутой из ямы обшитой кумачом домовине. Так что, когда могильщики, и они же понятые, сняли крышку, он оказался у изголовья, словно близкий родственник.
По просьбе фотографа процесс эксгумации делали поэтапно, давая время для съемки. Покрывала можно было не снимать, и так видно, что головы у покойного нет, однако эксперт отвернул край дешевенькой белой ткани с нашитым черным крестом, и Бурцев непроизвольно отшатнулся, чуть не свалившись в яму, удержал могильщик, ловко зацепив за воротник жесткой, костлявой пятерней.
– Спасибо, – сказал Сергей, освобождаясь от хваткой руки.
Без особых исследований можно было заключить, что голова худенького, утлого и почти невесомого старичка не отрублена, а аккуратно отрезана опытной хирургической рукой по первый шейный позвонок: нож даже не коснулся межпозвонкового диска. А на подушечке остались неглубокая круглая вмятина и церковный венчик, изорванный и скомканный в шарик.
– Ну вот, что я говорил? – победоносно заключил могильщик, удержавший Бурцева, и посмотрел на начальника местной уголовки. – Я когда сам заглянул, аж тошно стало.
– Не мешай работать, – буркнул тот, обрывая с усов белые сосульки.
Эксперт дождался, когда закончится съемка, и снял с покойного покрывало, сунул его могильщику. Сергею бросились в глаза тонкие синеватые ручки старичка, сжимающие молитву-грамотку, как-то очень уж небрежно всунутую в кулачок, однако в следующий миг он заметил на правом указательном пальце большой литой перстень с крупным зеленым камнем. Фотограф понял его желание, отдельным кадром снял руки, и после того Бурцев осторожно освободил палец от перстня.
Несомненно, это была старинная ювелирная работа талантливого мастера. Искусно ограненный изумруд удерживался тончайшими витыми лепестками, незаметно врастающими в основание перстня, и, просвеченный солнцем, камень зеленил желтый металл, заставляя светиться и его.
– Ого! – сказал могильщик, дыхнув в затылок перегаром. – Вася, гляди-ка, ничего себе прикид у жмурика! Гляди, гляди! Мать моя женщина!..
Второй могильщик полез было на сторону Бурцева, но тот спрятал перстень в пластиковый пакетик и убрал в карман. «Прикид» действительно был не по одежке: покойного обрядили почему-то в поношенные солдатские брюки, гимнастерку и опоясали обыкновенным брючным ремнем. Разве что хромовые сапоги новые, блестящие, не знавшие дорожной пыли. А перстень надели никак не по солдатскому чину…
Бурцев так же осторожно извлек из кулачка грамотку и попросил фотографа сделать еще один крупный план. На зеленоватой бумажке поверх печатного текста молитвы ярким желтым фломастером была начертана какая-то надпись, сделанная совершенно непонятными знаками. Причем было впечатление, что писавший и сам не понимал смысла и назначения этих букв, а скорее всего, перерисовал довольно длинную строку, как это делают дети, осваивающие письмо.
Он неплохо знал немецкий, кое-как понимал английский и, естественно, не владел большими познаниями в области графических знаков, шифров и символов, так что из всего текста прочитал лишь несколько греческих букв. Остальное выглядело как филькина грамота, однако чем-то неприятным отдавало от нее, будто держал в руках нечто грязное и мерзкое. И не потому, что эта бумажка была взята из гроба, из желто-восковых тощих рук мертвеца, эти руки-то как раз не вызывали отрицательных эмоций. Трудно было сказать с налета, кто оставил эту надпись и в какое время. Но самое главное – с какой целью, для кого? Как молитву, в виде символа или с расчетом на последующую эксгумацию и следствие?
От этих мыслей отвлек замерзший и посиневший от холода начальник местного уголовного розыска.
– Интересно, голову взяли и не ограбили, – недовольно пробурчал он над ухом, незаметно для Бурцева перебравшись к краю ямы. – Я такого еще не встречал.
