Ученик

Выстрел стал в каком-то смысле поворотным моментом. Очнувшись после операции, он обнаружил рядом Йенни. Взволнованную, но благодарную. За то, что он выжил. Не покинул ее. Ему повезло, как им сообщили. Пуля повредила правое легкое, вызвав кровотечение в его верхней доле и плевральной полости. Харальдссон знал только, что пулевое ранение причиняло чертовскую боль. Ему выдали больничный на три недели. Пока сидел дома, он размышлял над тем, как произойдет его возвращение на службу. Начальник областного управления полиции, наверное, произнесет какую-то приветственную речь и отметит его героический вклад – возможно, существует какая-нибудь небольшая медаль для таких случаев: ранен при исполнении. Ему представлялось, что, конечно, следует ожидать кофе с тортом, осторожное похлопывание по спине, чтобы пощадить его раненую грудь, и желание коллег услышать, как он себя чувствует и что думает.

Вышло не совсем так.

Никакого начальника управления, ни речи, ни медали, правда, торт девушки в канцелярии организовали. Было также меньше похлопываний по спине и любопытства, но ему показалось, что кое-что все-таки произошло. Судя по тому, как его встретили и как с ним общались коллеги. Ему хотелось думать, что в этом присутствовала некоторая доля уважения. Уважения и, пожалуй, определенного неосознанного облегчения. Полицейских ранят при исполнении не так уж часто, и чисто статистически было в высшей степени неправдоподобно, чтобы такое вновь произошло в Вестеросе в обозримом будущем. Он, так сказать, принял на себя пулю за весь корпус. Впервые за долгое время он ходил на работу с удовольствием. Невзирая на Хансер.

Дома тоже кое-что произошло. Стало более расслабленно, более тепло, будто существующая жизнь – их совместная жизнь в настоящий момент стала важнее той, которую они пытались создать. Они по-прежнему занимались сексом. Часто, но главным образом потому, что испытывали желание, ощущали необходимость близости. Выходило более нежно и тепло, менее механически. Возможно, поэтому у них получилось.

Казалось, вдруг стало получаться все.

Ровно через пять недель после того, как в него выстрелили, его вызвали на первое интервью по поводу работы. В тот же день у Йенни тест на беременность оказался положительным.

Тут-то и произошел поворот.

Он получил работу. Хансер, как он узнал, дала ему исключительно хорошую характеристику. Возможно, он Хансер недооценивал. Конечно, за время, пока она была его начальницей, у них случались разногласия, но когда дошло до дела, когда ей пришлось оценивать его работу и возможности справиться с должностью в «Лёвхаге», она проявила достаточную профессиональность, чтобы, отбросив личные взгляды, правдиво рассказать о том, какими отличными качествами руководителя он обладает и каким является хорошим администратором.

До него доходило, что злые языки в полиции шептались о том, что она просто хотела от него отделаться и будто бы даже сама посоветовала его «Лёвхаге», но они просто завидовали. Ему.

Начальнику учреждения Тумасу Харальдссону.

Он вошел в свой кабинет, пусть не особенно большой, но его собственный. С рабочими местами в общих залах покончено. Харальдссон уселся в удобное кресло за по-прежнему довольно пустым письменным столом. Включил компьютер. Третий день, по-настоящему войти в работу он еще не успел. Вполне естественно. Единственное, что он пока сделал, это затребовал весь материал об одном заключенном из спецкорпуса, поскольку к нему проявила интерес Госкомиссия по расследованию убийств. Похоже, они снова звонили вчера вечером. Харальдссон положил руку на лежащую на письменном столе папку, но задумался, не позвонить ли лучше Йенни. Не потому, что ему было что-то от нее надо, а просто, чтобы узнать, как у нее дела. Они теперь виделись меньше. Закрытая психиатрическая больница «Лёвхага» находилась километрах в шестидесяти от Вестероса. Почти час на машине в одну сторону. А рабочие дни, возможно, будут затягиваться. Пока никаких проблем еще не возникло. Йенни буквально светилась от счастья. В настоящий момент жизнь казалась ей полной возможностей. При мысли о жене Харальдссон улыбнулся про себя и как раз собрался позвонить ей, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказал Харальдссон, возвращая телефонную трубку на место.

Дверь открылась, и в нее просунулась голова женщины лет сорока пяти, Анники Нурлинг, его секретарши.

– К вам посетители.

– Кто же?

