Ковчег для Кареглазки

Пролог

.

А о чем возмечтаете вы, когда мир падет?

Мир изменился.

Раньше нам говорили, что ядерная война – это самое ужасное, что может произойти. Вечная зима, ночь, которую сменяют сумерки, вымершие города и радиоактивный пепел…

Все это оказалось неправдой. Было кое-что и похуже.

И, конечно, нам всем стало не до любви. Да, я тоже так решил – любовь больше не имеет права на существование.

Я ошибся и в этом.

****

Когда произошла Вспышка, я пребывал в затяжной депрессии. Само по себе происшествие было крайне любопытным и шокирующим – а его видеозапись, несмотря на зацензурированные части, стала вирусной сразу же, набрав за первые сутки больше миллиона просмотров. Мне кажется, там и миллиард вскоре был – еще бы, это ведь были концентрированные кровожадность, безумие, зверство… и это было подлинной аномалией даже для нашего свихнутого мира 2023 года.

Вскоре от человечества не осталось камня на камне. Рожки да ножки. Ну, или почти…

А тот вирусный ролик я до сих пор помню – наизусть.

****

Меня зовут Гриша Менаев, и последнее время я стал думать, что мы с Танюшей, да калугинская шайка ублюдков – последние люди на Земле.

Последний месяц на нашем северном пути мы не встретили ни единого человека. И это радовало. Я всегда умел находить плюсы в безлюдности – как изначально, пять лет назад, когда Вспышка добралась до моего маленького городка и забрала в небытие всех неприятелей. Еще бы не встречать вас, мои дорогие, лет сто!

Тогда именно так я и выкарабкался из депрессии. Чтобы погрузиться в безысходность постапокалипсиса. Насколько хорош был этот обмен?

Одиночество, конечно, не было моим приоритетом. Наоборот, мои планы включали в себя много-много девушек. Хотели бы вы стать Адамом, получившим сотню Евочек для восстановления рода человеческого? То-то же. Но, как часто наши мечты сбываются? Увы…

Глава 1. У каждой истории есть несколько начал

Возможно, было бы в чем-то правильным начать эту историю с того, как я лежу на горе трупов в сыром подземелье – искалеченный и умирающий. И тем самым сразу перейти к финалу – ведь для моего рассказа он основополагающий. А если, все же, начать с самого начала – с самой первой Вспышки, изменившей мир? Я не уверен… а потому просто начну с того пути, который наиболее молниеносно приведет нас к смертельной кульминации. С того самого шоссе, по которому я устало тащился вместе с ублюдками посреди промозглого апреля 2028 года. В тот самый город, в котором все началось. Межник.

Оледеневшее дорожное полотно. Туман. Капли дождя падают с мрачного неба и, кажется, замерзают еще в воздухе. Справа и слева от трассы едва различимы черные остовы деревьев на выгоревших холмах. В густой мгле не видны даже высотные горные конусы, но я знаю – они там, в сотне километров на юге.

Чертов сапог так натер левую пятку, что боль невыносима, и каждый шаг приходится ее превозмогать. Кроме того, я сильно хочу есть, и адски замерз. От тяжелого рюкзака на спине уже давно ноет в шее и грудине. Но, можно сказать, что я к этому привык. Поэтому продолжаю упорно, из последних сил идти вперед, как груженый осел.

Наконец, мы достигли города. Прямо на краю видимости показался покосившийся знак «Добро пожаловать в Межник – ворота Горноречья». Краска на нем облупилась, под ней виден ржавый металл. Еще чуть-чуть, и мы стоим у основания большого арочного моста, беспорядочно перегороженного машинами. Здесь был импровизированный блокпост: мешки с песком, остроконечные «ежи» из сосновых кольев, валяются деревянные и пластмассовые ящики, лопаты, несколько съеденных ржавчиной винтовок.

На обочине лежит перевернутый школьный автобус. На одном из окон висит выцвевший Копатыч из Смешариков. Удивительно понимать, что игрушечный медведь висит здесь не первый год. Не сразу замечаю россыпь костей под ногами. Судя по всему, детские. Их много – черезчур много, я бы сказал. Некоторые скелеты раздерибанены на части, другие – нет. В маленьких черепах зияют отверстия, как от пуль. Вангую, что дети превратились. Они подъехали к мосту инфицированными, или на них напали уже здесь, на блокпосте, и заразили. Хотя, я могу и ошибаться – детей могли просто расстрелять, а животные потом растащили их останки. Вспышка, как вулкан, выплеснула в мир слишком много безумия.

