Посох Времени
Так вот, я могу уверить вас, что ни один из нас: ни я, не имеющий никаких посвещений и приобщений, ни вы – вышколенный последователь иллюминатов, ни даже подлый скряга Агнелли – не представляем для Йогинь и их покровителей никакого интереса.
Ума не приложу, как ослепленный жаждой наживы Массимо узнал о том, что меры весов расен всегда склоняются к чаше интереса, а не выгоды. Он понял главное: дабы скрыть от наших глаз их тайны, славяне с легкостью отдадут и золото, и самоцветы…
Я тоже очень скоро понял, что Йогиня отдала мне на откуп все эти богатства, самородки, дорогие камни только для того, чтобы я не шел за ней дальше.
На лицо Хоу опустилась тень.
– …Мне не нужно было ее золото! И тогда, и сейчас мне была нужна только она! Но она забрала мое сердце и исчезла.
Когда я снова собрался в путь, отец не стал меня останавливать. А вся эта голодная свора: мои братья и сестры – остались в Англии ждать вестей о моей смерти.
Вернулся я только через два года, когда отца уже не было в живых. Вернулся и отгородился от всего мира. Никто из его детей так и не приехал на могилу старика. Зато его друзья-иллюминаты не оставляют меня в покое.
– Арти, – тихо спросил Джеронимо, – когда вы ездили на Русь второй раз, вы нашли след Йогини?
– Я нашел не просто след, Джеронимо, я нашел её. И хотя время не пощадило ни мое лицо, ни мое тело, она узнала меня.
Хоу умолк. Он поднял лицо к отверстию базилики, в котором блистали мириады звезд.
– Я не очень хорошо знаю их язык, – сказал наконец он, – но, похоже, это и не важно. Мы проговорили с ней до рассвета. – Глаза Хоу сверкнули. – Поверите ли, что за ту ночь и за другую такую же я с легкостью отдал бы без остатка всю свою жизнь?
Утром она наслала на меня сон. Когда я проснулся, Йогини уже не было. Вместо нее снова осталась только куча ненавистных мне самородков и слитков.
С тех пор утекло много воды, Лонро. Я, пользуясь связями отца, ссылаясь на желание узнать тайны расен с целью их разорения, смог прочесть множество древних, как мир, текстов, которые хранятся в библиотеках Ордена.
Недалеко от Кастели был найден огромный подземный город. Магистр Гандольфо Левий скупил эти земли, и теперь туда, в древние галереи, свозят письмена со всего мира. Под землей находится то, что в корне может изменить сознание людей – кроме тех, кто уже продал свою душу Братству.
Я искал, как будете искать и вы.
Рано или поздно вы вернетесь к расенам. И если вы вновь встретите свою Йогиню…
О, в этот момент начнется отсчет горестного времени, когда вас станут раздирать мучительные сомнения, а чуть позже – одолевать страшные физические недуги от сознания того, что в вашем теле есть примесь чужеродной крови. Вы станете молить богов о смерти. Сейчас вы меня не понимаете, но скоро вспомните каждое мое слово.
Расенские боги вам помогать не станут, а от покровительства наших, старых, мы с вами отказались уже давно. Останется только страдание, ибо «бежавший раб должен быть наказан».
Хоу снова посмотрел на звезды.
– Как хорошо, – сказал он вдруг. – Я уже давно заметил, как хорошо говорить правду. Мне сейчас так легко. Будто иудей-зубодер избавил от гниющего зуба.
Джеронимо поднялся. Пребывая в глубокой задумчивости, он прошел не более трех шагов и обернулся:
– То есть, – спросил он, – мы с вами даже не жертвы происков Массимо Агнелли? Скорее, жертвы проклятия славянских богов?
– Лонро! – устало оборвал его речь Артур Хоу. – И славяне, и их боги вообще не знали бы, что такое проклятие, не объявись в пределах их земель такие, как мы. Это иллюзорное чудовище, называемое Проклятием, не страшно для тех, кто чист кровью.
– Но мы – живые люди, жертвы…
– Джеронимо, расены не приемлют кровавых жертвоприношений. Их послания богам, требы, – это растения и поделки из дерева. Ни злата, ни крови. Это у нас принято ублажать богов златом. А что есть этот металл для тех, кто вне времени, вне пространства?
Мы выросли в страхе перед богами, родителями, перед всем вокруг, а славяне – в любви и мире с родичами.