Харальдссон быстро заглянул в лежащий на столе открытый ежедневник. Первая встреча значилась в час. Он что-то упустил? Или, вернее, что-то упустила Анника Нурлинг?

– Государственная комиссия по расследованию убийств, – ответила Анника, – они заранее не записывались, – добавила она, словно читая мысли Харальдссона.

Харальдссон тихо ругнулся про себя. Он надеялся, что интерес комиссии расследования убийств к «Лёвхаге» будет ограничиваться телефонными разговорами. Во время своего пребывания в Вестеросе они обходились с ним не слишком хорошо. Совсем не хорошо. Напротив. Они делали все, чтобы отстранить его от расследования, хотя он раз за разом оказывался исключительно полезным.

– Кто конкретно пришел?

– М-м… – Анника взглянула на листочек, который держала в руке. – …Ванья Литнер и Билли Русэн.

Хотя бы не Торкель Хёглунд. Уже что-то. Торкель тогда, при первой встрече, сказал Харальдссону, что тот станет важной фигурой в их расследовании, а всего через несколько дней выгнал его без малейших объяснений. Фальшивый человек. Особого желания встречаться с Ваньей и Билли Харальдссон, правда, тоже не имел, но что ему оставалось делать? Он посмотрел в сторону двери, где ожидала распоряжения секретарша. У него родилась идея. Он может попросить Аннику сказать, что он занят, и чтобы они пришли в другой раз. Позже. Пожалуй, через несколько дней, когда он успеет получше вникнуть в работу. Будет чуть больше подготовлен. Можно ли просить секретаршу лгать? У Харальдссона прежде никогда не было секретарей, но он исходил из того, что это в каком-то смысле входит в ее служебные обязанности. Она ведь здесь для того, чтобы облегчать ему жизнь. Если она выпроводит визитеров из Госкомиссии, это определенно упростит ему рабочий день.

– Скажи, что я занят.

– Чем?

Харольдссон посмотрел на нее несколько вопросительно. Существует ведь не так много вещей, которыми можно заниматься у себя в кабинете.

– Естественно, работой. Попроси их прийти в другой раз.

Анника бросила на него взгляд, который можно было истолковать только как неодобрительный, и закрыла дверь. Харальдссон ввел в компьютер пароль, повернулся на кресле и стал смотреть в окно, ожидая, пока загрузятся его персональные данные. Будет еще один хороший летний день. К нему снова постучались. На этот раз он не успел даже сказать «войдите», прежде чем дверь открылась и в кабинет решительным шагом вошла Ванья. Увидев Харальдссона, она опешила и остановилась так резко, что Билли чуть не натолкнулся на нее. Выражение ее лица отчетливо говорило, что место и человек никак не связываются у нее воедино.

– Что ты здесь делаешь?

– Я теперь здесь работаю. – Харальдссон слегка развалился в удобном компьютерном кресле. – Начальником учреждения. Уже несколько дней.

– Ты кого-нибудь замещаешь? – У Ваньи это по-прежнему не укладывалось в голове.

– Нет, это моя новая работа. Меня назначили.

– Вот оно что…

Билли почувствовал, что сейчас от Ваньи последует: «Как, черт возьми, такое могло произойти» – или нечто подобное, и поспешно встрял с их истинным делом:

– Мы здесь из-за Эдварда Хинде.

– Я понял.

– И тем не менее не хотел с нами встречаться? – снова подала голос Ванья. Она уселась в одно из кресел для посетителей и посмотрела на него с вызовом.

– У новичка всегда бывает довольно много дел, – Харальдссон развел руками над письменным столом, быстро сообразив, что там несколько пустовато для визуального подтверждения загруженности работой. – Но я могу уделить вам несколько минут, – продолжил Харальдссон. – Что вы хотите знать?

– С ним что-нибудь происходило в последний месяц?

– Что, например?

– Не знаю… Перемена в поведении, что-нибудь новое в привычках, смены настроения. Что угодно необычное.

– Я ни о чем таком не слышал. В его журнале ничего такого не отражено. А лично я с ним не встречался. Пока еще.

Ванья кивнула, казалось, удовлетворившись ответом. Билли взял инициативу на себя.

– Какие у него возможности общаться с внешним миром?

Харольдссон подтянул к себе лежавшую на столе папку и открыл ее. Возблагодарил свою счастливую звезду за то, что сегодня утром привез папку обратно из дома. Наличие перед ним всей доступной информации на следующий день после звонка и вопросов Госкомиссии свидетельствовало о его способности проявлять инициативу.