На одном из мешков наполовину в скорлупе стоит пингвин Хетчималс. Он так велик, что режет глаза – я думал, что эти глазастые игрушки делались более миниатюрными. Рядом с антарктической птицей стоит большой коричневый коробок, из которого выглядывают пластмассовые куклы лоллипоп, хэллоу китти и набитые ватой зайцы.

Я щурюсь от дождя и смотрю вверх, на потрепанный билборд, размещенный перед мостом. Там фотография ухоженного бородатого старика с надписью «Александр КРАСНОВ – твой ЧЕСТНЫЙ губернатор. Сделай ПРАВИЛЬНЫЙ выбор!», а внизу шрифтом поменьше «Выборы губернатора – 2023». Рядом приостановилась Танюша и тоже всматривается, пытаясь прочесть, шевелит губами и, наконец, говорит:

– Я думаю, что никогда не забуду последний год. Сколько мне тогда было?

– Девять, – отвечаю я, выпуская сигаретным дым колечком. – Тебе тогда было девять – ты закончила 4-й класс.

Ублюдки бросаются к ржавым машинам и роются в них. Я знаю, что шансы найти что-то полезное – ничтожные. Но все равно участвую в старательстве, вскрывая багажники Кракобоем.

Наш главный, Толик Калугин, сухопарый белобрысый тип с маленькой головой, в очках, в широких черных джинсах и в буро-зеленой брезентовой куртке с капюшоном, требует держаться кучно, и не сильно задерживаться, у нас нет на это времени. Он мне чем-то похож на смешного супермена-кузнечика. Особенно, когда он стоит вот так – скрестив ноги.

Сильвестр Латышев, этот черножопый садист, смотрит на меня. На нем хирургическая маска, на которой он вчера нарисовал красным маркером череп – как символ… не знаю чего… уебанства?

– Эй, поди сюда!

Я игнорирую его, вскрывая дверь и заглядывая в салон полуразрушенного авто из китайского металла.

– Эй, Гитлер? Я кому сказал?!

– Что? Ты мне? Селя, я не догоняю, что ты бурчишь под нос. Ты намордник зажевал? Так вытащи его изо рта.

Я ненавижу его, поэтому легко завожусь. А Латышев каждый раз сходит пеной, когда я так дерзок, а тем более, когда называю его Селей – он требует, чтоб его называли только полным именем. А сейчас, кажется, от ярости задвигалось даже слово «Спорт» на его раритетной шапке петушке.

– Иди сюда, гандон, я с тебя шкуру спущу! За метлой следи! Эй?!

С одной стороны, я уже привык к его угрозам. С другой – Латышев вполне может сделать то, что обещает. Садист, насильник и каннибал. Хотя он меня, все же, побаивается. Однажды он меня отмутузил до полусмерти. И получил заостренную вилку в плечо. Теперь Сильвестр знает, на что я способен. И видать, ему не особо хочется повторения. Не скажу, что не боюсь его – боюсь до усрачки, но с такими скотами приходится преодолевать страх. Каждый день – борьба со страхом, а иначе – никак. Каждый день – превентивное напоминание Латышу, что я не одержим моралью, и с удовольствием перережу ему горло глухой ночью. И сейчас я демонстративно показываю ему кукиш, отворачиваюсь и ухожу в другую сторону, а вслед мне несется аккомпаненмент проклятий и оскорблений: «Гитлер! Гриша, твою мать! Менаев, я тебя разделаю, как собаку!».

По колее от довольно свежих следов я иду к джипу, возле которого копошится Саня Щербинин. Здесь проехала машина – совсем недавно, и это меня напрягает. Прохожу мимо Марины, худой девушки с кривыми ногами, которую иногда трахаю. Она стоит у коробки с игрушками, и с идиотской улыбкой рассматривает найденную куклу «Монстер Хай» – Дракулауру, что-то бормочет под нос тонким гундосым голоском, похожим на мышиный писк.

Танюша стоит рядом с ней, с любопытством заглядывая в коробок. Она моя сестра, ей скоро 15, и Вспышка отняла у нее детство. Или наоборот, законсервировала. Танюша настолько чахлая и худосочная, что ей от силы дашь 12. Умственно она тоже не блещет – так как считает меня умным, и даже мудрым. В некотором роде это стало моей тюрьмой – по каким-то странным психическим законам я вынужден соответствовать ее ожиданиям, хотя я вообще-то хочу делать глупости – и нередко делаю их. Но часто и сдерживаюсь. Доверие – обязывает, будь оно неладно!