Я умираю. И только сейчас, когда я ясно увидел исход, мне стало легко и просто ждать своего конца. Только сейчас я вдруг перестал бояться змей и меня перестали мучить ночные кошмары.
Арти на этот раз задумался надолго, а когда заговорил, в его голосе слышались ирония и горечь.
– Та, что затмила собой богов, не подарила и никогда не подарит мне детей. Но что тогда делать с золотом? Вы думали о завещании? Знаете, Лонро, ростовщик Кац, – вдруг оживился Арти, – тот еще мошенник, помог мне придумать каверзу. Я обреку своих родичей, склочных и алчных тварей, на многолетние судебные тяжбы, и в результате они потеряют чуть ли не больше того, что я им завещал.
Вы тоже, Лонро, заранее обдумайте, кому оставить наследство. То золото, что прибыло от расен, не принесет ни вам, ни вашим родным ничего хорошего. Думайте, иначе можете и не успеть.
Хоу вышел из базилики, сорвал пучок сухой травы и, подойдя к догорающим светочам, поджег ее. После чего, не проронив более ни слова, он бросил в сторону сверкнувшую искрами раскурку и растворился в густом мраке ночи.
Клубок восьмой
Артур Хоу умер через восемь дней после разговора с молодым Лонро. Семья Джеронимо, всё их окружение и после смерти клеймили имя этого странного англичанина. Но его последние слова занимали все больше места в мыслях молодого наследника известного италского рода, состоящего в ложе иллюминатов .
Все, о чем говорил ему Арти, сбылось. Рим гудел как растревоженный улей: алчные родичи развязали настоящую войну за наследство, на радость мошеннику ростовщику, а молодой Лонро тихо посмеивался, ибо конца ей не было видно.
Не угадал Арти только одного: не сразу, не через год, а только через семнадцать лет настигнет Лонро непреодолимое желание вернуться к расам. И в это время ему будет сорок девять лет, он уже будет посвещен в среднюю когорту Храма Времени иллюминатов, и его не остановят ни жена, ни двое детей, ни все то, о чем может только мечтать успешный мужчина.
В один прекрасный день он просто собрался и уехал, бросив с порога что-то невнятное изумленной и оторопевшей супруге.
Злые языки шептали престарелому Луиджи Лонро, что виной побега Джеронимо был молодой тартарский раб Ратиша, которого тот купил на рынке, удивившись его нечеловеческой ловкости. О чем только не говорили: о колдовстве, о заговоре, и даже о том, что этот раб и вовсе внебрачный сын самого Джеронимо и какой-то расенки…
Что-то из этого могло быть правдой, поскольку с собой Джеронимо взял только этого раба, который вдобавок к его ловкости превосходно владел оружием и двумя языками: италским и расенским. К тому же, как и все мужчины Великой Тартарии44, он весьма искусно владел оружием. Отставные легионеры, охраняющие родовое гнездо Луиджи Лонро, испытывая нового раба и нападая на него скопом, не смогли причинить ему вреда. Он ловко уходил от их атак и легко укладывал на песок видавших виды вояк, лишь обозначая смертельные удары.
Их встреча произошла по воле случая. Лонро шел по рынку и случайно увидел, как под хохот толпы белоголовый раб, прикованный к клетке, искусно жонглирует всем, что попадалось ему под руку. И Джеронимо, до того стремившийся к иной цели, словно очнулся от забытья и подошел к ряду работорговцев.
Толпа восхищались ловкостью тартарийца, а тот криво улыбался и негромко приговаривал на италском: «Смотрите, жители Вечного города, на мое умение. Придет время, и вы оцените все таланты сынов моей отчизны».
Джеронимо, казалось бы, ясно понимал, что делает…
Золота, которое отсыпал Лонро хозяину тартарийца, хватило бы на покупку двух или трех рабов.
Все знали, что никто из Лонро не бросает деньги на ветер, а потому с сочувствием смотрели вслед веселому расену. Луиджи Лонро и его родственники покупали много рабов и рабынь, однако людей в их поместьях не прибавлялось. Но никто не желал вникать в эти темные дела.
Прошло пару дней, и Джеронимо, снова погружаясь в свою обыденную житейскую сонливость, понял, что совершил дорогую и ненужную покупку. Коря себя за расточительность, он тут же решил избавиться от «мусора», а заодно и позабавиться. Собрав на конном дворе свободных от службы воинов охраны, он бросил им на «съедение» тартарийца. Лонро был уверен, что раба убьют, однако все вышло иначе.