– Тут сказано, что он имеет доступ к газетам, журналам и книгам из библиотеки. А также ограниченный доступ к Интернету.

– Насколько ограниченный? – тут же спросил Билли.

Харальдссон не знал. Зато он знал, кому следует позвонить. Виктору Бекману, ответственному за безопасность. Виктор ответил сразу и пообещал незамедлительно подойти. Они втроем, молча, ждали в пустом, безликом кабинете.

– Как твое плечо? – минуту спустя поинтересовался Билли.

– Грудь, – автоматически поправил его Харальдссон. – Нормально. Я еще не до конца оправился, но… нормально.

– Хорошо.

– Да…

Снова молчание. Харальдссон подумывал, не следует ли предложить им кофе, но тут как раз вошел Виктор. Высокорослый мужчина в клетчатой рубашке и брюках чинос, очень коротко подстриженный, с карими глазами и усами в форме подковы, непроизвольно вызвавшими у Билли во время рукопожатия мысль о группе Village People.

– Разумеется, никакой порнухи, – ответил Виктор, когда Билли повторил вопрос об ограничениях. – В крайне ограниченном количестве насилие. У нас самая строгая форма возрастных запретов, какую только можно себе представить. Мы спрограммировали ее сами.

– Социальные сети?

– Никаких. Для него они полностью закрыты. Он не имеет никакой возможности общаться с внешним миром через компьютер.

– Можно ли увидеть, на какие страницы он заходил? – вставила Ванья.

Виктор кивнул.

– Мы храним весь веб-трафик в течение трех месяцев. Хотите его получить?

– Да, пожалуйста.

– У него в камере ведь тоже есть компьютер? – вставил Харальдссон, чтобы не чувствовать себя полностью не участвующим в разговоре.

Виктор кивнул.

– Но к Интернету он, естественно, не подключен.

– Что же он с ним делает? – обратился Билли к Харольдссону, который в свою очередь обратил вопросительный взгляд на Виктора.

– Решает кроссворды, судоку, такой тип программ. Кое-что пишет. Так сказать, поддерживает мозг в форме.

– А как насчет телефонных разговоров, писем и тому подобного? – поинтересовалась Ванья.

– Разговоры ему запрещены, а писем теперь уже много не приходит. Те, что приходят, все одинаковые. – Виктор многозначительно посмотрел на Билли и Ванью. – От женщин, которые хотят «излечить» его своей любовью.

Ванья кивнула. Еще одна из маленьких загадок жизни: тяга, испытываемая некоторыми женщинами к самым чокнутым и жестоким мужчинам страны.

– Они у вас сохранились?

– Копии. Оригиналы получает Хинде. Вы их тоже можете получить.

Они поблагодарили за помощь, и Виктор пошел собирать материал, который им хотелось взять с собой. Когда дверь за начальником службы безопасности закрылась, Харальдссон наклонился через письменный стол.

– Можно спросить, почему вы так интересуетесь Хинде?

Ванья вопрос проигнорировала. Им до сих пор удавалось скрывать от прессы тот факт, что они гоняются за имитатором. Никто даже не привязывал три убийства женщин к одному и тому же преступнику. Вероятно, летом в газетах работают временные сотрудники. Госкомиссии очень хотелось оградить расследование от вмешательства прессы, и чем меньше людей знали о том, чем они на самом деле занимаются, тем больше был шанс, что им это удастся.

– Нам надо поговорить с ним, – сказала она, вставая.

– С Хинде?

– Да.

– Нельзя.

Во второй раз с тех пор, как вошла, Ванья резко остановилась, с удивлением.

– Почему же? – спросила она Харольдссона.

– Он один из трех человек в спецкорпусе, кому запрещено принимать посетителей без предварительного ходатайства и его одобрения. Сожалею. – Харольдссон развел руками жестом, который был призван подчеркнуть, как он огорчен, что не может им помочь.

– Но ты же знаешь, кто мы такие.

– Существуют правила. Я должен им следовать, но Анника может дать вам бланк ходатайства о разрешении на посещение, который вы сможете заполнить. Это моя секретарша…

Ванья не могла отделаться от ощущения, что Харальдссон упивается своей властью. Пожалуй, ничего странного, ведь когда они впервые встретились, он действительно находился значительно ниже в иерархии; хотя это и было понятно и, возможно, даже объяснялось типичной человеческой слабостью, но по-прежнему раздражало.