Пока что пусть Танюша тут постоит.

Слева от Щербинина валяется коробок с обувью – вот это уже что-то. Там разные размеры только одной модели: черные, стильные ботинки, на подошве красивый рисунок протектора в виде ящерицы, виляющей хвостом. Просто чудесные. Правда, размеров подходящих нет – или маленький 39-й, или большие – 43-44. Я хочу найти хоть что-то подходящее, роюсь в коробке, когда Калугин громко требует заканчивать. Еще светло, но скоро стемнеет. Хотя, мне кажется, Толю также напрягают следы от недавно уехавшей машины. Я замечаю рядом с коробком чьи-то следы – не мои, и не Щербинина. Кто-то тоже искал обновку.

Наконец, счастье – я нахожу 40-й размер, он хоть немного и давит, но в перспективе должен быстро разноситься – здесь кожа эластичная, тянется на носке. Ноги должны быть в тепле – это то, что я понял к своим 25 годам. Калугин напоминает, что у нас осталось минут 5-10. Готлиб подозрительно выглядывает из клетки – он выглядит обеспокоенным, как будто тоже не любит темноту. Хотя, скорее всего, это моя фантазия. Ну, как распознать эмоции на крысиной морде?

Ублюдки устали искать полезное и годящееся, замедлив свои движения с целью экономии энергии. Они находят много вещей, напоминающих об ушедшей жизни, но почти ничего, что могло бы пригодиться. Вот, правда, сумасшедшая Лариса, наряженная в шикарную норковую шубу и комнатные тапки-собаки, с триумфальным визгом обнаруживает в одном из автомобилей дешевый батончик, разворачивает и съедает остатки конфетной массы вместе с червями. Это было бы жутко, если бы не было так обыденно.

Когда я прохожу мимо, Лара вытягивает палец в мою сторону, привычно бормоча какую-то ахинею, из которой мне удается разобрать только: «ковчег рядом» и «бог не знает о тебе». Как я, бля, рад! – хохочу я, и заглядываю вниз, в овраг под мостом. И даже не сразу верю в свою удачу. Там что-то есть.

Я не разбираюсь в военной технике, поэтому трудно сказать, что это. Похоже на БМП – боевую машину пехоты. Оно стоит наискосок, наехав на большую иву, и прижав дерево к горизонту. Есть шансы, что там будет либо оружие, либо сухпайки, либо аптечка.

Я нахожу глазами тропинку, ведущую под мост, и лезу к этому чуду национального военторга, хотя там может быть и болото, и ловушка… Внизу все еще лежит снег, и идти тяжелей.

По большей части я либо скольжу по ледяной корке, либо проваливаюсь под нее. Я почти добрался к военной машине, когда увидел, что следом идет Танюша – она всегда как повторюха, лучше бы осталась наверху.

Я карабкаюсь на камуфлированный стальной корпус и вижу, что над ним торчит маленький человеческий череп – он надет на саперную лопатку, вставленную в щель люка. Юмористы, гля…

Открыть люк не получается, и верный Кракобой не помогает.

Вдруг слышится приглушенное урчание. Успеваю пересрать – хотя это никак не может быть трескун. И действительно, из тумана появляется животное – то ли волк, то ли одичавшая собака. Викрамова срань! Тихо окликаю сестру, почти добравшуюся ко мне. Вижу, что к первой собаке присоединилось еще две. И они резво бегут по снежному настилу, хотя их лапы и разъезжаются на гололеде. Танюша видит их, проваливается в снег и тормозит. Она паникует.

– Не беги, перекатывайся! – кричу ей.

Но Таня увязла в трех метрах от бронетранспортера. Собаки рядом. Внутри все холодеет, я пытаюсь вытащить лопату из щели и кричу на животных. Они притормозили, и снова рванули. Сверху глядит Латышев – мудло выжидает, что произойдет, но не помогает. И я знаю, почему – учитывая его людоедские замашки.

Первая псина уже подскочила к сестре и пытается ухватить ее. Танюша испугана, но молчит, она приучена к тишине. У нее – приступ, она задыхается и сопит, снимает рюкзак и ищет что-то, отбиваясь ногами.

