Владимир Высоцкий. Каким помню и люблю

После 4-го курса Высоцкий по распределению стал работать в Московском театре имени Пушкина.

На бесконечных детских утренниках играл Лешего в «Аленьком цветочке» по сказке С. Т. Аксакова – острохарактерную роль. Высоцкий числился третьим исполнителем. Манера речи из этой роли надолго останется потом в Володиных смешных рассказах, в жанровых песнях (особенно про «нечисть») и в небольшом эпизоде – старуха-уборщица в спектакле Театра на Таганке «Берегите ваши лица!»… Были небольшие эпизоды – вводы в других спектаклях Театра имени Пушкина: в спектакле «Доброй ночи, Патриция» Высоцкий сыграл фотокорреспондента, в «Трехминутном разговоре» – шофера, в спектакле «Белый лотос» – древнего индуса, в «Дорогах жизни» – красноармейца, в «Трассе» – начальника отдела кадров, в «Ведьме» по Чехову – ямщика. Все это были небольшие эпизоды, где Высоцкий был к тому же не единственным исполнителем.

В 1961 году в театре был поставлен спектакль «Свиные хвостики» по пьесе чешского драматурга Я. Дитла. В этом спектакле Высоцкий был занят в массовке – он один из «мужчин и парней», танцующих, поющих и бреющихся у нелегального парикмахера.

ВЫСОЦКИЙ. Когда я пришел в Театр имени А. С. Пушкина, в зрительном зале было очень мало людей. Надо было что-то предпринимать. И вот в этой ситуации туда пришел новый главный режиссер Б. И. Равенских, народный артист РСФСР, лауреат Государственных премий. Он был направлен в этот театр «на прорыв», чтобы ликвидировать убыточность театра, обновив репертуар и труппу. Равенских кричал: «Я всех уволю!» В общем, никого он не убрал, получилось так, что он предпринял половинчатые меры, хотя ему был дан «карт-бланш» полный на 1,5–2 года: делай что хочешь, потом будем смотреть на результат твоей работы. Но он так на половине пути и остановился. Я понимаю, что это жестоко – менять труппу, увольнять людей и т. п., но без этого невозможно начинать новое дело, нужно приходить со своими людьми и еще как можно больше брать своих людей. Надо работать кланом, иначе ничего не получится.

Конечно, этой работы для Высоцкого было мало. Неудовлетворенность в театре не могла не отразиться на настроении. Часто на сцене Володя бывал нетрезв, и Равенских за это несколько раз увольнял его из театра, потом восстанавливал, давал выговоры…

Фаина Григорьевна Раневская, которая тогда тоже работала в этом театре, рассказывала, что как-то стояла перед доской приказов и читала о бесконечных выговорах одному и тому же актеру за разные провинности: «Боже, кто же это такой смельчак?» – «Это я», – ответил худенький мальчик, который стоял рядом. Это был Высоцкий.

Потом такого рода приказы были и на Таганке, особенно в первые годы. И мы, актеры, «брали его на поруки» или нам удавалось уговорить Любимова отменить приказ…

Но из Театра имени Пушкина ему пришлось все-таки уйти…

Рассказывает Артур Макаров:

Поработал сначала в одном месте, потом в другом. Как он говорил про себя позже, сначала он был «Вовчик-премьер», потом – «Вовчик-дебютант», потом – «Вовчик-непрохонже». Был период, когда он ушел сперва из одного театра, потом из другого, потом дебютировал (показывался. – А.Д.) в «Современнике» в спектакле «Два цвета». Но совет «Современника», куда входили Ефремов, Табаков и другие известные, уважаемые люди, не смог ему простить одной вещи. В зале сидели его друзья (мы все пришли, естественно), и он позволил себе текст пьесы «интерпретировать» по-своему. Я не помню точно ни имени персонажа, в роли которого он выступал, ни слов роли, но помню, что речь шла о друге этого персонажа – мол, у меня где-то друг такой-то… А Володя вставил: «А вот у меня друг Лева Кочарян…» Хотя показался он успешно, но мэтры «Современника» (а они были уже тогда мэтры) были шокированы и решили, что не надо его брать в театр. Так и возник «Вовчик-непрохонже». Потом (до этого. – А. Д.) он работал в Театре имени Пушкина, исключал его оттуда Равенских девять раз, потом в Театре миниатюр (как он говорил, стал «Вовчик-миниатюр»).

Конечно, это был тяжелый период его жизни. Очень легко было сломаться и уже потом больше никогда не подняться. Таких примеров много…

ВЫСОЦКИЙ. После окончания Школы-студии я начал работать: где-то болтался, прыгал-прыгал, все искал: куда? Работал в Театре имени Пушкина, там что-то случилось, поступал в театр «Современник»…

Рассказывает Михаил Козаков, работавший в то время в «Современнике»:

Актер, поступающий в «Современник», должен сыграть показ – дело особое, специфическое, чрезвычайно трудное для абитуриента. Поступающий играет, как правило, в фойе театра. Сидят главный режиссер, худсовет, вся труппа. Показывающийся лишен привычной атмосферы спектакля, беспристрастного зала, естественных его реакций. Он играет перед придирчивыми коллегами что-нибудь из репертуара «Современника», актеры которого решают его судьбу…Высоцкий в этом театре со всеми был на «ты» и был сразу допущен на второй тур. И он выбрал роль Маляра из комедии чешского драматурга Блажека «Третье желание» и Глухаря, жулика в тельняшке, из пьесы А. Зака и И. Кузнецова «Два цвета». А надо сказать, что эти роли играли два ведущих, лучших актера театра Олег Табаков и Евгений Евстигнеев. Выбрать именно эти две роли было со стороны Высоцкого, мягко говоря, безрассудством. Куда вернее было наметить два слабых звена в цепи актерских ролей тогдашнего «Современника» и продемонстрировать абсолютное превосходство. Высоцкий, конечно же, это понимал. Но надо помнить, что это уже был Высоцкий! И он-то сам об этом знал. Беда в том, что в те времена, кроме него, об этом не знал никто. Для нас же, решавших его судьбу, это был младший товарищ по Студии МХАТ, не снимавшийся в кино, ничего не сыгравший в театре… Ну что мы о нем тогда знали? Что пел Высоцкий в студии какую-то «блатнягу», а мы, «современниковцы», тогда уже бредили Хемингуэем. Да, наглый малый. Ростом невелик, красавцем не назовешь, голос хриплый. Говорит – жилы на шее вздуваются. И не юный какой-то…На показе Высоцкий сыграл неплохо, но не блистательно. До Табакова и Евстигнеева ему и впрямь было далеко. Не принял Высоцкого «Современник» в свое святое братство, и пошел Высоцкий искать свою судьбу дальше. А мы его не взяли, собственно, не по злобе, не по ревности, а просто не сумели понять…