Тогда Джеронимо оставил его в распоряжении управляющего и не вспоминал более о ненужной покупке. Но судьбе было угодно, чтобы их знакомство продолжилось.
Через неделю его старший сын, Анжело, едва не погиб на Малом ипподроме под серпами колесниц. Только чудом он остался жив, и спас его тот самый раб.
Растроганная супруга потребовала для спасителя свободы. Джеронимо, тоже напуганный произошедшим, согласился и даже снизошел до беседы со странным рабом.
Первая беседа затянулась до ночи и возобновилась наутро. И Джеронимо Лонро словно подменили. Так воры уводят ночью со двора коня, так ловкие нищие проворно срезают с пояса кошель, так коршун хватает добычу и уносится прочь…
Жена ждала, что он вернется. Однако прошли недели… Стало ясно, что наследник рода Лонро исчез. И все, что старый Луиджи смог разузнать, – что проклятый расен, сманивший хозяина, был наемником и угодил в рабство в Византии, когда был ранен.
И, разумеется, никто не знал, что раб этот – бывший штурмвой Ратиша, и о нем, о его воинской доблести (и дерзости), о его мастерском владении всеми видами оружия ходили легенды в поисковых защитных отрядах всей Византийской Империи.
Странная прихоть судьбы вынесла его в дальние земли и швырнула в пекло, словно в назидание этому сильному человеку, ибо преступил он веление бога Перуна: «Кто убежит из земли своей на чужбину в поисках жизни легкой, тот отступник Рода своего. Да не будет прощения ему, ибо боги отвернутся от него».
Знал ли Лонро о том, кто его попутчик, или, скорее, сообщник, в этом побеге? Да. Без деталей и в общих чертах. Но того было достаточно, чтобы заключить договор. Джеронимо давал Ратише свободу, взамен которой тот должен был провести его в земли Беловодья и помочь разыскать Бабу Йогу Золотую ногу.
Беглый раб, покинув границы вечного города, мог легко покончить с Джеронимо и бежать, но слово штурмвоя было тверже кремня: славяне словами в те времена попусту не разбрасывались.
В двадцать третий день месяца желтеня лета 6488 от сотворения Мира в Звездном Храме (15 октября 979 года от Рождества Христова) они добрались до Щучьего. Став на постой, Лонро остался на дворе, а Ратиша тут же отправился на торг – поразузнать да поразведать. И в этом он был мастер. Сведя быструю дружбу с сельским старостой45, Ратиша выяснил, что старик Радимир так и живет на краю скуфа, но сейчас куда-то ушел в верховья Ирия46.
Вообще новостей, нужных и пустых, бывший наемник поисковых отрядов Льва Мудрого (Философа47) принес столько, что Лонро был просто поражен.
– Ты расторопен, – то ли одобрил, то ли упрекнул Джеронимо.
– А чего медлить? – удивился Ратиша. – Мне тут ждать нечего. Если кто-нибудь здесь меня узнает, мне несдобровать. Для родичей я предатель. Выполню свою часть договора и уберусь куда подальше.
Теперь к делу. Старик будет идти через Шуйское становище: другого пути у него нет – и ночевать будет там. Староста говорил, что ждет его через два дня, так что собирайся. Если постараться, к вечеру будем на месте.
Расчеты отставного дикого гуся48 оказались неверны. За сборами да неблизкой дорогой в Шуйское становище добрались только к глубокой ночи. Рисковали: в такое время четники могли и подстрелить того, кто шастает у частокола. Но Ратиша хорошо знал порядки и обычаи земляков, а потому к запертым на ночь воротам приближались с шумом. Привратные долго не решались открыть, но потом все же пустили на ночлег.
Напрасно Лонро надеялся, что ночью сможет все как следует обдумать, взвесить. Стараясь побыстрее получить свободу, Ратиша просто рвал землю. Не успел Джеронимо опомниться, как тот принес весть, что Радимир из Щучьего скуфа уже здесь на постое, и не один, а с парнем и молодой жрицей, Йогиней.
У Лонро больно кольнуло сердце, а Ратиша, не говоря ни слова, тут же ринулся к коновязи, где надеялся найти старика.
Вскоре Джеронимо стало совсем худо, и он прилег на шаткий топчан. То ли во сне, то ли наяву – в каком-то мареве – перед ним проявилось озабоченное лицо Ратиши, за спиной которого маячил дед из Щучьего скуфа…
Видя, что с латинянином происходит что-то неладное, Ратиша увел старика в сторону. Выражение лица Щучьевского людина49 постепенно менялось: сначала – недоумение, тревога, а потом и вовсе враждебность.