Я мешкаю – в накатившем ощущении безысходности и предрешенности. Лишь спустя какие-то мгновения, я прекращаю дергать лопату, кидаю в собак детский череп, и по носу бронемашины съезжаю на снег, проваливаюсь, вылезаю и ползу к Тане. Она задыхается. Псина хватает меня за рукав – но рука предусмотрительно обмотана толстым картоном. Зато я попадаю по собаке, и проламливаю ей голову. Мозги расплескиваются, как жижа, а я подхватываю подыхающее животное и изо всех сил швыряю в других собак, ползу вслед и успеваю врезать Кракобоем еще одной псине по лапе. Та скулит, отскакивает, но не далеко. Я достаю Танюшин рюкзак и шарю в нем, понимая, что нужно. Твари выжидающе кружат. Поняли, что мы опасны. Затем одна из них начинает рвать погибшего сородича.

Внезапно я глохну – ББАХ! Вторая собака падает замертво. Я поднимаю голову и вижу Калугина на мосту, с ружьем. Господь Бог, наконец-то. Третье животное нехотя, но быстро убегает в ближний лесок. Я нахожу пшикалку и даю Танюше, которая судорожным движением прижимает ее ко рту – но там осталось совсем мало, хватает на один впрыск.

Я замечаю рваную штанину на Таниных джинсах – она укушена, и это проблема. Нужен антибиотик. Я обнимаю ее и успокаиваю, хотя сам подрагиваю. Сверху спускаются ублюдки. Марина сочувствующе поглядывает – она считает, что близка с нашей семьей. Пусть считает, пока это выгодно. Сам я прекрасно помню, что ничего ей не обещал – хоть слова и не имеют веса, я не люблю врать лишний раз.

Мужики рады, они забирают туши животных, чтоб позже съесть. Калугин похлопал меня по плечу, но не спросил, как дела. Никто не хочет помогать другим людям. Время такое. Латыш остыл, он доволен нежданными трофеями, и шутит, что в этот раз мне повезло – есть мясо получше, чем мои сухожилия. Я отвечаю ему средним пальцем.

Я помогаю Танюше и вместе мы поднимаемся обратно на шоссе.

– Ужин есть, пора прятаться, – Калугин ухмыляется. – Пошли, ублюдушки?!

И мы идем по мосту в мертвый город, обходя баррикады из автомобилей, и радостно улюлюкая. Как мало иногда людям нужно для счастья…

Щербинин не может стерпеть, и сразу отрезает у псины ухо – часть своей доли. Он его прижигает газовой горелкой (он всегда держит баллончик под рукой) и торопливо кладет в рот. Я иду рядом, и слышу, как под его зубами хрустит ушной хрящ. Мерзко. Но Саня доволен, он напевает, по-идиотски ухмыляясь: «Помельче порежу бульдога иль колли. Не знаю, ты любишь ли? Но будет прикольно. Обычно не знаешь, что будет на ужин. В меню, по секрету – собачьи котлеты…»

Я их ненавижу, и с удовольствием представляю, как однажды всех убью. Тогда говна на земном шаре станет еще меньше, но меня это не должно беспокоить. Последнее время мы вообще не встречаем выживших. Скоро совсем никого не останется.

Правда, сейчас есть более насущная проблема – Танюше нужен антибиотик и нитроглицерин. На ней лица нет. Конечно, она сама по себе бледная и худосочная… Последствия болезни и голодных лет. Хотя мы все измучены и вымотаны, естественно… Все эти годы я понимал, что наша участь предопределена. И смирился с этим. Но неужели ее время истекло именно сейчас?

Я надеялся, что в этом городе смогу разжиться всем необходимым. Этот день был не хуже, чем все остальные. Откуда же я мог знать, с чем там доведется столкнуться? Это ведь вы – новые люди – такие умные: преодолели две тыщи световых лет, и достигли созвездия Дракона… а я – обычный выродок, убивающий ради выживания, и насилующий, чтоб сохранить здравомыслие.

****

Он скоро будет здесь, он – совсем близко… ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ! – одна и та же мысль стучала набатом в висках, и Крылова застыла, не в силах оторвать взгляд от пожелтевшего фото, приклеенного к очередной морозильной камере. Мальчик делает селфи вместе с улыбающимися родителями на фоне аквапарка. Белокурый, со смешинками в глазах, он был счастлив в этот момент так, как больше никогда не будет… и никто не будет – все следующие пять лет. Ученая знала, как выглядит счастье, и знала, что распознать его можно лишь спустя время. Фотография – это все, что осталось и от того веселого пацаненка, и от того беззаботного времени.

– Елена Ивановна, работаем?! – Антонов, ее лаборант, был взвинчен – необходимость работать всегда его раздражала, вдобавок он замерз. – Вы здесь каждый раз становитесь, как вкопанная… не налюбуетесь никак. Может, хватит уже прохлаждаться?!