– Сколько времени требуется на рассмотрение такого ходатайства? – поинтересовалась Ванья, с трудом сдерживая возмущение.

– От трех до пяти дней, но для вас может получиться быстрее, вы ведь все-таки из Государственной комиссии по расследованию убийств. Я посмотрю, что смогу сделать.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности.

Ванья вышла, не сказав ни слова. Билли, прежде чем покинуть кабинет и закрыть за собой дверь, кивнул в знак прощания. Харальдссон посмотрел на закрытую дверь. Все получилось отлично. Сейчас ему принесут чашку кофе, и он позвонит Йенни.

День будет хорошим.

Его третий день.

– Значит, ты по-прежнему преследуешь ее? – Стефан посмотрел на Себастиана хорошо знакомым тому взглядом, говорившим: «Я знаю о тебе больше, чем ты сам, так что не лги мне».

Себастиан этот взгляд ненавидел.

– Я смотрю на это не так.

– Ты каждый день стоишь перед ее домом. Ходишь за ней по городу, провожаешь до работы и к родителям. Как же это называется? Как бы ты сам это назвал?

– Я интересуюсь ею. Только и всего.

Стефан со вздохом откинулся на мягкую светлую спинку кресла.

– Помнишь, как мы обсуждали тот инцидент с деревом?

Себастиан не ответил.

– Тогда ты сам себя слегка напугал, помнишь? Сказал, что это было безумием. – Выдержав маленькую паузу, Стефан вновь пристально посмотрел на Себастиана. – По-моему, ты даже употребил слово «сумасшествие»…

Себастиан продолжал хранить молчание. Лишь зыркнул в ответ глазами. Даром терапевт от него ничего не получит.

– Как это, по-твоему, называется, когда ты следуешь за ней практически каждую секунду?

– Она моя дочь, – попытался оправдаться Себастиан. – Мне это необходимо. Я не могу отпустить ее.

Себастиан понимал, как неубедительно это звучит для Стефана. Он радовался тому, что ничего не рассказал ему о Тролле.

Стефан покачал головой и на секунду посмотрел в окно, главным образом чтобы подчеркнуть, насколько его начинает утомлять эта дискуссия. Как бы он ни старался, они всегда возвращаются к этой болевой точке. К Ванье. К дочери, которую Себастиан внезапно нашел, и которая ничего не знала и, вероятно, никогда не сможет узнать. Или сможет? Есть ли какой-нибудь способ? Себастиан сохранял надежду. Рано или поздно он обязательно возвращался к этому вопросу. Пройти мимо этого пункта он не мог. Мимо того, за что все время боролся.

Стефан прекрасно понимал проблему. Словно бы встречались два полюса. Ванья, желание и жажда – с одной стороны, наталкивались на реальность – с другой. Объединить их казалось невозможным. Отсюда возникали вопросы, на которые сложнее всего найти ответы. С ними Стефан сталкивался по работе почти всегда. Пациенты приходили к нему именно в таких случаях – когда вдруг больше не могли найти ответов сами. По-человечески понятно. Ничего странного. Странным в этой ситуации было то, что перед ним сидел Себастиан Бергман. Человек, живший за счет того, что знал все ответы и никогда не сомневался. Стефан никак не думал, что он станет искать у него помощи.

Себастиан был преподавателем Стефана в университете. Студенты не слишком любили посещать его лекции. Сами по себе лекции всегда бывали очень полезными, но Себастиан сразу, уже в первый день, давал всем понять, кто тут звезда. И делиться славой он не собирался. Студент, который все-таки пытался поставить под сомнение рассуждения Себастиана или критически высказаться по поводу его тезисов и теорий, подвергался унижениям и насмешкам. Не только все оставшееся от лекции время, а до конца учебного года, до конца обучения. Поэтому за фразой Себастиана: «Есть ли вопросы?» – всегда следовала полная тишина.