По мнению же Ратиши, все шло как надо. И врать не понадобилось: видно, что хворому латинянину нужна помощь. С подобным недугом может справиться только сильная жрица или волхв, знахарь. Вот в Щучьем-то чужакам и сказали, что только Радимир с Йогинями знается.
Но вскоре Ратиша насторожился. Он наконец заметил искорки то ли ярости, то ли злости из-под морщинистых век старика и умолк. Но тот с неожиданной теплотой в голосе молвил:
– Трудно выполнить то, о чем ты просишь: Йогиня сама выбирает, с кем говорить, а с кем нет. – И, помолчав, добавил: – Дивный урок дают боги этим женам! Ведь столько чужаков приходит с ними повидаться… А кабы моя воля, то я и вовсе не подпускал бы этих заезжих к межам Беловодья, а уж тем более – к нашим жрицам. Да ты хоть знаешь, какую Йогиню он ищет?
Оказалось, что имени «своей» Йогини Лонро никогда и не знал. Он был в отчаянии.
– Скажи, – снисходительно кивнул Радимир в сторону чужака, – помогу я ему, горемыке. Идем!
Они прошли в глубь постоялого двора, где возле конюшен горел костер. Вокруг огня стояли и сидели люди. Лонро вдруг почувствовал, как его ноги налились тяжестью: спиной к ним стояла Йогиня. Радимир окликнул жрицу, и та обернулась.
Та же яркая одежда, те же сапожки, та же гордая и красивая стать… но это была не та женщина, которую он искал.
Увидев отчаяние в лице ромея, старик подозвал к себе молодого парня, шепнул несколько слов, и тот исчез в темноте.
– Слушай, северянин, – обратился Радимир к Ратише, – скажи, пусть не горюет покамест. Он, видно, шел к Радмиле – я вроде его помню, был у нас. Идите почивать. Поутру я пришлю к вам Светозара: он сведет вас к ней.
Холодный рассвет едва пробивался сквозь плотный занавес серого неба. Мелкая морось висела в воздухе. Осень показывала неприветливый лик.
Лонро плохо спал в эту ночь. Едва только мысли ромея касались встречи с Йогиней, сердце дрожало и колотилось, будто беспокойный щенок на мокрой лежанке. Шум ночного ветра, шорох неясных сновидений, стук сердца и невыносимый храп Ратиши, спавшего в другом углу, – все это отдавалось в голове Джеронимо колокольным звоном.
Поднялись. Решили пойти позавтракать. Первым к харчевой избе, сутулясь и кутаясь, зашагал Ратиша.
– Эй! – из-за угла появился тот самый молодой человек – Светозар, что был вчера у костра с Радимиром. – Северянин, – продолжил он, – здравия тебе. Радмила ждет. Скажи этому хворому, что мне наказано отвести вас к ней.
В глубь леса отправились конными. Ехали молча, не спеша. Ветер присмирел, опасаясь соваться под кроны вековых хвой, и лишь с шипением носился где-то поверху, сбрасывая вниз сухие сучья да шелуху.
Вдруг их молчаливый проводник предостерегающе вскинул вверх руку. Ратиша, следуя правилу боевого порядка, тут же повернул коня в сторону и нащупал холодный эфес меча. Бывший наемник не мог не заметить в отточенном жесте проводника след боевого опыта воина-разведчика.
– Стойте здесь. Радмила найдет вас на этой тропе. Только не вздумайте никуда съезжать: она скоро будет.
С этими словами он повернул коня и направил его в колючие заросли низкорослого густого ельника. Лонро и Ратиша проводили его тревожными взглядами и спешились.
У Джеронимо от предчувствия скорой встречи начало щемить сердце. Он осмотрелся и вздрогнул. Из чащи им навстречу шла женщина. Не кутаясь, не сутулясь и не отворачивая лицо от холодного ветра, будто прогуливаясь.
– Это она, – судорожно выдохнул Лонро, передавая узду Ратише.
– Куда? – схватил тот за холодную руку ромея. – Назад!
Лонро враждебно взглянул, вырвал руку, но Ратиша настаивал:
– Я знаю, как ревниво штурмвои стерегут жриц! Слишком легко нас подвели к этой встрече. Что-то здесь не то! Давай подождем.
Они молча и с тревогой вглядывались в легкий силуэт.
Женщина же не торопилась, словно нарочно заставляя их ждать. Подойдя, улыбнулась Джеронимо:
– Что ты, друг мой сердечный, не вышел мне навстречу? Али ноги уж не несут, али спутник твой за рукав придержал?