Виварий действительно был жутко холодным местом – при температуре минус 30 даже утепленный защитный костюм, выглядящий со стороны как скафандр для выхода в открытый космос, не согревал – по телу то и дело пробегала дрожь.

Бывший морг в подземельях военного лазарета, превращенный в рефрижератор. Ее изобретение для контроля активности подопытных. Она оглядела морозильные камеры – на каждой было что-то… вот брелок для ключей в виде кроличьей лапки, вот – обручальное кольцо, а там дальше – пластиковая паспортная карта. Но только на одной камере было полноценное фото. Лена вздохнула, отстраняясь, и лаборант поспешно, с радостью, выкатил стеллаж.

В камере было что-то небольшое, накрытое брезентом. Это было лишним, но девушка подняла покрывало. Оттуда таращились сумасшедшие оранжевые глаза. Объект «Виктор». Мальчуган с фотографии, совершенно не похожий на себя пятилетней давности.

Хищник еще был одурманен, но уже недостаточно – в его глазах появились признаки голода.

Артур в пути, спасение уже близко. Скоро все изменится… и прощай, гребаный INVITIS! Хоть бы Артур оказался прав… воодушевленно думала она, фотографируя ребенка для отчета.

Антонов уже держал наготове шприц-пистолет. Мороз, цепи, слоновьи дозы седативных и миорелаксантов – все, чтобы максимально обезопасить научные изыскания. Надо бы увеличить дозы, решила ученая, если муж проведает, что морфы просыпаются – он их убьет…

Она склонилась над Виктором, когда из предбанника донесся грохот закрывающегося входного люка. От неожиданности девушка дернулась, почувствовав в спине спазм от испуга. Она едва удержала фотоаппарат…

– Зараза! – выругалась она – именно сейчас в виварии никого не ждали.

Неужели Артур уже здесь? Лекарство – здесь?! Нет, не может быть…

Снова раздался грохот – не такой сильный, но ближе. Похожий на настойчивый, торопливый стук. Так тарабанят в дверь, чтоб быстрее открыли.

В ухе ожил наушник и прозвенел голосом ассистентки: «Елена Ивановна!».

– Что?! Зоя, кого ты пропустила? Кому там невтерпежь?!

Крылова разозлилась – волнение от предстоящего заставляло ее нервничать.

«Это важно! Там какое-то ЧП! Это Крез!», – не говорила – шумно выдыхала в ухо помощница.

Нет, не Артур… а тогда что? Что может быть важнее Артура и Ковчега?! Ученая поняла, что сумасшедший стук доносится от окошка-иллюминатора, и подошла – но в заиндевевшем стекле почти ничего не было видно. Сзади Антонов решился сам ввести препарат мальчику – голова морфа, уже начавшая дергаться, замерла, а вены побледнели – скоро отключится.

Крылова присмотрелась к окошку, и заметила среди изморози длинные седые бакенбарды коллеги-иммунолога – он тоже ее увидел, что-то закричал и стал жестикулировать. Тогда она протерла иней салфеткой, а Крез приложил к стеклу блокнотный листок с огромными словами: «СВЯЗЬ ПРОПАЛА». А затем – еще один лист с другой надписью: «ОН ИСЧЕЗ С РАДАРОВ».

– Что значит – связь пропала? В смысле – исчез?! – Лена растерянно смотрела на Креза через быстро запотевающее окно. – Это шутка такая? – пальцы утратили цепкость, и в этот раз фотоаппарат все же выскользнул, рухнул на покрытую изморозью метлахскую плитку, разлетевшись вдребезги.

****

Черный внедорожник подъехал к догорающим самолетным обломкам посреди сумрачного леса, и с визгом затормозил. Тощий ворон, сидевший на сосне, сощурился от света фар и нехотя улетел, тяжело маша ободранными крыльями.

Из машины вышли мужчины в темных монашеских плащах; на каждом висела цепь с подвеской – золотой треугольник с заключенным в него лучистым глазом. Лица под капюшонами были скрыты плоскими очками ночного видения. Пастырь Арго был единственным, кто вместо крупнокалиберного автомата держал в руках ребристый саквояж.

– Прочесать территорию! – приказал он. – Не тормозим, работаем!

Богобратья разошлись по пожарищу, водитель занял место у пулеметной точки на крыше джипа, а священник прошел к самолету, развалившемуся на две части.