– Я тоже, – обронил Сергей, убирая грамотку в пакет. – Ничего больше не трогать. Гроб закрыть, опечатать и в холодильник морга под замок. Выставить охрану.
– Понял. – Начальник махнул рукой милиционерам, стоящим у машины. – А могилу что, так и оставить?
– Могилу зарыть, поставить надгробие. Все как положено, чтобы не привлекать внимания. Распорядись.
Он отошел наконец от ямы и сразу же почувствовал облегчение. Кладбище было при действующей церкви, никогда не закрывавшейся, и, судя по тесноте, хоронили здесь редко, в исключительных случаях – в основном близких родственников давно усопших и у самых стен храма – преставившихся священников. Черно-мраморные старинные надгробия-часовенки высились среди толстенных стволов таких же старых лип, на вершинах которых ближе к вечеру рассаживалось крикливое воронье.
Белый храм стоял поодаль, и его зеленоватые купола напоминали изумруды…
Теперь каждый храм напоминал Бурцеву, как ни странно, жену Наденьку, поскольку перед самым отъездом в эту командировку она целый вечер уговаривала его пойти в церковь и обвенчаться, мол, теперь позволили это делать и никаких препятствий либо вопросов на службе не будет. И приводила примеры, называла какие-то имена знакомых супружеских пар, которые, будучи в партии и на ответственных государственных постах, в открытую совершили обряд венчания и теперь живут в мире и согласии, лучше прежнего.
А их действительно в последнее время мир никак не брал, поскольку Наденька стала его начальницей и скоро получила свое прозвище – Фемида. И, устав от уговоров, попыталась свести его в церковь чуть ли не в приказном порядке. В результате они рассорились, и Сергей с удовольствием уехал в эту командировку, кстати выправленную опять же по воле жены.
Интересно, что это такое – венчание? Обряд или все-таки есть таинство, если подруги Наденьки живут в согласии и мире?
Если бы не храм и не этот древний парк, кладбище давно бы снесли, поскольку город плотно зажимал его с трех сторон и теснил к реке.
Значит, все-таки он что-то спасает?..
Пока начальник местной уголовки выполнял распоряжения, Бурцев бродил по тесным проходам между оградок и читал надписи – в основном покоились здесь купцы, почетные граждане города, статские советники, коллежские асессоры и прочие чиновники. Словом, провинциальная знать… Конец двадцатого века был отмечен буквально несколькими могилами, последняя годичной давности. А вот военные годы – довольно густо, причем могилы стояли шпалерами, с одинаковыми стальными тумбами, увенчанными звездами: в городке был госпиталь для раненых.
С чего это вдруг похоронили здесь этого старичка? Причем под старинным надгробием, а значит, и под чужим именем. На лицевой стороне значилось: «Здесь покоится прахъ Харламова Алексея Никифоровича. Родился 30 июля 1904 года, умер 2 марта 1917 года. Жизни было 12 лет, 7 месяцев и 2 дня».
На обратной стороне, в мраморном картуше, была не совсем понятная эпитафия: «Пчела, познавши Матку, вскормила Матку из пчелы».
Подобных неясных эпитафий на старых камнях тут было предостаточно, но чаще всего они вещали библейские истины или это были строчки каких-то стихов.
То, что странная могила разрыта на девятый день после похорон, обнаружили случайно. Находилась она в глубине кладбища, в неприметном и в зимнее время почти непроходимом из-за снега месте, в общем, не на глазах. Священник из этой церкви, отец Владимир, довольно молодой человек, заметил свежие следы между оград и пошел посмотреть, не подростки ли это снова забрались на кладбище – а такое случалось нередко, – но, к своему изумлению, увидел старосту прихода Елизарова, который торопливо закапывал разрытую могилу. Дело было после вечерней службы, где-то в одиннадцатом часу вечера, и священник откровенно испугался, закричал, чем и спугнул старосту. Елизаров побежал и скрылся за кладбищенской оградой. Тогда отец Владимир, прочитав молитвы и укрепившись духом, позвонил настоятелю храма, который велел ничего не предпринимать до утра и остаться в церкви.