И в тот же миг в Ратишу ударил такой взгляд, что его руки и ноги стали вдруг вялыми и немощными, словно у древнего старца.
– …пришел-таки, не забыл меня, – игриво продолжала Радмила, откидывая назад капюшон плаща и ослепляя их небесной красотой.
Лонро неуверенным движением пригладил растрепавшиеся на ветру полуседые волосы. Что за волшебство было в этой женщине? Ей все еще было около тридцати лет от роду, и ни один из ее русых волос, чуть видных из-под тонкорогой кики50, не отливал сединой. Время было не властно над ней!
Каково это было понимать потомку иллюминатов? Даже их всесильные магистры Ордена Времени, владея тайнами мира, и те не способны на подобное! А она… Вот она, стоит, мило улыбается, разговаривает с бледным как мел Ратишей.
А тому было сейчас так горько! Каждое ее слово обрекало его на такие нестерпимые мучения, что бывший штурмвой зарыдал.
– Да как же спаслись они?! – возопил Ратиша. – Ведь и матушка, и сестры, и братья – все погибли.
– На то воля богов, – мягко произнесла Радмила. – И коли ты и впрямь из рода Силичей из Ежевицкого скита, что севернее Тары, сын Болеслава, внук Всеволода, то поведаю тебе, как уцелели Болеслав и сын его младший, Коло.
Отец твой со многими и с малым своим пошел свод Капища править, на доху забрались, балку подгнившую новить. А к обедне подошли к скиту силы татей – аримов да джунгар. С верхов-то Капища работники сразу увидали, что снова беда с востока идет, – старые малых в подземные ходы повели, а ремесленники, жрецы да дïи взялись за оружие.
А знаю, что живы, потому была у твоего отца – сам меня позвал. Стар стал, говорит, из рода только меньшой и уцелел. Все полегли под мечами аримскими да головешками пожарными, а врода51 мой сгинул в далеких землях. Слышишь, безпутный?
Далее поведал мне Болеслав, как поп Егорий, что продался пустому ромейскому богу, совратил тебя речами лживыми да исхитрился в путь снарядить – стоять во славу Иудейского царства. Видано ль такое, славянину не щадить живота своего ради чужого бога да еще и за посулы сладкие от служителей его, что ведут в вечное рабство небесное. Никто в своем разуме да с чистой кровью не выберет этого взамен воли своей и светлого пути к Прави, где все мы с предками своими встретимся.
Йогиня отвела взгляд от убитого ее речами Ратиши.
– Вижу, вдоволь хлебнул ты их обещаний, не зря же сюда вернулся от обещанных райских пущ. А вот с ромеем этим спутался напрасно. Я гляжу, он по-нашему совсем мало говорит?
Ратиша, соглашаясь, кивнул.
– Тогда толкуй ему, да подоходчивее: повторять не стану.
И Йогиня повела речь, глядя насмешливо на растерянного Лонро:
– Понапрасну ты, голубь седокудрий, сюда вернулся – разве что на меня посмотреть. Скажу тебе так: сколь не приходи ты к светлым водам Ирия, а впрок не напьешься. Сколь не являйся ты, ромеюшко, пред мои очи, а всё без толку. Я щедро одарила тебя златом и сверх того не дам ни зернышка.
Да и на кой оно тебе, злато это? Думай лучше, кому добро свое оставишь, ибо путь твой короток. Не идти человеку по двум дорогам. Шел по темной, так и шел бы. Нет, потянулся к светлой! Ладно, перешел бы на нее, так нет – принес клятвы кощеям. Примкнул к ним и опять к нам тянешься. Живым тебя не оставят ни ваши боги, ни сами кощеи.
Иди домой и не ищи меня боле. Я отведу твое сердце, пусть недолго побудет свободным. И к дому того, кого уж нет и кто тебе про нас, жриц, сказывал, не ходи год-другой, не то тропка твоя еще короче станет.
Клубок девятый
Через три месяца Лонро благополучно вернулся на родину. Йогиня сдержала обещание: его больше не тянуло в дальние края, и не трепетало сердце при мысли о ней. Но вместо ожидаемого покоя Джеронимо чувствовал такую пустоту, что вскоре готов был отдать все, лишь бы вернуть былые страдания.
Незаметно наступила весна. Пустота, тревоги и мысли о грозящей опасности стали столь привычными, что Лонро почти не замечал их. И неожиданно судьба послала ему… любовь.