Исключения составлял Стефан Ларсен. На встречу с Себастианом он приходил хорошо подготовленным. Ужины дома в Лунде[11] вооружили Стефана – младшего сына в роду полнокровных научных работников – для словесной борьбы, и он часто стремился к дискуссиям с этим острым на язык, невозможным человеком, которого боялись так много других студентов. Кроме того, Себастиан напоминал ему старшего брата Эрнста, который, испытывая не менее сильную потребность в самоутверждении, всегда переходил границу в борьбе за свою правоту. Поскольку для них обоих – для брата Эрнста и Себастиана – самым важным было именно это. Настоять на своем. Не обязательно быть правым. Это делало их обоих трудными интеллектуальными противниками, идеально подходившими Стефану. Он оказывал им сопротивление, в котором они нуждались, но никогда не оставлял за ними конечной победы. Он возвращался с новым вопросом, потом со следующим и так далее. Они стремились к большой решающей битве, а получали долгую изматывающую войну. Против них это было единственным способом самоутверждения.

Изматывание.

Однажды утром почти два года назад Себастиан поджидал Стефана перед его приемной. Словно призрак из его прошлого. По усталому взгляду и мятой одежде казалось, будто Себастиан прождал целую ночь. Уже тогда он представлял собой осколки самого себя. Он потерял дочь и жену во время цунами 2004 года и с тех пор катился по наклонной спирали. На смену успехам, лекциям и презентациям книг пришли мучительные мысли, апатия и нарастающее злоупотребление сексом. Больше идти ему было не к кому, объяснил он. Не к кому. Они начали встречаться. Всегда на условиях Себастиана. Между встречами иногда могли проходить месяцы, а иногда лишь несколько дней. Но контакта они не теряли.

– Как, по-твоему, отнеслась бы к этому сама Ванья? Если бы узнала? – продолжил Стефан.

– Сказала бы, что я псих. Заявила бы на меня в полицию и возненавидела. – Себастиан ненадолго умолк. – Я это знаю, но… думаю только о ней… все время, по кругу, по кругу…

Голос немного изменил Себастиану, и конец предложения прозвучал почти шепотом. Он ненавидел внезапно лишаться сил, позволять чувствам брать верх и мучительно понижать голос до толики былой мощи.

– Это нечто совершенно новое. Я привык к контролю, – с трудом прошептал он.

– Неужели? Значит, ты считаешь, что вплоть до того, как ты узнал, что она твоя дочь, ты держал все под контролем? Твой гениальный план заключался в том, чтобы полностью, на сто процентов изгадить свою жизнь? В таком случае поздравляю, тебе это действительно удалось.

– Просто чудо, что тебя еще не лишили лицензии, – чуть более уверенно ответил Себастиан, посмотрев на своего терапевта пустым взглядом.

Стефан наклонился вперед. Больше всего ему в Себастиане как в пациенте нравилось то, что можно было, отбросив деликатность, бить наотмашь.

– Ты же не хочешь, чтобы я потакал тебе. Всю твою жизнь люди потворствовали тебе. А я не буду. Ты потерял во время цунами семью и с тех пор утратил контроль. Полностью.

– Поэтому-то я и нуждаюсь в ней.

– А Ванья в тебе нуждается?

– Нет.

– У нее ведь уже есть отец?

– Да.

– Кто выиграет в сложившейся ситуации от того, что ты расскажешь?

Себастиан молчал. Он знал ответ. Просто не хотел произносить его вслух. Но Стефан не выпрямлялся, не спускал с него требовательного взгляда. И ответил за него.

– Никто. Ни ты, ни она, ни кто-нибудь другой.

Стефан откинулся на спинку кресла. Взгляд дружелюбнее. Доверительнее.

– Не рассказывай ей, Себастиан. – Голос теплее. Более сочувственный. – Прежде чем пытаться стать частью чьей-то чужой жизни, тебе необходимо обрести собственную. Перестань преследовать ее и посвяти время тому, чтобы встать на ноги. Одержимость ни к чему хорошему не приведет. Лучше создавай собственную жизнь. А когда создашь, мы сможем обсудить следующий шаг.

Себастиан кивнул. Стефан прав. Разумеется.

Разделить с кем-то жизнь можно, только имея собственную.

Тоскливо умный Стефан в своем тоскливо мягком кабинете прав. Это раздражало Себастиана. Полагать, что Тролле станет решением, возможно, было ошибкой, но это было легко. Легче, чем создавать собственную жизнь. Во всяком случае, приятнее для размышлений.

– У меня есть группа, – прервал его мысли Стефан. – Мы встречаемся и беседуем дважды в неделю. Сегодня вечером и завтра. Я считаю, тебе следует присоединиться.