Где-то здесь находится НЕЧТО, грозящее попрать Божий замысел. КОВЧЕГ. Наконец, наша охота закончилась… миссия будет выполнена, воодушевленно подумал пастырь, поочередно доставая из саквояжа дозиметры, и скрупулезно измеряя уровни всех известных видов излучения.

Правда, уже первые полчаса их разочаровали. С усердием голодной нечисти они перерыли всю поляну… но пока что Ковчегом и не пахло – лишь до тошноты воняло пластмассой и горелым мясом.

Богобрат Дарий нашел кулон, подтвердивший смерть Симона. Царствие Небесное – жаль его, поистине, но каждый синдик, участвующий в Священном мероприятии, знал, на что подписался. «Не щадите живота своего», – приказал им Тринадцатый перед тем, как Симон внедрился в окружение майора Мчатряна.

Но где Ковчег? И что это, ради Сурового Бога?! Как это выглядит, в конце-то концов? Озадаченно, уже даже встревоженно подумал Арго. Дьявол! Никто из нас не знает, что такое этот проклятый Ковчег!

Священник вдруг прикрыл глаза и сосчитал трижды до десяти, сопровождая это особым дыхательным ритмом. Все будет хорошо – ведь все под контролем. Миссия идет так, как надо. Синдики обязательно найдут Ковчег – они узнают его, как только наткнутся… не зря они лучшие из лучших, элита Божьего промысла…

И будто в ответ на нехитрую молитву-заклинание Добрый Господин даровал им удачу. Синдик Гермес, щуплый и скандальный, а потому мало кем любимый, расслышал слабый стон вдруг очнувшегося пассажира. Выживший?!

Судя по всему, он изначально был в хвосте самолета, и его выбросило ударом от столкновения с землей немного в сторону. Один из ученых, наверное. Среднего возраста, длинноволосый, с узкими скулами и воспаленными мутными глазами. Ему повезло, что он не составил компанию своим попутчикам, которые превратились в обугленные крабовые палочки, и все же – он был обречен.

Гермес подтащил пассажира с удивительной проворностью – юноша полностью оправдывал дарованное ему имя: посланник божьей воли… а сейчас даже – проводник умерших в загробный мир. Он многого достигнет… если его не сгубит гордыня, подумал пастырь. Гермесу всего 19, а как он упорен в достижении целей… каждый раз выкладывается на все сто и даже двести… словно от результата зависит сама его жизнь.

– Где Ковчег?! – Арго боялся, что ученый не успеет принести пользу.

Тот не понял вопроса.

– Ковчег? Где он?! У вас был Ковчег. Где он?! – повторял священник раз за разом, чеканя каждое слово.

Видя, что умирающий пребывает в шоке, он махнул Гермесу, и тот сделал пассажиру укол в бедро. Через несколько секунд затуманенные глаза прояснились.

– Помогите! – прошептал он, воздух со свистом вырвался из легких.

– Диявольская блудница! – выругался пастырь. – ГДЕ КОВЧЕГ?!

Ученый чуть подумал, при этом, казалось, что его умственные силы балансировали на пределе своих возможностей.

– Я не знаю, что это. Вы поможете мне?

– Майор Мчатрян нашел Ковчег. Вы летели с ним. Где Артур Мчатрян? Где Ковчег?!

Казалось, что пассажир что-то понял.

– Я не знаю ничего об этом. Майор спрыгнул. С парашютом. Его здесь нет.

– А вы?

– Парашюты были испорчены. Порезаны. Было опасно.

– А Ковчег?

– Не знаю. У майора был красный дипломат… – мужчина закашлялся, а затем вырвал кровью. Силы его оставили, глаза закатились, обнажив голубоватые белки.

Гермес выразительно посмотрел на пастыря.

– Большего мы не узнаем. Он труп.

Арго кивнул, он выглядел расстроенным.

– Согласен. Упокой его душу, Добрый Господин…

Гермес схватил умирающего в охапку и оттащил обратно к обломкам. Как сумасшедший, почувствовавший гибель, тот задергался, пытаясь освободиться. Но оперативник оказался жилистым и сильным, несмотря на видимую субтильность, он легко приподнял мужчину и швырнул к самолетному крылу. Шею синдика стянуло – как заарканенного жеребца. Некоторые покойники цепляются за жизнь крепко… и безуспешно.

Гермес пристрелил ученого, после чего вместе с богобратьями сжег огнеметами все трупы.

– Мы упустили Ковчег, – пастырь нервно переминал пальцы. – И Мчатрян исчез. Коллегия обвинит нас.