Жена и дети после его возвращения держались отстраненно. Отец, выслушав его рассказ о Великой Тартарии, не хотел его больше видеть. Но вокруг благоухали сады, и полный красок мир просто пел от переизбытка чувств и природной силы.
Ее родители жили в скромном особняке у одного из романовых холмов – как раз у того, что был ближе прочих к замку Арти Хоу. Влюбленные тайно встречались то в глубине виноградников, то в оливковых аллеях, гуляли вечерами в садах и были безмерно счастливы.
Ее звали Туллия. Она была молода, красива, не глупа и целиком подчинялась желаниям своего безупречного тела. Слишком долго ее пылкая душа томилась в ожидании. Боги услышали ее молитвы, послав ей Джеронимо.
Это было как солнечный удар.
Туллия несла отцу воду. Полуденный зной сильно мучил ее родителя, но бойкий торг предпраздничного дня держал его на месте. Джеронимо же безцельно блуждал в тени торговых палаток. И он уже сам не помнил, что заставило его остановиться и нагнуться к земле.
Стараясь не задеть тесные ряды низких навесов высоким кувшином, девушка переложила его с одного плеча на другое и вдруг, споткнувшись о согнутого пополам Джеронимо, щедро плеснула тому на спину водой.
Их глаза встретились, и гнев Лонро разом улетучился. Ему даже стало неловко от того, что он заставил девушку почувствовать страх. Необычные синие глаза ее наполнились слезами, а ресницы тяжело вздрагивали. Она тяжело переживала за свою неловкость, а дальше… дальше был туман.
Через сколько времени Туллия вспомнила, что ее ждет отец? Через несколько минут или через час? О чем они говорили?
Она опомнилась, в волнении подняла на плечо полупустой кувшин и скользнула через многоголосую толпу рынка к торговому месту отца. Старик Монецци вылил принесенную дочерью воду на виноград, даже не смочив свое посеревшее от пыли лицо. Одарив Туллию короткой нахлобучкой, он отправил ее обратно к рыночному бассейну.
Девушка брела к центру рынка, цепляясь взглядом за фигуры прохожих: незнакомца нигде не было. Она горько корила себя за то, что испугалось неизвестно чего и сбежала. Более не ожидая подарка от судьбы, Туллия добралась до бассейна, опустила кувшин и вдруг… Замерев от радости, она увидела согнувшуюся над водой знакомую мокрую спину.
В этот день любовь сразила их обоих наповал. Они стали встречаться. Девушка задыхалась от нежности. А Лонро нашел ту, что могла его понять и пожалеть. Что же касалось страсти, то он просто сходил с ума, обладая этой красавицей.
Пусть он был женат, а в его волосах сверкала седина – Туллия с любовью перебирала тонкими пальцами его поредевшие кудри и была на верху блаженства.
Они были слепы, зато те, кто не знал любви и завидовал влюбленным, к сожалению, обладали острым зрением: вскоре об отношениях Лонро и Туллии стало известно всем вокруг – и отцу девушки. Он был не просто расстроен или рассержен – он был напуган. Трудно было представить, какие несчастия могли пасть на голову Ревво Монецци и его семьи, если бы слухи дошли до самого сеньора Луиджи Лонро. Кроме того, возлюбленный Туллии был женат на женщине из дома Гонзага! Гнев сеньоров древнейших знатных родов мог обернуться для бедного винодела страшными бедами. И это могло случиться в любой момент.
Тогда Монецци сам отправился к Луиджи Лонро.
Он сумел добиться высочайшей аудиенции. Старик Лонро принял его в мраморной беседке у ворот, однако дал понять, что торговцу следует быть кратким. Ревво Монецци в глубине своей души все же надеялся, что старый Лонро, как отец отца, поймет его и может даже посоветует, что же им всем дальше делать.
Разве мог он подумать, что, выслушав его, Луиджи впадет в буйное неистовство и будет поносить родного сына словами, которых Монецци не слышал даже от работорговцев.
Когда же гнев старика слегка поутих, он приказал слугам выбросить за ворота помертвевшего от ужаса Монецци и жестко произнес в адрес сына: «Выродок! Позор моего рода! Я не стану терпеть твое расенское слабодушие. Подохни как собака!»
В тот день Джеронимо уехал из дому раньше обычного. Мечта видеть Туллию каждый день сменилась желанием не расставаться с ней никогда. Да и находиться в собственном доме, ставшем для него тюрьмой, было невыносимо.