Себастиан впервые посмотрел на Стефана с удивлением. Как ему такое могло прийти в голову?

– Я? В группе?

– Там собираются люди, которые по разным причинам, похоже, не знают, как им дальше жить. Звучит знакомо?

В глубине души Себастиан обрадовался тому, что Стефан предложил ему нечто столь банальное, как групповая терапия. Это чуть-чуть отвлекло его от черных мыслей и добавило ему слегка освобождающего примитивного раздражения.

– Звучит невероятно знакомо и невероятно скучно. – К своей радости, он обнаружил, что вновь обрел голос. – И ты, должно быть, невероятно глуп, если думаешь, что я стану в чем-нибудь подобном участвовать.

– Я хочу, чтобы ты пришел.

– Нет.

Себастиан встал, чтобы подчеркнуть, что сеанс окончен, и он не намерен продолжать дискуссию.

– Я настаиваю на том, чтобы ты пришел.

– Да, но я по-прежнему говорю «нет».

Себастиан направился к двери. Раздражение казалось прекрасным. Оно давало ему горючее. Неужели Стефан действительно думал, что увидит Себастиана Бергмана в обливающейся слезами и соплями группе самопомощи?

Ни малейшего шанса.

Черт побери, ни малейшего шанса.

Себастиан закрыл за собой дверь. Энергия окрыляла его. Это его радовало. Может, он сегодня все-таки что-нибудь сделает.

Непривычное ощущение.

Себастиан сумел добраться до Фрескати[12] прежде, чем подпитывающее энергией раздражение исчезло. Ему хотелось показать Стефану, что он способен создать жизнь, но усталость стала брать верх.

Все началось, собственно говоря, дома, в квартире на улице Грев-Магнигатан, когда он несколькими днями раньше нашел аккуратный старый конспект трехчасовой лекции под названием «Начальные навыки составления психологического портрета преступника». Конспект лежал в самом низу кучи газет и других бумаг, в его рабочем кабинете – комнате, которой Себастиан никогда не пользовался, но которую в приступе безделья и скуки решил вдруг привести в порядок. Когда именно он писал этот текст, он не помнил, но точно до катастрофы, поскольку конспект был почти полностью свободен от удушающего цинизма, сопутствовавшего теперь всем его мыслям. С разгона Себастиан прочел текст дважды и преисполнился некоторой гордости. Когда-то он действительно умел писать.

Четко, компетентно и увлекательно.

Себастиан немного посидел за письменным столом с текстом в руках. Странное, почти сюрреалистическое ощущение – обнаружить лучшую версию самого себя. Через некоторое время он огляделся по сторонам, и повсюду вдруг обнаружились признаки лучшего Себастиана. Дипломы на стенках, книги, газетные вырезки, записи, которые он когда-то вел, и написанные им слова. Его рабочий кабинет был полон обломков другой жизни. Чтобы избежать воспоминаний, он отошел к окну. Посмотрел вниз, на улицу, в основном, чтобы обнулить впечатления, но остатки старой жизни присутствовали повсюду, и ему вспомнилось, как он обычно парковал внизу машину, напротив антикварного магазина. В те времена, когда у него была машина и было куда ездить.

После разговора со Стефаном он ощущал некоторую приподнятость, почти вдохновение. Поехал прямо домой и прошел в кабинет. Принялся перелистывать кипу бумаг в поисках договора, пытаясь найти имя. Кто-то же заказал ему когда-то трехчасовую лекцию. Постепенно он нашел две копии проекта договора с кафедрой криминологии, датированного 7 марта 2001 года и предполагавшего в общей сложности три лекции о навыках составления психологического портрета преступника. Себастиан попытался припомнить, почему так и не прочел лекцию. В 2001 году он пребывал на вершине. Сабина уже родилась, и они с Лили жили в Кёльне, значит, он, вероятно, посчитал, что у него есть более интересные занятия. Наплевал на это. Договоры подписаны не были, но у второй стороны имелось имя – преподаватель университета Вероника Форс. Это имя ему ничего не говорило. Ответственная за курс. Он позвонил на кафедру и спросил ее – на авось. Договор она послала много лет назад, но, как оказалось, по-прежнему работала, коммутатор незамедлительно переключил его дальше, однако мужество изменило ему, и он положил трубку, прежде чем женщина, чье имя значилось на договоре, успела ответить. Он снова уселся на стол со своим текстом в руках. Во всяком случае, она на месте.